Телефонный звонок
Полковник Лазарев, начальник одного из отделов Хабаровского краевого управления госбезопасности, признавал справедливость упреков жены.
- Когда это кончится, Ваня? - укоризненно спрашивала она, обводя рукой стены. От пола до потолка на длинных стеллажах во много рядов стояли книги. Большие фолианты и маленькие, карманного формата книжечки. Толстенные тома "Всемирной истории" и тощие поэтические сборники. Номера старинной "Северной пчелы" и новинки "Советского писателя". - Ведь жизни твоей не хватит, чтоб такую гору перечитать! Даже если б завтра на пенсию ушел, день и ночь читал бы!
Что можно было возразить на эти справедливые слова? Смешно надеяться прочитать три тысячи книг, когда тебе перевалило за пятый десяток.
И все же страсть оказывалась сильнее всяких доводов рассудка. Едва у Ивана Никитовича заводились в кармане свободные деньги, он спешил к букинистам.
Там его уже знали. Выносили стул, стремянку, и Иван Никитович надолго погружался в любимое занятие. Бережно снимая книгу с полки, он сдувал пыль с ее обреза, с корешка, не торопясь листал страницы. Если попадался загнутый уголок, неодобрительно хмурил брови, расправлял его, утюжа сгиб ногтем большого пальца. Даже запах книг - аромат бумаги и типографской краски - приятно волновал Лазарева.
Из этих походов он возвращался обычно с целой пачкой книг под мышкой, радуясь по-ребячьи, если удавалось приобрести старое издание Смирдина, Маркса, Суворина, особенно с экслибрисом какого-нибудь давнишнего собирателя книг, такого же завзятого библиофила, как и он сам.
Дома в своей библиотеке Иван Никитович священнодействовал. Вынимал каталог, заносил в него новые книги, каллиграфическим почерком надписывал ярлычки и наклеивал их на свои приобретения. Потом начинал размышлять, куда поместить новинки, чтоб были по соседству с авторами той же национальности, видны из-за переднего ряда книг, не слишком отличались по формату.
И долго еще вечерами Иван Никитович вынимал недавно купленные книги, с наслаждением ощупывал их, перелистывал, с лукавой усмешкой подтрунивая над женой:
- Видишь, Маша, Пушкин пишет графу Канкрину насчет своих денежных дел. Закладывает имение в Нижегородской губернии, чтоб рассчитаться с долгами. Сорок пять тысяч долгу, не шутка! А я всего-то на книги прошлый раз двадцать рублей извел, и то ты меня бранишь!
Но такие спокойные вечера в семье Лазарева выпадали не часто. Служба нередко вынуждала полковника проводить в управлении дни и ночи. Обиднее всего было то, что Иван Никитович не мог сказать жене даже того, что говорят все мужья, уходя из дома: на сколько времени он отлучается, какое дело ему предстоит.
Не суждено было Лазареву дочитать "Записки солдата" Брэдли и в этот поздний вечер. Тревожно залился телефонный звонок. Иван Никитович поднял трубку:
- Да. Кто? Сейчас буду.
Уже натянув на широкие плечи шинель, нахлобучив на гладко выбритую голову фуражку, Иван Никитович поцеловал жену в лоб, отвечая на невысказанный вопрос, ласково ободрил:
- Спи, Маша. Все будет хорошо.
В кабинете полковника
Большой стол под зеленым сукном с несколькими телефонами на нем, дюжина венских стульев, огромная, во всю стену географическая карта Дальнего Востока, закрытая шелковой шторой, да застекленный книжный шкаф составляли все убранство просторного кабинета.
Сцепив сильные пальцы за спиной, полковник грузно расхаживал по паркету, держа потухшую папиросу во рту. Из-за окна, смягченный двойными рамами, доносился неясный уличный шум.
У стола, следя взглядом за полковником, сидел майор с худощавым энергичным лицом, легкими, гладко зачесанными назад волосами.
- Что нам известно, Виктор Васильевич? - густым баритоном сказал полковник.
Майор Яковлев не отозвался. Он понимал, что полковник не нуждается в ответе, просто размышляет вслух.
