Только теперь я понял, что девчонка обманула меня, оставила в дураках. Да и не только меня, Демидченко - тоже. И зачем только понадобился ей этот фонарик? Наверное, какие-нибудь девичьи причуды. Но как я не сообразил тогда, что ночи теперь лунные. Интересно, как бы она вышла из положения, уличи я ее в обмане сразу. Придумала бы что-нибудь, нашла бы объяснение. "Я и забыла, - могла бы сказать. - По привычке все это, машинально". А почему бы и нет, если привыкла к прогулкам по склонам этой горы. О нашем приходе сюда знать она не могла. Так думал я, но не Демидченко. Встретив меня перед кубриком (так мы называем помещение, в котором размещалась радиостанция), он сказал:
- А эта птичка того...
- Какая птичка? - прикинулся я непонимающим.
- Не строй из себя дурочку. Понимаешь, о чем разговор.
Понимать-то я понимал, но еще не знал о его догадках. Неужели и он вспомнил о фонарике?
- Ты не забыл, что она нам плела?
- Нет, а что?
- Как что? Посмотри на эту безлунную ночь, - и он кивнул головой на ночное светило.
- Ну то, что она испачкалась, в этом, пожалуй, нет ничего особенного. А вот фонарик... Хотя что фонарик? Ну был бы он у вас или у кого другого. И что?
Демидченко начинала злить моя "непонятливость".
- Сам фонарик, конечно, ерунда, о нем не стоило бы и говорить. Но зачем ей понадобилось обманывать нас? Мы же не просто молодые парни, которых девчонка может водить за нос, а военные. И дело, стало быть, у нас военное, государственное.
- А при чем тут она?
- Почему она оказалась в расположении нашего поста?
- Товарищ старшина второй статьи, а вам не приходила в голову мысль, что не она, а мы оказались в расположении ее привычных мест прогулок.
- Прямо беда мне с этими философами. И как это у вас получается? Ясное дело - и так вы его перевернете, что просто не узнать.
- Беда в другом.
- В чем же? - для Демидченко было ясно, о чем шла речь. Но ему нужно втянуть меня в такой разговор, который можно было бы использовать потом в своих неблаговидных целях.
- Беда в том, - ответил я ему, - что мы иногда наводим тень на ясный день.
- Кто это мы?
Демидченко явно принимал меня за дурака.
- Мы - это вы.
- Так, - произнес командир. Раньше, на курсах радиотелеграфистов, он звал меня Колей, в крайнем случае - Николаем. Теперь в минуты относительно хорошего настроения Демидченко называет меня по фамилии, в состоянии раздражения к слову "Нагорный" прибавляет еще одно слово - "товарищ". "Товарищ краснофлотец Нагорный" выражает чувство гнева. В состоянии ярости эти слова заменяются коротким "вы". При бешенстве все формы обращения ко мне принимают безличный, неопределенный характер. "Ну и разгильдяйство, - может сказать Демидченко. - И когда уже будет этому конец?" Стоит в такие минуты спросить: "А что я такого сделал?", как тут же последует такой же неопределенный, но полный угрозы ответ: "Когда-нибудь разберемся. Время - оно такое: все ставит на свои места". - "Это уж точно", - соглашался я с командиром.
- Вы были у них дома, - немного успокоился Демидченко. - Как они?
- Люди как люди. По-моему, даже хорошие.
- Плохие сначала тоже кажутся хорошими.
Я все чаще задаю себе вопрос: почему так резко изменился характер Васьки? Теперь начинаю понимать, что не изменился, остался прежним. Да за такое сравнительно короткое время он и не мог измениться. Эгоист остается эгоистом всегда, при любых условиях, в любой обстановке. Он, как хамелеон, меняет лишь поведенческие реакции: в условиях зависимости угождает, приторно льстит, наушничает; в подходящей обстановке- мстит неугодным, создает атмосферу подозрительности, окружает себя такими же людьми, как и он сам. Как отличить эгоиста от порядочного человека? Как отличить от цветущих растений африканского хамелеона, который принимает окраску не только зеленых листьев, но и желтых цветов? Нелегкая это задача. Решение оказалось не под силу не только мне, но даже тем командирам, которые присваивали Демидченко звание старшины второй статьи. Теперь же моя задача заключается в том, чтобы, как говорят, не наломать дров. В моем положении, когда я не знаю истинной причины его ненависти ко мне, когда любой мой шаг можно истолковать так, как вздумается моему командиру, это тоже нелегкая задача.
