5
На второй день пасхи кадеты ставили в своем театре "Цыган". Роль Земфиры играла Скачкова. Гости из города, корпусной персонал, кадеты заполнили огромный барак до отказа. В первом ряду - духовенство, директор, почетные гости, за ними генералитет, дамы, преподаватели, потом третья сотня со своими воспитателями, вторая и, наконец, на "галерке" первая - Атаманская.
Алексей уселся между двумя кадетами седьмого класса, кандидатом в вице-вахмистры Иваном Зимовновым и кадетским вожаком - "атаманом" Аркадием Поповым, двумя друзьями, донцами-одностаничниками, приветливыми и на вид добродушными молодыми людьми. Особенно нравился Алексею уже "старый" знакомый Аркаша Попов. Подлинный богатырь с широкой грудью и здоровенными кулачищами, в которых он беспрестанно сжимал два литых резиновых мяча. Его зеленовато-карие глаза смотрели пытливо, а веселая с хитринкой улыбка, открывавшая белые крупные зубы, располагала к себе. Друзья после окончания учебы в корпусе хотели принять подданство Югославии, поступить в военно-морское училище и стать моряками или летчиками.
Алексею было известно, что Кучеров воевал вместе с отцом Аркадия на германском фронте; сам Аркадий тоже какое-то время сражался в полку Кучерова против Красной Армии, получил Георгиевский крест и уже незадолго до эвакуации отправлен в Донской кадетский корпус. Знал Алексей и о том, что ранее семьи Кучерова и Попова были соседями в станице, что Ванька Попов и Петька Кучеров учились в одной школе. Петька пошел в военное училище, а Ванька женился и стал хозяйствовать.
Вот уже около двух недель Хованский приглядывался к корпусному персоналу и кадетам, стараясь увидеть среди этого набора выразительных и разнообразных масок проявление подлинной жизни. Он прислушивался к их голосам - добрым и злым, смешливым и грустным, самодовольно-задорным и скромным, чтобы уловить их взаимоотношения.
Во втором отделении концерта пели жаровцы, и зал затаив дыхание слушал знакомые, родные мотивы казачьих, украинских и русских песен. Потом был объявлен перерыв и убраны скамьи. На сцене разместился духовой оркестр. Дамы отметили уже в своих художественно исполненных программах, над которыми немало потрудились лучшие рисовальщики, с кем танцуют. Начальство отправило спать вторую и третью сотни. Кадеты-распорядители с розетками и лентами на груди стали неподалеку от дам. И вот, наконец, подав знак оркестру, директор открыл бал церемонным полонезом. Вскоре в сторонке образовался второй круг, где за неимением дам танцевали "шерочка с машерочкой" и куда вскоре перешли приехавшие на каникулы институтки.
Алексей уселся в сторонке и с интересом наблюдал за взаимоотношениями новых знакомых. Было ясно, что между ними царит не мир и согласие, как это они стараются показать, любезно друг другу улыбаясь и вежливо раскланиваясь, а вражда и разномыслие - эта общая болезнь эмиграции, общая и весьма закономерная.
Вдруг перед ним остановилась вертящаяся в вихре вальса пара. Алексей увидел раскрасневшееся, счастливое лицо и сияющие глаза Скачковой.
- Почему вы один, букой сидите? - обратилась она к Хованскому. - Спасибо, полковник! - сказала все еще державшему ее за талию Павскому. - Я хочу потанцевать с Алексеем Алексеевичем.
- Но я плохо танцую. - Алексей немного растерялся.
- И очень хорошо. Мне надоели ловкие танцоры, - проворковала она и положила ему руку на плечо. - Вон видите, в том конце зала стоят Петр Михайлович и Людвиг Оскарович, там вы меня бросите. И только не начинайте разговор с того, что я хорошо сыграла Земфиру и у меня ангельский голос. Об этом мне только что сообщил Павский. А знаете, как его дразнят кадеты?
- Нет, Ирина Львовна, не имею понятия...
- Не сметь называть меня по отчеству! - прервала она, заглянув ему прямо в глаза. - Ас вами хорошо танцевать, хоть вы и медвежонок! Вы очень милы. А сейчас я буду танцевать с Петром Михайловичем. - И, бросив Хованского, она обратилась уже к Кучерову.