- Сторожевой катер морской погранохраны нащупывает гидрофонами подводную лодку. Чужую. Появление наших в этом квадрате в тот момент исключено. Позже шум винтов подлодки прекращается. Лечь на грунт, затаиться она не могла: слишком глупо. Значит, сумела оторваться от катера.
- В ту же ночь радиолокаторы береговых постов ПВО засекли неизвестный планер, нарушивший госграницу, - подсказал Яковлев.
- Да. Если сопоставить падение планера и появление лазутчика близ железной дороги, можно почти наверняка сказать, что планер - отвлекающая операция. Ведь около его обломков не разыскано ни трупов, ни хоть каких-нибудь следов человека! Вывод: врагу понадобилось надежно прикрыть действительную высадку с подводной лодки. Начальник штаба управления погранвойск категорически заверил меня, что на всем протяжении контрольной полосы следы нигде не обнаружены. Хотя бы обработанные порошком. Не срабатывал ни один сигнальный прибор на полосе.
- По-видимому, пересекли с помощью воздушных шаров? - высказал предположение Яковлев.
- Возможно, возможно, - согласился Лазарев, крепко потирая ладонью голый массивный череп. - Идем дальше. Сколько человек нарушило госграницу? Куда они стремятся?
- Думаю, не меньше трех-четырех, товарищ полковник, - снова заговорил майор, подходя к карте и отбрасывая штору.
- Любопытно, Виктор Васильевич. Почему так полагаете? Объясните, - сказал Лазарев, тоже подходя к карте. В его серых глазах зажглись лукавинки, и простое полное лицо сразу утратило добродушное выражение.
- То, что нарушитель был не один, это ясно, - уверенно начал Яковлев. - Иначе он попросту, не привлекая ничьего внимания, доехал бы до станции в кабине попутного грузовика. А тут он усыпляет шофера, возвращается обратно. Зачем? Разумеется, чтобы провезти незамеченными, в полной тайне, своих более важных сообщников. Ведь он полагал, что шофер возвратится в гараж и, не подозревая о дополнительном пробеге, - спидометр-то выведен из строя! - будет помалкивать о попутно заработанных деньгах.
- Да-да, это пока аксиома, - нетерпеливо перебил майора Лазарев. - Дальше.
- А дальше так: где появляется нарушитель? В Сухом логе. Значит, предположительный район его высадки с подлодки вот здесь. - Яковлев очертил пальцем на карте кусок береговой линии. - Проделать такой путь вдвоем по тайге мудрено. Группе из пяти-шести человек рассредоточиться после выхода к железной дороге трудно. А главное - столько человек не очень-то просто спрятать в кузове одного грузовика. Значит, вероятное число нарушителей границы - три-четыре человека. Далее. Необычный способ перехода границы, в необычном месте, тщательность прикрытия операции заставляют думать, что группа заброшена не для мелких диверсионных актов, а с иным, более важным прицелом.
- Логично, - согласился Лазарев. К этому можно добавить, что до сих пор вражеский радист не выходил в эфир, иначе наши радиопеленгаторные станции уже за секли бы его. Худо, что мы не имеем словесного портрета нарушителя. Шофер запомнил только усики, которые легче всего сбрить, автоинспектор…
Громкий звонок прервал полковника.
- Я слушаю. Какое? Так, так, так… Сколько? В тяжелом состоянии? Где? Ясно. Немедленно свяжитесь с аэропортом, попросите, пусть вышлют вертолет и доставят больного сюда. Нет, прямо в центральную хирургическую клинику.
Положив трубку, Лазарев прихлопнул ее ладонью, несколько мгновений молча смотрел на своего помощника.
- Поступило новое донесение от лейтенанта Маркуша, - заговорил после паузы полковник. - В леспромхоз "Синяя Шинихта" добрался охотник, нанаец Муста Кванда. Он провел по тайге троих… - Лазарев сделал паузу, ласково глядя на Яковлева. Майор вспыхнул от радостного смущения. - …троих незнакомцев, назвавшихся геологами. Мнимые геологи - в том районе нет ни одной поисковой партии - оставили охотника, повредившего ногу, в лесной сторожке. Но он сумел добраться до леспромхоза, дать знать о чужаках. Последние сутки Кванда не шел, а полз. У него распухла нога, началась гангрена. Местный врач не рискнул делать ампутацию. Через несколько часов охотник будет в Хабаровске. Проследите, чтобы отправка вертолета не задержалась. Позвоните в клинику, предупредите главного хирурга.
