- Знакомится с магнитофонными записями, - шепнул Байдалаков, кивнув на дверь кабинета, но тут же настороженно покосился на Ванека.
Дверь распахнулась, их пригласили войти. Огромный светлый кабинет, почти лишенный обстановки, производил подавляющее впечатление своими размерами. Они прошли по ковровой дорожке, утопающей под ногами, в самый конец к письменному столу, за которым сидел, чуть отвалившись на спинку кресла, под портретом Гитлера, генерал и рассматривал их в монокль. Белые полосы по бокам дорожки напоминали рельсы, и Байдалакову казалось, что он шагает по полотну железной дороги и становится все меньше и меньше. Поначалу любезная, но полная достоинства улыбка по мере его продвижения иссякала, пока не стала жалкой и смешной. Сидящий в кресле оставался серьезным. Он поднялся, лишь когда они вплотную приблизились к столу.
Поздоровавшись со всеми за руку сухо, жестко, он повернулся к портрету Гитлера и выкрикнул: "Хай Хитлегг!" - и вопросительно посмотрел на пришедших.
Глупо улыбаясь, Байдалаков выкинул вперед руку, за ним последовали другие, и гауптштурмфюрер заорал во все горло:
- Хайль! Хайль! Хайль!
"Вот мы и приобщились! - подумал с грустью Вергун. - Начинаем ползать на брюхе, как князья перед Батыем!"
- Я вас слушаю, господин… - Шелленберг заглянул в свои записи, делая вид, что отыскивает фамилию гостя, потом перевел взгляд на Байдалакова. Но тот, глядя ему прямо в глаза, обиженно молчал.
- Байдалакофф! - угодливо подсказал Ванек.
- Господин… Виктор Михайлович! - не обращая внимания на Ванека, произнес Шелленберг. - Вас внимательно слушаю.
- Мне хотелось бы прежде всего объяснить основы нашей идеологии, которая находит массовый отклик в сердцах русских людей и перекликается с идеями национал-социализма, - приосаниваясь, начал Байдалаков.
- Очень интересно, - чуть позевывая, кивнул Шелленберг и повернулся к Казанцеву, который переводил.
- Подобно космическому закону всемирного тяготения, на котором зиждется вся система мироздания, в человеческом обществе влечение и тяготение людей другу другу, система общественной и социальной жизни, где закон социального притяжения - инстинкт солидарности…
Шелленберг внимательно слушал. Байдалаков еще больше напыжился и продолжал:
- Никакие рассуждения не смогут опровергнуть положений, проистекающих из непосредственного опыта и ощущения. Никакие! - И Байдалаков помахал перед носом указательным пальцем. - Ибо инстинкт общественной солидарности так же первобытен, как и противоборствующий ему инстинкт эгоизма. Мы хотим органически построить социальную жизнь, мы принимаем во внимание оба свойства человеческой природы - исходить из расчета живого человека…
- Вы хотите сказать, что Жан-Жак Руссо не прав, - вмешался Шелленберг, - утверждая, что человек "добр по своей природе", и не прав Маркс со своей борьбой классов? Так?
- Вот именно! Всякий атом вещества есть центр взаимодействия положительной и отрицательной энергии, отталкивающих и притягивающих сил. Отталкиваясь, он сохраняет свою обособленность, притягиваясь, - остается неотделимой составной частью организованной материи, ткани. Живой человек - атом социальной ткани, источник разрушающих и образующих сил. Инстинкт самосохранения выявляется при отсутствии сдерживающих начал, в порыве разрушающего эгоизма, инстинкт солидарности, то есть социального притяжения, есть прирожденное проявление общественных свойств человеческой природы…
"Этому генералу мир абстракции, кажется, недоступен", - поглядывая на Шелленберга, подумал Вергун.