В сложившейся ситуации с Хрусталевой возражать Демидченко, как я понял, бесполезно. Лучше взять инициативу на себя, разобраться во всем и потом спокойно сказать: "Все нормально, товарищ старшина второй статьи".
- Чтобы не оказаться нам ротозеями, разрешите, товарищ командир, разузнать все поподробнее, - обратился я к Демидченко.
- Вы, краснофлотец Нагорный, подбирайте выражения. Уж много вы на себя берете.
Напыжился индюк, распустил свои перья. Обиделся за "ротозея".
- Товарищ старшина второй статьи, ведь кашу заварил-то я, мне и расхлебывать ее. А значит, ротозеем могу оказаться именно я, а не кто-нибудь другой.
Это, кажется, немного успокоило Демидченко.
- Конечно, надо бы проверить. Но как? Сразу раздувать это дело, может, не стоит.
- А если сделать так, - предложил я, не очень веря в то, что Демидченко согласится с моим планом. - Схожу в школу, где учится Маринка. Под удобным предлогом узнаю, кто она и чем увлекается.
- Какой же предлог можно придумать?
- Связь с комсомольцами класса, в котором учится Маринка. По-моему, это стоящее дело.
- Пожалуй, - согласился Демидченко. - Пошлем для этого дела Звягинцева.
Я так и знал, что Демидченко, если в чем-то и согласится со мною, то сделает так, чтобы моего участия в этом не было.
- Товарищ старшина второй статьи, - сделал я еще одну попытку поправить дело, - кто пойдет в школу, это не имеет значения. Но важно другое, важно не испортить дела. Ну кому, как не мне, хорошо знакомому с семьей Хрусталевых, удобнее и проще довести дело до конца?
Шла бы речь о чем-либо другом, Демидченко, я глубоко убежден, ни за что не согласился бы с моим предложением. Но в этой ситуации он все же вынужден был пойти на уступку:
- Ладно. Только без фокусов.
Что он имел в виду, говоря о фокусах, я так и не понял.
На следующий день в свободное от вахты время я привел в порядок свой гардероб: почистил фланельку и прикрепил к ней новый воротник, выутюжил брюки, заменил в бескозырке ленту, надраил до зеркального блеска бляху в поясном ремне, вычистил ботинки. Тут, как всегда, не обошлось без вмешательства Звягинцева. Первое, что я увидел перед собою во время чистки форменной одежды, нос Семена, длинный, как клюв у птицы ходулочника. Звягинцев был на редкость худощав. Над впалыми щеками выпирали скулы, между которыми темнели глаза, похожие на куски древесного угля. Многие удивлялись тому, что Семен ел за двоих и все равно оставался худым, как щепка.
- Так-так. Собираемся, значит? Интересно знать, куда?
- Выполнять дипломатическую миссию.
- Чего-чего?
- Больше сказать не могу. Секрет особой важности.
- Не трави. Знаем, какой секрет, - не поверил Семен.
Подошедший Музыченко прервал наш разговор экспромтом:
- Ты, Сэмэнэ, любопытный, лизэш скризь бэз спроса. Колы-нэбудь ты лышышся чепурного носа.
- Как это? - не понял Звягинцев.
- А так. Всунэш свий нис в щэлыну, а його можуть прыдавыты двэрыма. Зрозумив?
Музыченко не отступился бы от Звягинцева, если бы в это время его не позвал к себе командир отделения.
- Личы, що тоби повэзло.
- До чего же вредный этот хохол, - заключил Семен, когда ушел Музыченко.
- Ты напрасно обижаешься на него, Петр справедливый парень.
