3
Во второй двойке, которая перешла польско-советскую границу, были Петр Антонович Бережной (по новому паспорту Вихров, а еще по одному паспорту - Карпов) и Бржестовский.
Бережной родился в 1910 году в семье крестьянина-переселенца Каменец-Подольской губернии. Отец его Антон Варфоломеевич поселился в деревне Занадворовке Приморской области, самоучкой дошел до народного учителя, в 14-м году был призван в армию, кончил школу прапорщиков, ушел на фронт и пропал без вести.
Мать с детьми приехала в Раздольное, долго мыкалась в поисках работы и нанялась прачкой к генералу, который и устроил в 1920 году маленького Петю в первый класс Хабаровского кадетского корпуса. В 1922 году корпус был эвакуирован во Владивосток, потом в Шанхай, а в 1926-м перевезен в Югославию и объединен с Донским.
Как-то, будучи дежурным по корпусу, Олег Чегодов заступился за кадета 2-й сотни, которому устраивали темную невзлюбившие его почему-то донцы, и удачно примирил его с классом. Петр Бережной, который имел кличку Бага, через Чегодова невзначай подружился с Хованским. Далеко-далеко, в Приморском крае, жили мать, сестра и брат Петра Бережного. Кружок Чегодова был тайным, в нем изучали труды Ленина. И Петр, окончив корпус, просил Хованского отправить его куда-нибудь в Советский Союз. Но Хованский предложил ему поработать сначала на пользу родины против ее врагов. В 1936 году Бережной по совету Хованского вступил в ряды НТСНП. Прошло три года, трудных, напряженных. И вот он перешел польско-советскую границу, он на родине. Бага послан сюда как "бесстрашный и ярый энтээсовец", как и вся шестерка. После разговора с Байдалаковым он выехал из Белграда в Варшаву, жил в отеле "Виктория", потом занимался в "Торговой фирме Даковского", потом оказался в городе Лунинец с его грязной гостиницей "Варшавская", где ему подгоняли одежду, тренировался в стрельбе из пистолета, изучал специальную брошюру "Переход границы", запоминая легенду. 13 августа в 9 вечера он вместе с Бржестовским и с тремя проводниками углубился в территорию Советского Союза. Шли всю ночь. Утром по просьбе Бржестовского, который очень устал, решили передохнуть, а спустя два часа случайно наткнулись на пограничный патруль во главе с начальником заставы. Началась перестрелка. Бережной кинулся в кусты и лег на землю, чтобы, чего доброго, не подстрелили. Впрочем, опасался он напрасно, пограничники действовали согласно приказу: "По нарушителям не стрелять, а брать их живыми либо гнать к границе". Бржестовский с тремя проводниками, отстреливаясь, вернулся на территорию Польши, а Бережного доставили в Мозырь и в тот же день самолетом привезли в Москву.
Он, Петр, такому обороту дела был очень рад. О прибытии всех трех двоек из-за границы советские контрразведчики знали. Они очень тактично обошлись с Бережным, после разговора ему показали столицу, с ним обсудили подробно судьбу каждого из засланных на советскую территорию диверсантов, их планы и всю операцию по обезвреживанию этой группы. Бережному предстояло продолжать "игру", помочь советским чекистам разоружить людей Колкова, выявить их связи, явки, если таковые имеются. Операцию возглавлял понравившийся Бережному молодой лейтенант госбезопасности Николай Николаевич Романчук.
...Вечером Колков и Ольшевский закопали под дубом у реки Птичь походную утварь, гранаты и парабеллумы, утром они были уже в Мозыре, а спустя два дня расхаживали по Москве.
Теперь им предстояло в условленное время встретиться с группами, которым удастся перейти границу, а потом уже оседать в заранее намеченных пунктах и устраиваться на постоянную работу.
Но это было еще далеко не все. Польская Двуйка, снабдив их шифрами и кодами, требовала постоянной дачи сведений. Следовало обратить особое внимание на технику, новое оружие и, конечно, возможную мобилизацию. Предстояло провести небезопасную операцию под кодовым названием "Райзефибер" - встретиться с английским резидентом Блаудисом и выяснить окончательно, может ли он быть полезен разведке НТСНП.