- Эгоизм - постоянная угроза равновесию этой системы, но она не свалилась с неба, не дар мудрого законодателя и не игра слепых стихий, а производная творческих свойств живого человека, - продолжал Байдалаков. - Один человек ничего не может. Только объединившись для солидарного действия, он направляет стихию, изменяет окружающую природу, возводит грандиозные сооружения, организует справедливую общественную и государственную жизнь…
Байдалаков оглянулся, услышав храп. Это задремал Ванек, не в силах одолеть "философию этих русских". Он не спал всю ночь. Открыв глаза, он увидел, что все смотрят на него.
- Извините, у меня насморк, - пробормотал Ванек, опасливо поглядывая на улыбающегося начальника.
- Пожалуйста, пожалуйста, - промямлил Байдалаков, - я хочу еще только добавить, что даже у животных при появлении первых проблесков этого инстинкта мы присутствуем при необычном проявлении его действия. Таково строительство и общественная жизнь пчел, муравьев, бобров. Одни строят себе общее жилье, другие объединяются для защиты или нападения… - Байдалаков оглянулся на Ванека. - Третьи, как, скажем, журавли, объединяются в косяки, чтобы легче было лететь через моря, и так далее…
Шелленберг сделал нетерпеливый жест. Он не был силен в философии и не любил абстрактных рассуждений, но терпеливо ждал, все еще надеясь, что Байдалаков сам закончит затянувшееся вступление.
- Справедливая социальная жизнь означает счастье для живого индивидуума! Общество и государство потому существуют для него, а не наоборот, - продолжал Байдалаков, понимая, что его вот-вот прервут, и спеша закончить свою мысль. - Каждое звено в шествии поколений имеет право на частицу своего счастья, своей правды. Марксизм отказался сделать элементом социального строительства живого свободного человека с хорошим и дурным, игнорируя хорошее и только подавляя дурное. Поэтому мы предвидим его крушение. Идеал борьбы, ненависти и насилия, государственного деспотического сверхкапитализма и отрицания ценности личности и силы духовного начала неминуемо приведет к гибели…
- Довольно… Большевиков уничтожим мы! А ваш русский народ всегда был под властью тиранов. Я человек прямой, и я, как наш фюрер, - Шелленберг оглянулся на написанный маслом портрет Гитлера, изображенного во весь рост, с выброшенной вперед рукой, - говорю правду в лицо, вархейт ин гезихт заген, славяне - рабы, недаром мы называем их "славен", а рабов - "склавен"! Наш фюрер сказал, что славяне - народ неполноценный…
- Русский народ дал великих писателей, музыкантов, художников, ученых, государственных деятелей, создал величайшую империю, - заторопился Байдалаков.
- Ну, ну! Если копнуть, то все ваши великие писатели, государственные деятели окажутся не славянами.
- А Толстой, Достоевский! - беспокойно мотал головой Байдалаков.
Байдалаков смолк. Растерянно кивал, перебирая губами и глотал слюну.
- Мы отвлеклись на пустяки, - прервал Байдалакова Шелленберг. - Я пригласил вас, господа, говорить о деле. Мы знаем, что вы ненавидите большевиков. Вы утверждаете, что идеи вашего "солидаризма" находят отклик в сердцах русских людей. Претворим это в жизнь! У вас будут неограниченные возможности… Мы вам предоставим вести пропаганду среди миллионов русских военнопленных. Вы сами станете отбирать лучших в нашу школу, чтобы потом переправлять их за линию фронта. Каким количеством агентов вы располагаете на Востоке?
- Война, господин штандартенфюрер, оборвала все наши связи. До войны успешно работала наша группа на территории Бессарабии и Буковины. Там действовали наши типография и радиостанция. Мы полагаем, что они ушли вместе с отступающими войсками Красной армии…
- Не отступающими, а бегущими, господин Байдалакофф. Бегущими!
- Да, конечно. У нас есть люди в Витебске, в Курске…
- Это малоинтересно, нужны Петербург, Москва, сами понимаете. Как у вас со столицами?
- Я затрудняюсь… Закрытым отделом ведает Околов.
- Околов? - Шелленберг кинул взгляд на лежащие перед ним бумаги. - Он был связан с двуйкой и, кажется, с японцами?