- Разрешите идти? - вытянулся майор.
- Выполняйте.
Оставшись один, Лазарев включил радиоприемник, затем отдернул штору перед географической картой и погрузился в изучение района событий. Музыка помогала Ивану Никитовичу раздумывать над сложными ребусами хитроумных врагов.
"Теперь уже скоро…"
На станцию Аро не пошел. Обогнув спящий пристанционный поселок, выбрался на железнодорожную насыпь там, где начинался подъем. Небо очистилось. Звездный ковш Большой Медведицы стоял над горизонтом. В ближнем болоте печально шуршал камыш.
Далекий свет паровозного прожектора упал на рельсы, осветил телеграфные столбы. Аро лег под откосом. Вдыхая слабый запах полыни, он ждал.
Загудели рельсы. Железная трехглазая туша надвинулась вплотную. Мощное отрывистое дыхание паровоза заглушило все звуки. Клубящийся пар заволок звезды. Тяжело работая красными масляными локтями, локомотив прошел мимо. Подрагивая на стыках, длинной чередой потянулись вагоны.
Снизу Аро отлично видел каждую тормозную площадку. Но он дождался цистерны и только тогда вскочил с земли. Стремительный бег вдоль вагонов, смелый бросок - и Аро уже стоял на стальной лесенке цистерны.
За ночь поезд останавливался только два раза. Перед рассветом Аро слез на третьей остановке, переждал несколько часов в ближнем лесочке. Едва открылся поселковый магазин, купил серенький плащ, такого же цвета кепку, туфли на толстой резиновой подошве. Рюкзак вместе со всем содержимым исчез в чемодане с никелированными застежками.
На станции Аро подсел к хорошенькой женщине с кучей вещей, угостил ее сынишку плиткой шоколада и через десять минут подружился с малышом.
Когда подошел пригородный поезд, Аро, несмотря на конфузливый протест женщины, подхватил ее сына на руки, навьючил на себя два узла и в таком виде проследовал в вагон.
- Мне так неудобно! Не знаю, как вас и благодарить, - мило щебетала женщина, кокетливо улыбаясь услужливому попутчику.
Так же втроем они сошли на перрон в Хабаровске. Со стороны казалось, что этот армянин приехал со своей семьей.
До отхода московского поезда Аро безвыходно просидел в вокзальном агитпункте, отгородившись газетой от других читателей, и на перроне появился, когда поезд уже стронулся с места. А едва за окнами вагона промелькнул мост через Амур, Аро из коридора зашел в купе проводника, раскрыл коробку "Северной Пальмиры":
- Курите? Прошу… Берите еще десяточек, в запас.
Окутавшись ароматным папиросным дымом, Аро перешел к делу:
- Представьте, не успел на вокзале взять билет. Прямо из такси - в вагон. Только-только! Такая досада… Что, если я вас попрошу потрудиться? Один мягкий. За расходами не постою. Порядок знаю…
Столковались быстро. В одном из купе нашлась свободная верхняя полка, и вскоре Аро уже спал, чутко вполглаза, готовый вскочить при первой тревоге. На нижних полках мирно спали две женщины. Синий свет плафона придавал их лицам мертвенный оттенок. Рядом с Аро смачно похрапывал пассажир в полосатой пижаме.
Днем резались в подкидного дурака, в преферанс, азартно, с треском забивали "козла", вечером всем купе сходили в ресторан. Пассажир в пижаме оказался председателем крупного дальневосточного колхоза, одна из женщин - полная, краснолицая - ветеринарным врачом, другая - щупленькая остроносая шатенка - бухгалтером Аро рассыпался в любезностях перед дамами, председатель колхоза приглашал его погостить как-нибудь недельку в артели. Из купе то и дело доносились раскаты беззаботного веселого смеха. Больше всех смеялся Аро, не переставая зорко наблюдать за всем, что происходило вокруг него в коридоре, на перронах станций.