В Москве Колков и Ольшевский не задержались. Колков знал, что жить надо на колесах. Но, купив свежий номер газеты "Труд", вдруг прочитал о том, что Германия 1 сентября напала на Польшу. В поезде, который вез Колкова и Ольшевского из Москвы в Воронеж, они узнали, что 3 сентября Англия и Франция объявили Германии войну. Международная обстановка резко обострилась. Советская Армия вступила на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии.
Колков и Ольшевский видели, как советские люди встревожились, как горячо обсуждали они международные события. Предчувствие какой-то мировой катастрофы не сходило с уст собеседников, где бы их ни встречали Колков и Ольшевский.
В Воронеже Колков встретился с ранее перешедшим границу Авчинниковым и взял его с собой.
В конце сентября Колков с Ольшевским и с Авчинниковым поехали на условленную встречу с Чепурновым, Дурново и Бережным. Колков снял большую комнату на шесть кроватей, но его удивило, как все были насторожены, испуганы, малоразговорчивы, не доверялись друг другу. Особенно изменился Чепурнов. Всегда веселый, с вечной улыбкой на лице, беззаботный, Саша превратился в мрачного, со злыми, бегающими глазами загнанного зверя. Он с утра заряжался водкой и грозил всем и вся. "Боится собственной тени", - жаловался на него Колкову напарник Василий Дурново, племянник небезызвестного министра внутренних дел Российской империи. - Не хочу иметь с ним дела! Не выношу его морды".
Всем предстояло вжиться, привыкнуть к городу и к советским людям. Обедали в столовых, а ужинали часто в ресторане. Однажды поздней ночью Колков и Авчинников возвращались из ресторана, где изрядно выпили. Пьяному Авчинникову пришло в голову пострелять из пистолета. Его стали отговаривать, но он вытащил маузер и выстрелил в воздух. Колков вспылил и сказал, что если это повторится, то он прикончит его на месте.
- Трус! Заячья душа! Чего испугался? Ха-ха! - пряча пистолет, зло захохотал Авчинников.
Придя домой, Авчинников разбудил Ольшевского и Бережного и с издевкой начал рассказывать, как перепугался "наш учитель, вождь и герой" Колков, и что он, Авчинников, просто испробовал в пустынной, глухой улице, как работает его маузер. Распалясь, он в лицо оскорблял Колкова.
Колков молча разделся, улегся в постель и с кажущимся спокойствием бросил:
- Заткнись! Не то худо будет...
Пьяный Авчинников, расхаживая по комнате, изливался площадной бранью. Колков вскочил с постели и ударом кулака в лицо сбил Авчинникова с ног и тут же, ни на кого не глядя, снова улегся в постель, отвернулся к стене и вскоре забылся тяжелым сном.
Утром все проснулись поздно. Погода еще с вечера испортилась. В окна бился ветер. Молча подымались с кроватей, не глядя друг на друга, позавтракали.
- Ну, я пошел, - буркнул Авчинников и зло захлопнул за собою дверь.
- Зна-а-ешь, - обращаясь к Колкову, начал Ольшевский, - этот сумасшедший ночью чуть тебя не за-а-а-стрелил. Я вырвал у н-н-него из рук пи-столет, тогда он кинулся к чемодану, сорвал крышку и до-о-стал бомбу, чтобы "взорвать всех ко всем чертям"! Идиот! Пора с нашим съездом кончать... - Он хотел еще что-то добавить и только махнул безнадежно рукой.
Колков хотел бежать на улицу и догонять Авчинникова, но был остановлен внимательным взглядом Бережного.
"Почему он так всегда на меня смотрит? - подумал Колков. - Самый из нас спокойный. Уверен в себе. А ему ведь пришлось тяжелее всех, пришел с боем".
Сев верхом на стул, он обратился к Ольшевскому:
- Ты прав, Кацо, нечего тут сидеть, сегодня все обсудим, а завтра разъедемся. У меня Бережному особое предложение. Бага, ты согласен проделать со мной одну операцию?