- Польша являлась нашим плацдармом. А с генералом Кавебе вы, наверно, знакомы.
- Знаком… В тридцать восьмом году он был военным атташе у нас в Берлине. Потом принял руководство по работе против СССР. Каковы кадры вашего союза?
- Около трех тысяч квалифицированных, прошедших идеологическую подготовку, надежных!…
- Не так уж много. РОВС насчитывает их около трехсот тысяч.
- Мы не гонялись за количеством, это своего рода ауфбау, надстройка. В Мюнхене их было еще меньше.
- То были немцы!
- Тем немцам помогали русские!
"Он ведет себя с кичливым немцем неплохо, - отметил Вергун. - Только врет. Никогда у нас не было трех тысяч, и мы всегда гонялись за количеством".
- Предлагаю всех ваших членов пригласить приехать сюда, в Берлин. Работа найдется для всех! Таково распоряжение господина министра пропаганды Геббельса и господина министра восточных областей Розенберга. Мы ведем с вами неофициальную беседу, легализовать ваш союз невыгодно ни для нас, ни для вас. Мы вас знаем еще недостаточно. Это помешает и вам в работе с военнопленными. Господин гауптштурмфюрер, - обратился он к Ванеку, - пусть дадут разрешение на въезд в Берлин всем, кого пригласит Байдалакофф. - Шелленберг улыбнулся и встал, показывая, что аудиенция закончена. Поклонился. Все тоже поклонились и направились по ковровой дорожке к далекой двери.
- Эйн момент, господин Байдалакофф! - остановил их уже усевшийся в кресло начальник VI отдела СД. - Разрешите дать вам добрый совет: не называйте свой союз так длинно - НТСНП. Назовите Националише абейт унион или лучше Фольксверктатиге бунд! - И он помахал им рукой.
"Нас заново окрестили, - с горечью подумал Вергун, - будем плясать под немецкую дудку".
3
Со всех концов Европы потянулись по приказу исполбюро НТСНП в Берлин на призыв своего вождя руководящие члены союза из Югославии, Румынии, Польши, Франции, Болгарии, Чехословакии, Албании, Бельгии, Голландии. Всего около двухсот человек. Вместо трех тысяч… "Массы" не спешили в Германию, понимая, что советские люди упорно сопротивляются фашизму, и в Белоруссии, и на Смоленщине, и на Украине встретят их неласково. А в Берлине их ждет жесткая немецкая дисциплина.
* * *
Приехавшие по заданию Хованского в конце сентября в Берлин Граков и Денисенко сразу же явились на квартиру к председателю германского отдела Субботину. На звонок им открыла его жена, у нее был испуганный вид.
- Сережа! Тебя тут спрашивают! - крикнула она ему из прихожей.
На пороге соседней комнаты появился Субботин, он был в полувоенной одежде, подпоясан ремнем. Уставился на гостей. Следом за ним в прихожую из гостиной, вскинув голову и выпятив грудь, вышел Байдалаков в штатском костюме и белоснежной рубашке, с бабочкой на шее.
- Здравствуйте, Александр! Здравствуйте, Алексей! Как доехали?
Граков заметил, что хозяева расстроены. Будто незадолго до их прихода спорили или ссорились.
- Знакомьтесь, Сергей Александрович, это белградцы! Орлы!
- Орлы не знают еще немцев, Виктор Михайлович! - пожимая руки прибывшим, запальчиво огрызнулся Субботин.
- Не сумели себя поставить, мой дорогой, я…
- Вы думаете, что исполнительному бюро удастся сохранить позицию "третьей силы"? Ошибаетесь. Энтээсовцев заставят сотрудничать и с немецкой полицией, и с СД, и с абвером, и с гестапо, и, конечно, многие из нас вступят в армию рейха! Я живу в Берлине уже двадцать лет и знаю, что такое фашизм! Поэтому не желаю больше здесь оставаться. Не имею права перед женой, ребенком и собственной совестью, наконец! - возмущался Субботин.