Генерал щелкнул шпорами и, подхватив ее, умчал дальше.
- Какая прелесть эта Ирен, особенно когда смеется. Глаза у нее вдруг становятся большими, лучистыми и притягивают к ней нашего брата, как бабочек на огонь. Как вам нравится вечер? А хор? Вы ведь впервые его слышите? Впрочем, наши матросы в Бизерте тоже неплохо пели. Не правда ли? - вежливо говорил Берендс.
- К сожалению, нам только и остается, что петь да плясать... А в Бизерте, кстати, я никогда не был.
Берендс внимательно посмотрел на Алексея, потом улыбнулся, закивал головой и, словно извиняясь, затараторил:
- Знаете, мы, старики, воспитаны на классической литературе и музыке, на старых песнях и танцах. - Берендс снова окинул Хованского внимательным взглядом и продолжал: - Мы обучаем балету всю Европу и Америку. Балету, пению, музыке. Не самые ли модные сейчас русские песни, русская музыка? Рахманинов, Стравинский, Кедровы... И вся эта цыганщина, Морфесси и Вертинский? И мы умеем не только петь и плясать. Во многих университетах наши русские ученые читают лекции. Наши инженеры, конструкторы, механики, кораблестроители, путейцы работают на крупнейших заводах, верфях, фабриках, в конструкторских бюро всего мира. А врачи? Что стоит один Воронов! А писатели! А художники: Репин! Коровин!..
В это время к ним подошли Кучеров и Аркадий Попов с большой группой кадет.
Поняв, о чем идет речь, Кучеров, улыбаясь, заметил:
- Что касается художников, капитан, то они потеряют национальный колорит, так сказать, русский дух, да писателям, подобно вырванным из родной почвы дубам, зеленеть не так уж долго.
- Мне кажется, - сказал Алексей, - что мы слишком носимся со своей значимостью и не хотим здраво оценить, что мы здесь лишь осколки разбитого вдребезги...
- Значит, по-вашему, все это пустые разговоры? Тем не менее я следую законам арифметики и ставлю нули справа, если вы ничего не имеете против, - осклабясь, заметил Берендс.
- А если слева нет цифры?
- Тогда нет и царя в голове...
- Что ж, и в голове свергают царей, если в человеке живой дух, - вмешался Кучеров. - Все течет, все меняется, прекрасное порой становится уродливым, доброе - злым, желанное - противным, и все такое прочее.
- "И я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал", - процитировал Берендс, насмешливо поглядывая на Кучерова и Хованского. Потом перевел взгляд на кадетов и фальшиво запел: - Можно много увлекаться, но всего лишь раз любить...
Все засмеялись.
- Любовь зла, полюбишь и козла! - бросил из толпы какой-то кадет, но на него тут же цыкнули.
- Мне кажется, - сказал вихрастый, ладно скроенный кадет, в котором Алексей сразу узнал Чегодова, - что формальная логика лишь арифметика, имеющая дело с простыми вещами и отношениями...
- Ну ладно, хватит, - остановил его Попов, - одна ведь болтовня! - И он, взглянув на Алексея, энергично разрубил ладонью воздух. - Кадетам следует знать, что исповедует наша белая эмиграция, а что партия, стоящая у кормила Советского государства. И критически подойти к этому, чтобы не впадать в заблуждения, подобно, извините, нашим отцам!
Алексей прямо глядел на Чегодова и ждал, узнает ли он его, но тот не то делал вид, что они незнакомы, не то действительно не узнал Хованского.
- Нам навязывают и заблуждения! - зло сверкнул глазами Чегодов. - А хочется думать своей головой.
- Аркашка прав, - вмешался в разговор прыщеватый рослый кадет по прозвищу Бага с неестественно высоким лбом, - чтобы не оставаться нам слепыми щенками, нужно создать кружок и потолковать на эти темы. Верно? Мы сами не знаем, чего хотим, а чего хотят большевики.
"Это, видимо, Бережной. Он в ячейке Чегодова, - подумал Алексей. - Но не прощупывают ли они меня? Буду пока молчать".