- Не знаю, сначала расскажи, - неторопливо заметил Петр и сел напротив него на кровать.
- Центр поручил мне важное дело, - начал многозначительно Колков и рассказал в общих чертах историю Блаудиса и о существующей, по словам Колкова, в Ейске тайной организации.
После долгих обсуждений решили в ближайшие дни выехать в Ейск и на месте отработать операцию досконально.
Потом заговорили о поведении Авчинникова.
- Он может выкинуть любой фортель, - заметил Ольшевский. - Предлагаю его обезоружить либо по-о-рвать с ним всякую связь. Пусть живет как хочет.
- Все мы связаны одной ниточкой, которую не оборвешь. Он слабовольный, может не выдержать, поставить под удар себя и нас. Бросать его нельзя, - сказал Бережной.
Колков удивленно посмотрел на Багу и подумал: "А ведь он толковый мужик!"
- Черт меня дернул встретиться с ним в Воронеже! Но он просил меня об этом в Варшаве. Сердце чуяло, просто шептало: "Подальше от этих "жоржиков".
После обеда все шестеро собрались в этой же комнате. Последним явился Чепурнов. Он был навеселе. Подойдя к столу, постучал карандашом по графину, окинул взглядом присутствующих и с пьяной улыбкой начал:
- Господа! Единомышленники! Объявляю заседание "Торговой фирмы Даковского" открытым!.. - На него зацыкали, и он плюхнулся на кровать.
- Ребята! - Колков сел на председательское место. - Прошлый раз мы обсуждали, каково должно быть содержание наших листовок к гражданам Советского Союза. Мы пришли к заключению, что название НТСНП здесь не звучит и не может привлечь широкие массы...
- Хе-хе! Широчайшие... - пьяно из кровати вставил Чепурнов.
- Наша организация по предложению Александра Георгиевича, - Авчинников насмешливо покосился в сторону Колкова, - впредь будет называться не НТСНП, а ВТС, то бишь Всероссийским трудовым союзом, к нам хлынут прежде всего большевики и чекисты.
Все фыркнули.
Колков набычился и стиснул зубы.
- Да ты не сердись, - пьяно мычал из постели Чепурнов. - Какие уж там широкие массы? Одного человека до сих пор не сумели залучить! Как бы выпустить хоть одну листовку, так сказать, наш манифест. А от кого сей манифест, неизвестно.
- Почему неизвестно? - вступил в разговор Ольшевский, - Всероссийский т-т-тру-у-удовой.
- Бред какой-то! Мы пришли бороться с большевиками, а не союз с ними заключать. Надо пускать в ход оружие. Война началась, - сказал Чепурнов.
Авчинников, сердито чиркнув спичкой, начал прикуривать. Бережной и Дурново молчали.
- Надо же все-таки как-то заявить о себе, - продолжал Колков, обращаясь к Ольшевскому, Бережному и Дурново.
- Кому заявить? Как заявить? Широким массам? Выпустив сотню или две сотни листовок? У нас нет даже пишущей машинки, ротатора, шапирографа! - кипятился Авчинников.
- Война, друзья однополчане, только начинается... Скоро запахнет порохом и здесь. Черт побери! - Чепурнов пьяно встал с постели, поднял к носу палец и, стараясь изобразить Околова, заговорил поучительно: - Война заставляет пересмотреть тактические установки. Мы будем действовать заодно с Гитлером. Предлагаю послать на ту сторону связного. Лучше всего Васю, у него призывной возраст, больным его не назовешь, тютелька в тютельку борец за свободу, равенство и братство времен семнадцатого года... Ха-ха!
Дурново вспыхнул, окинул злым взглядом Чепурнова, хотел что-то сказать, но только презрительно улыбнулся.
- Нам как воздух нужна связь, - продолжал болтать Чепурнов, делая вид, что ничего не заметил, - рация и деньги, крупные деньги...
- Чтобы пьянствовать! - бросил, не выдержав, Дурново.