- Тех, кто станет без нашего ведома сотрудничать с немецкими разведками, мы будем исключать из союза! - рявкнул Байдалаков, но в его голосе зазвучала фальшь. - Вы хотите уехать из Берлина… Незаменимых людей нет! Пожалуйста! Исполбюро утвердит на ваше место кандидатуру Александра Гракова! Вы согласны, Александр Павлович, принять германский отдел союза на себя?
Граков в знак готовности поклонился:
- Благодарю за честь. Желательно изредка отлучаться в Белград…
- И прекрасно! Поводы для поездок в Югославию будут. Где вы, Александр Павлович, остановились?
- Еще нигде, фирма, полагаю, обеспечит меня жильем!
- Господин Субботин оставляет квартиру мне, вы с Алексеем поселитесь в двух комнатах, что окнами выходят на улицу, а я со своим новым секретарем займу три комнаты с окнами во двор.
- А где же Воропанов? - спросил молчавший до сих пор Алексей Денисенко, шагнув вслед за Байдалаковым в распахнутую дверь, которая вела из большого холла в просторный кабинет.
Байдалаков оглянулся, пристально посмотрел на Денисенко:
- Сбежал… Да, да, сбежал… И куда, не знаю… И об этом ни гугу! Что о нас подумают немцы?! У нас нет дисциплины! Мы не умеем хранить секреты! - и перевел оценивающий взгляд на Гракова.
Красивый и статный, лет тридцати, в штатском костюме, но с военной выправкой, он выглядел весьма мужественным, энергичным.
- Ты посмотри, Алексей, какая здесь рыжая красотища! - И Граков указал Денисенко широким жестом на окна. - Золотая осень! А в Белграде она еще не чувствуется.
- Нравится? - Байдалаков обрадованно потрепал Гракова по плечу. - У нас всех высокая миссия! Мы добьемся соблюдения дисциплины! Установим железный порядок! Нельзя больше терпеть распущенность! Немцы послужат нам образцом…
Субботин кивнул и нахмурился.
- Я распоряжусь подать кофе, - произнес он и поспешно вышел.
- Надо учиться узнавать человека, - продолжал Байдалаков, - как завязан галстук, каков цвет его костюма, какова стрижка, как он подошел к столу, шевельнул пальцами, сел, куда дел руки, как произнес слово и почему именно это слово! Почему на одном слове дрогнули губы, на другом потемнели глаза, а на третьем сжались кулаки или взлетела рука. Все говорит в человеке, от пальца левой ноги до правого уха, затылка и спины. Иной говорит даже, когда молчит, и, кто знает, когда громче… А дальше идет графология, хиромантия, физиогномика и, наконец, "Криминальная антропология" Чезаре Ломброзо. Вы меня понимаете?
- Так точно! Но я полагаю что это специальность Околова, - быстро ответил Граков.
Байдалаков, заложив руки за спину, прошелся по кабинету.
- Нет, не только Околова! Вы возглавите воспитательную работу среди завербованных русских военнопленных! А их, надеюсь, окажется немало, мы будем направлять их на Восток, чтобы сеяли наши идеи.
- А сможем ли мы съездить и посмотреть Белоруссию? - С серьезным выражением лица спросил Денисенко. - Галстук у меня завязан, стрижка аккуратна, одет я в серый, примерно такой же, как и у вас, костюм. А вот на русских людей в оккупированной немцами Белоруссии посмотреть хочется…
- Освобожденной немцами! - поправил его Байдалаков.
Алексей Денисенко был хитер. Он знал, что Байдалаков упрям и возражать ему не следует. А тот, расхаживая по кабинету, длинно и нудно поучал:
- У Пифагора, Сократа, Платона и Аристотеля мнения несколько расходятся. Однако они и их последователи считали, что физиогномика определяет психическое состояние человека. Мимическая игра лица, движения рук и всего тела имеют некое постоянство. Что важно! Вам, господа, не следует забывать…
Вошел Субботин с бутылкой "Рейнвейна" и бокалами.