- Совершенно с вами согласен, - поднимая пшеничные брови, сказал Берендс. - Но я бы начал с теоретической астрономии. С мира миров, с природы. С человека, с мира в себе...
- И муха - мир в себе, если не заблуждаюсь, - перебил его Кучеров. - О чем вы? Вам хочется глядеть на нашу грешную землю в телескоп? Бог с ними, с астрономами, у них счет на световые годы...
Но Берендс промолчал и только улыбался.
- Прав Ницше, разграничивая мораль для рабов и господ, - вдруг вмешался в разговор низкорослый кадет, похожий на китайца.
- Значит, один пьет из родника, другой копыта моет! - ухмыльнулся Чегодов. - Ты ведь тоже, Гоша, "сильная личность"!
- Нельзя отрицать сильную личность и божественное предопределение, которое называют случаем, - сказал, выпячивая грудь, широкоплечий Колков. - Возьмем, к примеру, Савинкова...
- Эсеры, народники, пристегни к ним еще анархистов, батьку Махно, Григорьева. - Чегодов невольно посмотрел на Алексея и замолчал.
"Значит, он меня узнал!" - промелькнуло в голове Хованского.
В этот миг зазвучала, наполняя сердце щемящей грустью, томная мелодия танго. Все обернулись в сторону танцующих. Взоры невольно остановились на проплывавшей мимо Ирен, Почувствовав на себе общее внимание, она, казалось, излучала какие-то магнитные волны, завораживая всех этих молодых, полных жизни людей.
Окинув всех ласковым, манящим взглядом, она кивнула головой и улыбнулась Кучерову.
Кадеты дружно зааплодировали, но Кучеров, казалось, остался совершенно равнодушным.
В ответ на взгляд Чегодова Алексей незаметно кивнул ему головой и тотчас перевел взгляд на Аркадия Попова, который, рубя ладонью воздух, как шашкой, энергично говорил собравшимся вокруг кадетам:
- Попросим, братва, Петра Михайловича, Людвига Оскаровича и Алексея Алексеевича объяснить нам, почему так долго держатся в России большевики и в чем суть их учения!
- Я согласен, Аркадий, подбери группу, и начнем благословясь! - сказал Кучеров, поглядывая на Алексея.
Хованский неопределенно пожал плечами.
Замерли последние звуки танго. Офицеры и кадеты целовали руки дамам и расшаркивались перед барышнями. Объявили десятиминутный перерыв. Музыканты спустились со сцены. Взяв под руку своего лучшего корнетиста Ирошникова - Ирочку, как прозвали его товарищи за то, что краснел как девочка, - к ним направился есаул Скачков. Подошли полковник Павский и генерал Гатуа, опиравшийся на руку сына.
Берендс встретил их приветливо, словно только их и поджидал, и, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, спросил:
- Так как же мы решим, господа кадеты, насчет наших собраний?
- Каких собраний? - заинтересовался Павский.
- Да вот Петр Михайлович согласился прочесть курс марксизма-ленинизма! Объективно...
- Верней - его критику, - парировал, улыбаясь, Кучеров.
"Опасный тип этот Берендс! - подумал Алексей. - Хитер!"
Павский открыл было рот, чтобы что-то сказать, но его опередил хриплый голос старого Гатуа:
- Петр Михайлович отличный критик...
- Разрешите сказать, - выступил решительно вперед Аркадий Попов. - Нам интересно знать, чему, в конце концов, учат большевики? Как получилось, что они победили? И что можем мы им противопоставить?
- Нам нужны политические подковы! Ницше учит... - начал было кадет, похожий на китайца.
- ...подкованный мул крепче упирается! - ухмыльнулся Колков.
- Хорошо, я переговорю с директором, - сказал Кучеров.
Берендс, глядя куда-то в сторону, неопределенно улыбался. Скачков вспыхнул, и глаза его злобно сверкнули. Павский тоже промолчал.