- Пьян да умен - два угодья в нем, мон шер! - парировал развеселившийся Чепурнов. - Пьяному легче заниматься пропагандой!
- Сперва надо трудоустроиться, - серьезно заговорил Колков, - и распространять листовки.
- Нет, в ближайшее же время мы засыплемся либо окажемся мобилизованными, и скорее всего первое. А я вовсе не желаю, мон шер, попасть в лапы ГПУ, - не давал по-серьезному обсуждать вопрос Чепурнов.
- Живым попадаться не рекомендуется, у них заговорит и мертвый, - заметил Ольшевский, глядя куда-то в окно, - лучше умереть, чем сдаться.
- Съездим на праздники в Москву, кто знает, может, что и получится, - сказал, поднимаясь, Авчинников. - Кто за?
- Я согласен! - поднял руку Дурново.
- Можно проехаться, - согласился Чепурнов и затянул:
Стою, тобой завороженный,
Когда летишь как ураган.
Лучами солнца озаренный,
Блестит твой алый доломан.
Колков растерянно посмотрел на Ольшевского, потом на Бережного, но те только беспомощно пожали плечами. Никакого единства взглядов не получалось, дисциплины не чувствовалось. На том собрание "Торговой фирмы Даковского" и закончилось.
4
Море штормило. Пароход, переваливаясь с волны на волну, причалил около трех часов дня у Ейской пристани. Бора рвала в клочья свинцовые тучи и прижимала их все ниже к земле. Ситник под ее шквалистыми порывами то и дело превращался в косохлест. На пристани, казалось, все вымерло.
Колков решил сходить к завербованному ранее Околовым некоему Сидельникову один. Страховать его будет Ольшевский. Бережной поедет на вокзал, купит билеты до Краснодара и подождет их в привокзальном буфете: если они не придут до отхода поезда, он поедет в Краснодар, где встретится в условленном месте с Чепурновым и Дурново.
- Если через два дня мы не приедем, то, значит, конец! Живым я не дамся! - пообещал Колков. - Сидельников и Блаудис предатели. Наши должны об этом знать.
С парохода Колков, Бережной и Ольшевский сошли порознь. Подняв воротник плаща и надвинув на глаза кепку, с фанерным чемоданом в руке Бережной вышел на небольшую площадь, вскочил в трамвай и поехал через весь город на вокзал.
Он проехал почти через весь Ейск и, сойдя на остановке, пробежал густую пелену дождя до вокзала, носом к носу столкнулся с вездесущим Николаем Николаевичем Романчуком.
- Здравствуйте, Петр Антонович! Пойдемте! - сказал тот и направился к двери с табличкой "Начальник вокзала".
По соседству с кабинетом, в небольшой комнатке, ждал накрытый стол.
- Ешьте, пока горячее, и рассказывайте.
- Колков и Ольшевский отправились к Сидельникову. Адреса не знаю.
- Так, так. А потом что собираются делать?
- Сегодня уезжаем в Краснодар, меня послали за билетами, буду дожидаться их в буфете. А не придут - уеду один в Краснодар.
- Так, так. Значит, операция "Райзефибер"? Патроны у Авчинникова вам не удалось обменять?
- Нет, спит он чутко. Прячет пистолет под подушку. И днем не расстается с ним ни на минуту. А запасные я все обменял. И бомбы тоже.
- Колков писем за границу не пишет?
- По-моему, нет... Не видел. Если напишет, то после встречи с Сидельниковым и Блаудисом.
- Он не намерен Блаудиса убить?
- Блаудису не верят, ему готовят какую-то ловушку. Колков только сказал: "Если он предатель, мы его подцепим на крючок".
- Ясно. Знайте, что Чепурнов и Дурново сейчас уже в Новороссийске. - Николай Николаевич улыбнулся и продолжал: - Они взяли билеты до Краснодара, а Авчинников уехал в Воронеж.
- Колков мне сказал, что если он не придет, то мне его надо в течение трех дней ждать на краснодарском вокзале, а по вечерам у кинотеатра "Октябрь".