- Господа, сейчас будем обедать, а перед тем, как сесть за стол, маленький аперитив.
Но Байдалаков даже не обратил внимания, он был занят своей мыслью и продолжал:
- …не следует забывать о великой миссии! О том, что вас ждет и какое положение вы займете. Быть может, вы станете там министрами, вождями… В Белоруссию в скором времени поедет Георгий Околов. И я скажу, чтобы он взял и вас, Алексей, надеюсь, вас партизаны не повесят.
"Тебя-то они наверняка повесили бы на первом телеграфном столбе", - подумал Денисенко.
После второго приглашения Субботина все двинулись в столовую.
* * *
На расширенном заседании совета НТС в Берлине собрались почти все председатели отделов европейских стран. Проходило оно в квартире уехавшего Субботина. Байдалаков начал свое выступление предложением переименовать союз из НТСНП в Национально-трудовой союз (НТС). Под строгий совет Шелленберга председатель вынужден подводить "теоретическое" обоснование.
- Нам придется столкнуться с широкими массами русского народа, - говорил он собравшимся. - Слово "солидаризм" не будет всем понятным. Но мы останемся "солидаристами", с этим согласны высшие инстанции рейха! Мы ведем работу на благо будущей России! Одни из нас останутся в Германии вести пропаганду идей среди военнопленных, но большая часть поедет на освобожденную территорию. Помните: мы "третья сила"! Всех немецких подхалимов мы будем гнать из союза беспощадно.
- Ох, не верится… - подал кто-то голос.
- Работу среди военнопленных возглавит господин Поремский. - И Байдалаков широким жестом указал на сидящего в первом ряду человека. Тот встал и, откашлявшись, начал:
- Я буду краток. Что можем мы посулить русским военнопленным? Следует отобрать самых сильных, самых стойких! Нужны образованные и даже враждебно настроенные. Такой переубежденный, что переметнулся не ради лишнего куска хлеба, стоит сотни слабаков. Что же мы посулим ему? Мы скажем, что тоже ненавидим фашизм! У нас своя идея!
- Кто нам поверит? - опять раздался голос.
- Да и немцы не разрешат! - подтвердил кто-то другой.
Слово взял Околов. Во всем его облике было что-то от немецкого фюрера: галстук, сапоги, прическа, усики.
- Я практик! Главная наша задача - работа среди населения свободной от Советов территории! Зачем нам скрывать свою дружбу с немцами? В них и наша сила! Мы создадим боевые группы для организации диверсионной работы в тылу советских войск. И, господа, без немецкой разведки нам не обойтись! При ее помощи мы займем видные посты в городах. У нас в руках будут паспортные столы, жилотделы и бургомистерства. Я буду возглавлять отдел НТС на бывшей советской территории, мне нужны энергичные практики! - Околов сел.
В первом ряду поднялся располневший, грузный Вюрглер. Денисенко не видел его с 1938 года. Тогда председатель польского отдела был потоньше. Выпятив живот, он провел рукой по уныло спущенным усам, глядя в пол, фальшиво улыбнулся и заговорил глухим голосом:
- Господа! Я тоже буду краток. Соблюдайте конспирацию. Вам придется пересечь нелегально, повторяю, нелегально, немецко-польскую границу, потом польско-советскую. Кое-кто, вероятно, двинется дальше на Большую землю, другие пойдут к партизанам. Мы проникнем в российские народные толщи! "Солидаризм" дает народу демократию. - Вюрглер оглядел присутствующих и, заметив одобряющий кивок Байдалакова, продолжал: - Россия вспомнила Бога! Наваждение прошло! Красная армия еще упорствует, но…
Денисенко, одетый в серый безукоризненный костюм, сидел в третьем ряду, а Граков в четвертом. Оглянувшись, Алексей подмигнул Александру, тот, заметив это, тоже незаметно сощурил глаз и, сделав серьезный вид, продолжал слушать речи ораторов.