6
Алексей шел ночевать на электростанцию и не торопясь, хладнокровно обдумывал все, что сделано за эти последние три дня. Выявлены агенты "Внутренней линии" - Павский и Грация, ясен осведомитель полиции Мальцев. Свалился с сердца камень - Чегодов: он не выдаст! Чика Васо Хранич и его товарищи согласились установить, что будет делать Грация в Требинье. К их чести, не задав ни одного вопроса, они довольствовались объяснением Алексея, что против Кучерова готовится серьезная провокация. Интересно, где прячет Кучеров списки? Неужели в сейфе? А может быть, уже уничтожил их? Его надо предупредить, что за ними идет охота, что приезжает Врангель и его тайна уже не тайна!
Алексей вспомнил, как, возвращаясь с Кучеровым и Аркадием Поповым глубокой ночью с разговенья от Гатуа, завел откровенную беседу о том, что компания, которую они только что покинули, кроме самого хозяина, производит странное впечатление.
"Я выпил немало вина, - сказал тогда Алексей Кучерову, - но не мог не заметить, что, когда Скачков на вас смотрел, в его глазах горела ненависть. То же самое я заметил и у Павского, и особенно у Мальцева! За что они так вас не любят?"
"За левые убеждения, мой дорогой философ, за то, что смею свое суждение иметь! Я убежден в роковой ошибке белого движения", - ответил Петр Михайлович.
"Да, мы все вынуждены занимать пассивную позицию, - осторожно согласился тогда Алексей. - Умеем отстаивать убеждения за обеденным столом! Вы меня простите, Петр Михайлович..."
"Интересно!" - расхохотался Кучеров, поняв намек Хованского.
"Несколько кадет занимаются марксизмом. Чегодов там заправляет и меня приглашал в "Общество мыслителей", - сказал Аркадий Попов, сверкнув белыми зубами. - О нем я уже говорил".
"Этот разговор, - отметил про себя Алексей, - как и разговор с Храничем и его товарищами, очень знаменателен. Кучеров сочувствует большевикам, но форсировать события с ним нельзя. Надо многое еще выяснить. Кто Берендс? Или он просто умник, или носит маску. На какую он разведку работает? Почему пристально приглядывается ко мне? Пожалуй, такой убьет и не поморщится! Биография у него богатая... Неужто и он тоже охотится за документами Кучерова? Берендс очень опасен... Скачковы сошки помельче. Кокетство Ирен с Кучеровым шито белыми нитками. Генерал не хуже меня это понимает".
Он свернул с шоссе на тропу, ведущую к электростанции. Из-за леса всходила поздняя луна, большая, багровая, точно солнце на закате, она казалась зловещей.
7
Утром неожиданно на станцию пришел Чегодов.
- Я давно порывался к вам зайти, Алексей Алексеевич, - сказал он, кланяясь, - да все откладывал, а после вчерашней встречи решился. Совесть велит!
- Ну что ж, заходите, садитесь, Олег, я тоже хотел встречи с вами. Прежде всего, как вы попали в Югославию?
- Вы нас прогнали, Алексей Алексеевич! Впрочем, тогда вы были Николаем Ивановичем. - Чегодов поморщился и прижал ладонью правый бок. - Мы удрали сначала в Одессу, "ненадолго", разумеется, пока кто-то разделается с большевиками. А чтобы не разграбили в Елисаветграде дом, поселили в нем еврейскую семью, каких-то родственников не то Зиновьева, не то Троцкого. Ведь недалеко от нас синагога, целые кварталы заселены евреями, и напротив живут, как вам известно, Заславские, рядом с ними Кордунские, помните, лавчонка на углу?
- Как же не помнить, папиросы там брал.
- Когда наш многострадальный город захватывала очередная банда и, как правило, устраивала погром, то эти несчастные евреи, жила-то вокруг нас беднота, прятались человек по шестьдесят-восемьдесят на нашем сеновале. И хотя в окнах мы икон не выставляли и только чертили мелом на воротах кресты, к нам врывались редко.
Алексей совершенно серьезно подумал: "Пришел ты, неудовлетворенный собой, жизнью, повергшей кумиры, которым хотел подражать! Что ж! Высказывайся!"