В полдень я уже был в школе, в которой училась Маринка. В коридоре и в учительской никого не оказалось, и я вынужден был ждать окончания урока. Что ж, пожалуй, это даже неплохо. Я успею прочитать школьную стенную газету. А вот этот стенд "Наши спортивные достижения", кажется, будет особенно интересным. В числе лучших спортсменов школы была и Марина Хрусталева, мастер спорта по стрельбе. На меня смотрели уже знакомые глаза. Выражение ее лица было немного удивленным, словно девушка хотела спросить: "А вы как сюда попали?"
Раздался звонок. Минуту стояла прежняя тишина. Затем появился приглушенный, временами прерывистый, как подземные толчки, гул. Первыми открылись двери пятого "А" и шестого "Б" классов. Тугой волной ударились о стены коридора голоса непоседливых мальчишек и девчонок. Вскоре коридор был похож на потревоженный муравейник. Не успел я опомниться, как меня уже дергал за рукав один пострел:
- Дядя, вам кого?
Ведь года же не прошло, как в школе, в перерывах между уроками, я щелкал по лбу вот таких же "чижиков", как этот сорванец. Года! А уже "дядя".
- А вы не с корабля - услышал я рядом такой же звонкий голос.
- Ты что, не видишь, что написано? "Береговая оборона", - авторитетно разъяснил этим двум мальчишкам третий.
- Ребята, - решил я сократить начавшийся разговор. - Где находится комитет комсомола вашей школы?
Мне охотно показали комнату, на дверях которой была табличка с надписью "Комитет комсомола". Постучав и получив разрешение войти, я открыл дверь и увидел за столом двух девушек.
- Вам кого, товарищ - спросила одна из них (хорошо, что хоть не "дядя").
- Мне бы поговорить с секретарем.
- Товарищ Зыкова в горкоме комсомола.
- Тогда с заместителем.
- Я - заместитель. Нуриева Зоя, - девушка протянула мне руку. - Слушаю вас, товарищ.
Я изложил цель своего прихода.
- Это очень хорошо. С каким же классом вы хотели бы установить комсомольскую связь?
- А Марина Хрусталева в каком классе?
- В десятом "В".
- Тогда с десятым "В". А где можно было бы увидеть комсорга?
- Валя, - обратилась Нуриева к другой девушке, - сходи, пожалуйста, за Хрусталевой.
- Раз этого требуют интересы береговой обороны, так и быть, схожу.
Острых на язык выбрали в комитет комсомола.
- Скажите, пожалуйста, - вновь спросила Зоя, которую, казалось, не вполне удовлетворил мой ответ. - А какую форму шефской работы вы могли бы предложить?
"В самом деле, какую? До сих пор я как-то не думал об этом. А надо бы. Иначе зачем же тогда я шел в школу?" - лихорадочно обдумывал все возможные варианты.
- Формы могут быть разные.
- Глубокая мысль, - не без иронии заметила Нуриева. - А конкретно?
- На первых порах можно было бы обучить комсомольцев меткой стрельбе, - и мысленно добавил: - Этой палец в рот не клади.
- Это уже кое-что.
В комнату вошли Валя и Хрусталева.
- Марина, ты знаешь этого товарища? - спросила Нуриева.
- Да, - покраснев, ответила Маринка.
Как ей идет румянец! Я на мгновение забылся. Почему-то вспомнилось поле с дозревающей гречихой и заря перед восходом солнца. Где-то совсем близко ошалело бьют перепела: "Так пойдем! Так пойдем!" Наступает час пробуждения природы. Я всматриваюсь в окружающее и вижу его таким, каким оно было вчера, и уже не таким. Появилось что-то неуловимо новое. Вот и Маринка. Ведь я видел ее совсем недавно. Тогда она казалась мне такой же девушкой, как и многие другие. Ну, может, чуточку лучше. А сегодня? Сегодня она уже другая.
- Товарищ Нагорный, - объясняла Курнева, - просит от имени комсомольцев своего подразделения разрешить шефство над вашей группой. Что скажешь на это, Хрусталева?
- Я за. Но надо посоветоваться еще и с ребятами.
- Будем считать вопрос решенным. Советуйся. Что еще требуется от комитета комсомола?
Вопрос был обращен ко мне, и я ответил:
- Теперь вроде бы все. Спасибо вам. До свидания.
Из комнаты мы вышли вместе с Маринкой.