- Готовит что-то серьезное. Интересно, почему Колков разговаривал с вами и Ольшевским об операции "Райзефибер" по отдельности?
- Чепурнову и Дурново не доверяет.
Вдруг зазвонил телефон. Николай Николаевич снял трубку.
- Кто это? А! Докладывайте!
В трубке послышался взволнованный голос.
- И сильно ударили? Так, так. - Он закрыл трубку рукой и спросил Бережного: - Вы уверены, что Колков пошел к Сидельникову с Ольшевским?
- Ольшевский будет его страховать.
- Ага. Высокий его страховал, - сказал Николай Николаевич в трубку. - Не он? Ну ладно, что делать! Ни в коем случае, никаких машин. Пусть уходят. - И опустил трубку на рычаг.
- Что-нибудь случилось? - взволновался Бережной.
- Дело в том, что Колков пошел пешком, а Ольшевский совершенно неожиданно вскочил в автобус и, видимо, сошел на первой же остановке, и его проморгали.
Как в воду канул.
- Ольшевский смекалистый, - отметил Бережной. - Что-то заподозрил.
- А Колков на центральной площади купил в гастрономе две бутылки водки, какую-то снедь и спокойно вышел на улицу, но почему-то заторопился, свернул в первый же переулок, пересек проходной двор и чуть ли не бегом пустился по Буденновской. Сейчас она раскопана. Наш оперативник не успел предупредить напарника, двинулся за ним, соблюдая, конечно, нужную дистанцию, и погорел. Огрели его чем-то по голове!
- Наверное, это Ольшевский!
- Кажется, не он. Какой-то человек в темном плаще. Оперативник довольно быстро пришел в себя.
- У Ольшевского плащ выворачивается наизнанку, становится шоколадного цвета.
- Ах вот что!
- Они насторожились, - озабоченно заметил Бережной.
- Может, простая случайность. Наши люди осторожны. А может, их милиционеры чем-то насторожили. Вы минутку посидите здесь, вам принесут билеты, ваш поезд отходит в двадцать два ноль-ноль. В Тихорецкой пересадка. Не проспите. Утром будете в Краснодаре. Запомните номер телефона. - Он сунул ему бумажку и, крепко пожимая ему руку, добавил: - Не проворонить бы операцию "Райзефибер". Вы ж нам помогите.
- Постараюсь, - сказал Петр.
- Трудно вам, Петр Антонович, все-таки они бывшие товарищи. - Николай Николаевич вздохнул. - Но они враги, и опасные.
Он ушел. Скоро Бережному принесли три билета до Краснодара. Он направился в зал ожидания. У кассы толпился народ. На деревянных скамьях сидели, лежали, полулежали мужчины, женщины, дети. Одни читали, другие тихо разговаривали, третьи спали или дремали, четвертые бессмысленно глядели куда-то в пространство. У буфета, за столом, уставленным батареей пустых и полных пивных бутылок, сидело двое пьянчуг. Стрелки больших часов вытянулись в одну линию. До отхода поезда оставалось четыре часа. Бережной вышел на привокзальную площадь. Темнело. Ветер утих. Дождь перестал. "Пойду-ка я пройдусь", - решил он и энергично зашагал в сторону центра.
Он не любил копаться в себе, подобно многим интеллигентам, не считал себя ренегатом, ему не нужно было "создавать себя вторично", к нему не пристала накипь эмигрантщины, он легко отрекся от "белой идеи", которой его настойчиво пичкали в течение ряда лет наставники кадетского корпуса, товарищи и знакомые. Унаследованная от отца сметка указала ему, по какому пути идти. Он легко доверился Хованскому, а тот, в свою очередь, сразу как-то поверил в Петра. И когда Николай Николаевич произнес, что ему, Бережному, "трудно выдавать бывших товарищей", он вздрогнул, но подумал о тех страшных замыслах, которые могут исполнить Колков и другие. На Западе началась война, и пробил час делать выбор, на какую сторону баррикады вставать. Он помнил гражданскую войну, он понял, что новая война предстоит еще более жестокая и колебаться нельзя.