Но ничто не вызывало подозрений. Только один раз Аро слегка насторожился. В купе заглянула разносчица в белом фартуке с объемистой плетеной корзиной.
- Пирожков с мясом, конфет не желаете? Есть ирис, мятные, драже…
Разносчица скользнула равнодушным взглядом по лицам всех четверых и вышла. Тотчас же из соседнего купе послышался ее певучий голос:
- Пирожков с мясом, конфет не желаете? Есть ирис…
Аро прикрыл глаза. "Продавщица? Или осмотр пассажиров?" Сидя у окна под защитой шторки, Аро внимательно вгляделся в обычную перронную суматоху. Разносчица стояла около продуктового ларька и, бестолково размахивая руками, спорила о чем-то с продавщицей. Аро облегченно вздохнул.
Ночью, когда поезд остановился на одной из маленьких станций, Аро неожиданно покинул купе.
- Хочу остановочку сделать на сутки, с фронтовым дружком повидаться, - доверительно сообщил Аро проводнику. - Вместе до Берлина дотопали.
На станции почти сразу же попалась попутная машина, и к утру Аро очутился в областном центре. В до вершение удачи за время пути выяснилось, что шофер имеет собственный домишко, и как-то само собой реши лось, что Аро остановится у него на время, пока завершит все дела в городе.
Утром Аро ушел из гостеприимного домика шофера и вернулся только поздно вечером. То же повторилось на второй день. Как видно, дел у приезжего было немало.
Но вел он себя странно: целыми часами толкался на центральном рынке, в самой гуще толпы, заходил в бесчисленные мелкие магазинчики, скверы и парки, кружил по всему городу неутомимо и настойчиво. Много времени проводил в ресторанах. Медленно потягивая пиво, обшаривая глазами соседние столики, Аро чутко прислушивался ко всему, о чем говорилось вокруг.
Вечер четвертого дня, как обычно, застал его в ресторане.
Стемнело. Под высоким потолком зажглись стеклянные люстры. Вспыхнули настенные бра. В зеркальных створках буфета заиграли веселые блики. За соседним столиком лицом к Аро нетвердо сидел высокий мужчина лет тридцати, со скуластым добрым лицом и густой копной черных волос. Мужчина был пьян, но продолжал пить рюмку за рюмкой, закусывая ломтиками колбасы.
- Вот так оно все и получилось, - говорил пьяный случайному, как видно, собеседнику, старику в опрятном черном костюме. - Простите, не знаю, папаша, как вас величать. Жена померла, ребятишек у нас не было. Старики еще в Отечественную… ик!.. в Отечественную скончались. И остался я гол как сокол, один на всем белом свете. Хочу теперь на целину податься, там буду шоферить.
Как видно, болтовня пьяного порядком надоела старику. Несколько раз он порывался уйти, но мужчина удерживал его за рукав.
- Нет, вы погодите, папаша, тут такое дело…
Аро забрал свое пиво, стакан и подсел к столику соседей.
- Разрешите? Люблю компанию. Хуже нет в одиночку пить.
- Пжалста!
Старик облегченно вдохнул, сейчас же поднялся и ушел.
- Ваше здоровье! - поднял свой стакан Аро.
Чокнулись. Потом еще. Пьяный снова начал рассказывать историю своей печальной жизни, довольный, что нашел такого внимательного слушателя. Аро не только слушал, но даже расспрашивал мужчину.
Из ресторана вышли за полночь. Одной рукой Аро бережно поддерживал новоприобретенного друга за талию, в другой нес его чемоданчик, полученный в гардеробе. Усадив пьяного на заднее сиденье такси, Аро поместился рядом и скомандовал шоферу:
- В Ольгино.
Прыгая на ухабах, такси помчалось сквозь черноту ноябрьской ночи.
Промелькнули огни предместий. Кренясь на виражах, расшвыривая гальку, такси не замедляло хода. Пьяный продолжал рассказывать о своей неудавшейся жизни. Аро молчал. Привалившись к спинке сиденья, подняв воротник, он, казалось, дремал.
Когда фары автомобиля осветили избы села Шуй, Аро неожиданно остановил такси.
- Не поедем мы сегодня в Ольгино. Успеется. Заночуем здесь, у свояка. Утром еще по баночке пропустим.