- Как это вы так сразу? - спросила она.
- Да вовсе и не я, а наш командир.
- Ах не вы?
- Собственно...
- Не будем больше об этом говорить. После уроков приходите в десятый "В". Там мы и обсудим ваше предложение, - и Маринка, дав понять, что разговор окончен, ушла к своим подругам.
"Э-э, да мы еще и с характером, - подумал я, спускаясь по ступенькам вниз. - Ох, эти женщины! Даже самые юные из них легко усваивают, что право на внимание - прерогатива женщин, и те из мужчин, которые забывают об этом, не достойны внимания женщин".
До окончания уроков в десятом "В" классе оставалось более двух часов, и я решил скоротать время за прогулкой по городу. Кроме того, мне как военному, подразделение которого расположено в непосредственной близости от Балаклавы, необходимо хорошо знать этот город. И чем скорее я это сделаю, тем лучше и для меня и в какой-то степени для самой Балаклавы, мир и покой которой я призван беречь так же, как и свой дом.
Набережная бухты в это время была пустынна. Лишь метрах в двухстах от меня, ближе к морю маячила фигура какого-то подростка. В одном месте я спустился по ступенькам вниз, к самой кромке берега. Вода в заливе чистая, прозрачная, сверху- теплая, глубже - холодная. Долго держать руку глубоко в воде нельзя: сводит пальцы. При попытке зачерпнуть пригоршней воду мальки, стайками плававшие у берега, юркнули в сторону. Я погрузил руку в воду и замер. Некоторое время они опасливо обходили ее, но потом осмелели настолько, что спокойно проплывали между растопыренными пальцами, стукались о них своими булавовидными головками.
Подросток, к которому я подошел, сидел и удил рыбу.
- Ты почему не в школе? - спросил я его. Мальчик оторвал свой взгляд от поплавка, посмотрел на меня, как на незваного гостя и, сплюнув сквозь зубы, ответил:
- А ты почему не на службе?
Такого вопроса я, признаться, не ожидал. Нахаленок, да и только.
- Ты почем знаешь, что я не на службе?
- Не видно, что ли. Я хоть каким-нибудь делом занимаюсь, а ты, вижу, только и знаешь, что камни шлифуешь. Ждешь кого?
Ну и чертенок! Все-то ему знать надо.
- Так почему же все-таки ты не в школе? Или бросил?
- Не-э. Отпустили раньше: физрук заболел.
В одном из ближних дворов женский голос звал какого-то Петю.
- Тебя, что ли?
- Не-э. Я живу в начале улицы.
- Севастопольской?
- Угу-у.
- Сосед Хрусталевых, значит?
- Угу-у.
- Выходит, ты знаешь и Анну Алексеевну, и Маринку?
- Угу-у.
- Ну, брат, заладил. Все "угу" да "угу". Ты что, других слов не знаешь? - этого не надо было говорить мальчику: мог обидеться, и тогда я и слова не вытянул бы из него. Но и одни "не-э" и "угу" тоже почти ничего не давали. Поэтому, чтобы сгладить впечатление от последнего замечания, я сказал:
- Мы вот беседуем с тобой, а я даже не знаю, как тебя зовут. Меня, например, величают Николаем Нагорным, - свою фамилию я сообщил умышленно, рассчитывая на то, что и мой собеседник сделает то же самое.
- А меня - Кирюхой, - ответил мальчик. Я уже начал досадовать на то, что расчет мой не удался, как Кирюха добавил: - Пуркаевым.
- Не ссоритесь с Хрусталевыми?
- Не-э. Анна Алексеевна как моя мамка.
- А Маринка?
- Так она ж дочь Анны Алексеевны, - в представлении Кирюхи этим было сказано все.
Сознаюсь, что поступил я нехорошо, начав расспрашивать о друзьях Маринки. Кирюха мог потом рассказать об этом самой Маринке, и я навсегда потерял бы ее уважение. Но что я мог поделать с собою?
- А много у Маринки друзей?
- Так они ж всем классом дружат.
- И мальчики?