- Вы ведь скрывались в то время в городе? Обо всем сами знаете! - Чегодов улыбнулся и посмотрел ему прямо в глаза. И в его взгляде можно было прочесть и сдержанное любопытство, и симпатию, и даже гордость, что их объединяет какая-то тайна.
На какое-то мгновение Алексей замялся.
- Да, жил тогда в Елисаветграде.
- На улице Быковой.
- Правильно. Откуда вы знаете?
- Как-то вас видел. Хотел даже подойти, но с вами были еще двое людей. Вы ведь на нелегальном положении находились. Мог подвести вас ненароком, да и неудобно вроде подходить к классовому врагу. На пролетария вы, правда, непохожи. Вы интеллигент, вероятно, дворянин по происхождению. У меня есть родная тетка по отцу Лариса Федоровна Чегодова, профессиональная революционерка, социал-демократка, отсидевшая несколько лет в тюрьме. Неистовая была женщина! Раздала землю крестьянам и поселилась в Одессе, и каждый раз, когда царь бывал на Южном берегу, ее сажали - на всякий пожарный! Так вот, классовый ли она мне враг? А местная полиция по милости войскового старшины Мальцева объявила меня большевиком.
- Я кое-что слышал о вашей истории, - сказал Алексей.
- Стекол Мальцеву я не бил и попал как кур во щи. Меня хотели выгнать из корпуса из-за сволочи, полицейского доносчика! - Чегодов поморщился и схватился за бок.
- Что с вами?
- Аппендицит, собираются класть в лазарет. Потому к вам и пришел. В "самодрале" я! Хотел... спросить... - Чегодов весь напрягся, даже побледнел и, глядя Алексею прямо в глаза, тихо произнес. - Вы тут как Христос или как Иуда?
- Как человек, - так же тихо ответил Алексей, - и ради людей. Так нужно, Олег!
- Я так счастлив, что встретился с вами, - уже совсем другим, извиняющимся и в то же время радостным голосом заговорил Чегодов. - Знайте: я никогда и никому не проговорился о вас. Мне хочется посоветоваться с вами о смысле жизни...
- Наметить свой путь и уже идти по нему до конца, не мучая ни себя, ни других "извечными вопросами", не бросаться из стороны в сторону. Родина у нас Советская...
- Верно! Совершенно верно, Алексей Алексеевич! Только в вонючей отвратительной полицейской камере я понял до конца, на чьей стороне правда! И как хорошо это осознать!
Алексей, улыбаясь, смотрел в его сияющие глаза. Потом потрепал его по плечу и спросил:
- А почему не приходил раньше?
- Боялся: вдруг вы невозвращенец! А после вчерашнего диспута понял, что вы приехали сюда, рискуя жизнью, направить нас на правильный путь... - В глазах у Чегодова засверкали слезы.
- Ну ладно, Олег, ладно. Давай перво-наперво договоримся, что мы познакомились здесь, скажем, в прошлый страстной четверг... Сюда идут! Повод придумай сам...
В дверях появилась высокая фигура Хранича с большим графином вина в руке. За ним его родич кафанщик Драгутин с изжаренным только что на вертеле молодым барашком и сторож Йова со стаканами и тарелками.
Чегодов встал.
Поздоровавшись с Алексеем, чика Васо протянул руку Чегодову и ласково, как близкому знакомому, закивал головой.
- О, Олег, и ты здесь!
- Здесь! Недавно познакомились, - сказал Чегодов, здороваясь с Драгутиным и Йовой.
- Парень он хороший, товарищ Алекса, такому верить можно, - сказал кафанщик Драгутин, все еще держа в руке жареного ягненка.
- Олег настоящий человек! - согласился Алексей и улыбнулся.
Чегодов вспыхнул и благодарно посмотрел на Алексея.
- Сегодня третий день пасхи, - прохрипел кафанщик Драгутин, - встреча весны, прошу не побрезговать, по древнему обычаю отведать нашего доброго герцеговинского вина и закусить...
Пока накрывали на стол, Хранич отвел Алексея в сторону и шепнул:
- Полковник Павский заказал на завтра одному нашему турку, Алимхану, подводу ехать в Требинье. Так что за Грацией мы приглядим.
Вскоре они все сидели за столом и вели неторопливую беседу.