- А как же с оплатой? Вы ж, гражданин, до Ольгино рядились, - запротестовал шофер.
- Убыток, значит? - сочувственно спросил Аро. - Сколько там нащелкало? Ладно, скаредничать не буду. Получай сполна.
Аро помог пьяному выбраться из машины, нежно обнял его за плечи, пряча лицо в воротник.
Шофер покачал головой, внимательно посмотрел, как идут двое. Один - ступая твердо и широко, другой - подволакивая ноги, мелкими безвольными шажками.
- Я устал, браток, - пожаловался мужчина. - Куда ты меня ведешь?
- Ничего, теперь уже скоро…
Сын дашнака
Далеко в ночи беззвучно, как зарница, полыхало зарево большого пожара. Сухо пощелкивали винтовочные выстрелы. Ближе к даче, над рощей платанов, встревоженно носились в воздухе вспугнутые грачи. На фоне зарева они казались черными крестиками.
На самой даче шла лихорадочная работа. Из распахнутых настежь окон на подстриженные зеленые куртины и газоны вываливались тяжелые узлы, кожаные чемоданы, баулы. Директор крупного завода в Алаверди, один из главарей контрреволюционной организации дашнаков, Патканян покидал родную Армению.
Сбившись в одну маленькую испуганную кучку, дети вместе с матерью стояли на веранде. Только самый спасший, восьмилетний Перч, стиснув кулачки, ходил вслед за отцом, распоряжавшимся погрузкой.
- Отец, почему ты не прикажешь перестрелять большевиков, всех, кто хочет захватить наш дом?
- После, после, мой мальчик, - озабоченно отмахивался от сына Патканян-старший. - Мы еще вернемся. Тогда и рассчитаемся со всеми красными бандитами. А пока надо уезжать. Эй, Гаспарян! Камень на твою голову! Как ты вяжешь чемоданы?
Застоявшиеся сытые кони рванули перегруженные коляски, легко вынесли их по хрустящему гравию на крутой подъем. Зарево поднялось еще выше. Выстрелы стали слышнее. Кони чутко прядали ушами, коротко всхрапывали, переходя на размашистую рысь.
Патканян-старший погрозил кулаком в сторону пожара.
- Мы отступаем, но и вы, проклятые, найдете здесь только голую выжженную землю!
Такой и запомнилась на всю жизнь Перчу эта страшная ноябрьская ночь 1920 года: грозящий волосатый кулак отца, его хриплые проклятья, стаи грачей, вьющиеся над брошенным родным домом, безмолвные и тем еще более страшные сполохи пожарища…
Патканян и его друзья не бросали слов на ветер. От Еревана до Давалу бежавшие дашнаки оставляли за собой срубленные фруктовые сады, сожженные рощи. На месте цветущих армянских деревень курились кучи золы.
Униженная мольба о помощи, обращенная к Англии, Соединенным Штатам Америки, даже к меньшевистской Грузии, не возымела нужного действия. Дашнаки оказались выброшенными за пределы Армении.
На первых порах Патканяны нашли приют в Персии, но вскоре перекочевали в Турцию. Однако и здесь, в предместьях Стамбула, они не задержались. Весной 1922 года, после отчаянной трепки в Бискайском заливе, груженное фруктами голландское рефрижераторное судно "Бродяга" доставило семью Патканяна во Францию. А через неделю на океанском лайнере "Нормандия" в каюте третьего класса бывший директор Алавердинского медеплавильного завода отбыл в Нью-Йорк.
Унизительная процедура политического карантина на Эллис-Айленде - "Острове слез" - закончилась для Патканяна благополучно. На него еще возлагались кое-какие надежды.
Местом своего жительства в Соединенных Штатах Патканян избрал город Аллентаун, близкий к Нью-Йорку где у Патканяна завелись небольшие коммерческие дела, и к Филадельфии, где обосновалась целая колония армян-эмигрантов.
Шли годы. Надежды на падение большевистской России таяли. Быстро таяли и сбережения. Фамильные драгоценности рода Патканянов давно перекочевали в ломбард. Семья жила только на скудные финансовое подачки американских благотворительных обществ.