Кирюха посмотрел на меня, словно хотел уточнить, в каком смысле следует понимать мой вопрос, и ответил:
- И ребята тоже, - а потом добавил: - Недавно Генка Козлов из десятого "А" начал насмешничать над Маринкой. Так ребята зазвали его вечером на берег и как будто нечаянно толкнули в воду. А когда он вылез, сказали: "Если будешь нахальничать, спрячем тебя так, что не найдет самый лучший водолаз Черноморского флота".
- Теперь не нахальничает?
- Не-э.
- Молодцы ребята. Ну, Кирюха, кончился перерыв в моей службе, теперь я должен идти. Так что, будем друзьями?
- Будем. А где я тебя найду?
- Я сам тебя найду. Давай твою пуркаевскую руку и до встречи.
В то время, когда я вернулся в школу, занятия во многих классах уже закончились. Раздался последний звонок. Открылись двери и десятого класса "В". Пересекая коридор, я почувствовал, что робею. Этого только и не хватало. Я окончательно смутился, когда при моем входе в класс все ребята встали. Кажется, меня никогда еще так не бросало в жар, как в тот момент. На передней парте, ближе к учительскому столу, сидели две девчонки. Одна из них, с челкой до бровей, повернув голову в сторону своей подруги и не отрывая взгляда от моего красного лица, посмеивалась и о чем-то быстро говорила.
Маринка стала за стол и сказала:
- Наговорились, девчонки? А теперь к делу, - она представила меня классу и коротко сообщила о цели моего прихода. - Всем понятно? А теперь высказывайтесь. Мальчики!
- Почему только мальчики? - выразила недовольство Лида, девчонка с челкой до бровей.
- Потому как дело это серьезное, - бросил реплику паренек, которого, как я потом узнал, звали Иваном Бобром.
- Мужское, значит? - последовал иронический вопрос.
- Во всяком случае не женское.
- А скажите, товарищ Бобр, вырастить урожай сахарной свеклы по пятьсот центнеров с гектара - это много или мало?
- Смотря где. В Балаклаве, например, ты не получишь и центнера.
- А установить рекорд в полете на дальность - это как, по-твоему, серьезное дело?
- Серьезное, ну и что?
- А то, дорогой товарищ Бобр, что все это сделали женщины и теперь Мария Демченко- награждена орденом Ленина, Гризодубова Валентина, Раскова Марина, Осипенко Полина - Герои Советского Союза. И выходит, Ваня, твоя мама напрасно на тебя тратилась: ты зря протирал штаны в школе.
- Налегай, Бобр, на лопатку и скорее прячься в хатку, - бросил кто-то рифмованную реплику и сам первый засмеялся.
В классе поднялся смех. Напрасно Маринка старалась успокоить ребят. То тут то там слышались новые реплики, шутки, колкие прибаутки.
- Да тише, вы! - стукнула Лида книгой об парту. - Вам бы только посмеяться. А если серьезно, то мы уже взрослые люди и относиться к делу должны серьезно.
- Правильно, Лида! Им лишь бы позубоскалить.
- А конкретно, - обратилась ко мне Маринка, - чем бы вы могли помочь нам?
Я повторил свое предложение, высказанное в комитете комсомола.
- Понимаешь, матрос, - поднялся со своего сиденья сосед Лиды Толя Кочетков, - в этом деле есть одна маленькая заковыка.
- Какая ещё заковыка? - не понял я.
- Дело в том, как бы это мягче сказать...
- Да чего уж там, говори, как есть.
- Дело в том, - повторил Толя, - что обучать меткой стрельбе можно. Но лучше, если это будем делать мы, а не вы.
- Ну и Кочетков! - удивилась Лида. - Да ты-то хоть понимаешь, что говоришь?
- Не волнуйтесь, товарищ Михеева, мы тоже с понятием, - ответил Толя и добавил, обращаясь ко мне. - Наша Хрусталева - мастер спорта и не по какому-то там бегу на короткие дистанции, а именно по стрельбе. Разъяснять это, по-моему, не стоит.
Чертов Кочеток! Кто бы мог подумать, что он способен на такой финт. Даже класс замер, ожидая, что же я отвечу на этот коварный вопрос. Но тут выручила меня Лида Михеева:
- А какая специальность у вас, если это не военная тайна?