Теперь мне остается сообщить о том, что мой отец – красный дагестанский партизан, славный джигит из аула Касумкент. Тогда нас всех троих переведут из Ракетных войск в кавалерию…
Все трое искренне рассмеялись, и на душе у каждого посветлело. Вот вроде и ничего особенного не случилось, узнали эти генералы, что отцы их были кавалеристами, и вдруг почувствовали, будто они стали ближе друг другу, роднее, что ли.
Они шли по главной аллее, разделявшей военный городок на две неравные части. Большую занимали жилые дома для офицеров и прапорщиков, магазины, спортивный центр, зимний плавательный бассейн, школа, детские сады. В другой части находились штабные помещения и солдатские казармы улучшенного, специально для ракетчиков, типа, клуб, кафе для сержантов и рядовых, стадион. Здесь было все более строгим и рациональным- в конце концов, служба в армии не двухлетняя путевка в санаторий.
Но по всему городку, в обеих его половинах, росли цветы. Их было так много – красных, желтых, белых, голубых, – что Юрий Александрович Гришин, человек, тонко понимающий красоту, но старающийся скрывать это, напуская на себя некоторую искусственную грубоватость, невольно залюбовался прекрасными клумбами.
– Да, – говорил, озираясь, Алиметов, – просто рай, понимаешь, развели… Эдем какой-то, а не военный городок.
Вощинский оглянулся, будто хотел тут же подозвать и представить цветочную фею генералам, но позади никого не было. Даже его замов и помов, которых он отослал еще на плацу, поскольку знал, что Гришин не любит эдаких парадных обходов со свитой в хвосте.
Есть у нас чудесница, – сказал командир, – с высшим дипломом по всем подобным делам. Ландшафтный архитектор!
Где же вы раздобыли такого профессионала? – спросил Юрий Александрович. – Нам бы в Шимолино, в поселок Главного штаба, эту вашу фею заполучить. Природа там богатая, а вот до конца территорию не обиходили, чтоб, значит, всем законам эстетики соответствовала.
Тогда не скажу! – полушутливо-полусерьезно запротивился Вощинский. – Ведь вы ее – раз… и вместе с мужем к себе в метрополию.
Так муж у нее военный? – подал голос Алиметов. – Тогда обязательно переведем к нам обоих. Не так уж часто встречаются, увы, ландшафтные архитекторы!
Караул! – шутливо воскликнул командир. – Грабют!..
Ладно-ладно, не темни, дорогой, – остановил его Гаджи Магомедович. – У первого же солдата спрошу.
Лариса Семеновна ее зовут, – сдался тот. – Макарова она. Жена того командира, который утром представлялся вам перед разводом.
Ага, – кивнул генерал-полковник, – того самого экстремиста, который со своим комиссаром бумагу, значит, в Главпур… Пусть тогда здесь и остается макаровский сынок. Он только-только часть принял. Служить ему тут как медному котелку. Не бойся за свои цветикисамоцветики, Кирилл Сергеевич.
Нет, Макаров не экстремист, – вскинулся вдруг Алиметов. – Они против формализма в важнейшем деле выступили. Помните, когда юбилей стахановского движения отмечали, что сказал о соревновании Генеральный секретарь?
– Не припоминаю что-то…
– А я помню! Он сказал, что формализм – заклятый враг соревнования как непосредственного творчества масс. Обязательства порой пишутся под копирку и участникам даются только на подпись. Показатели со ревнования устанавливаются без учета специфики предприятия, отрасли… А у нас в армии вообще все отлично от гражданской жизни. Разве не так? Генеральный тогда подчеркнул, что само по себе это дело хорошее, но вачем рабочему, инженеру переписывать, по сути, свои прямые служебные обязанности и давать слово их выполнять? Ведь это извращение самой идеи соревнования… Это прямо-таки про нас сказано, у которых одна святая обязанность – выполнять присягу!
Светлая у вас голова, Гаджи Магомедович. И всето вы помните, – с легкой иронией заметил генерал-полковник. – Да я и сам разве не вижу, как частенько профанируют такую благородную идею?! В это вклад свой вносят и командиры, и политработники.
Перегибщиков у нас хватает, – усмехнулся Алиметов.
– А где их нет? – философски заметил Вощинский.
Помню, как говорил нам генерал Макаров, отец этого офицера, – продолжал Юрий Александрович. – "Если пушка не заряжена, пушка не стреляет. Если солдат или офицер не знает присягу назубок, то это не военный человек".
У вас, Юрий Александрович, голова тоже, того… светлая, – поддел генерал-полковника Алиметов. – Столько лет прошло, а высказывания своего командира помните.
Так это же настоящие афоризмы! Образно изъяснялся Иван Егорович. Любил, знаешь, слово, понимал его силу. Помню, собрал нас однажды в Каменогорске на совещание: генерал, мол, хочет выступить перед офицерами. Я тогда уже соединение получил… Да… Объявили: слово для доклада имеет генерал-лейтенант Макаров. Вышел Иван Егорович, оглядел всех поверх очков, потом в бумаги уткнулся, шелестит ими, бормочет что-то, потом вообще притих. Минута прошла, вторая, третья… Мы – в недоумении, шушукаться стали. И вдруг тот как рявкнет во всю мощь – голосок у пего дай бог каждому: "Стой! Кто идет?" Мы едва в осадок не выпали от неожиданности… "Ага, – злорадно ухмыляясь, сказал командующий, – вздрогнули, товарищи офицеры… Такой именно голос должен быть у солдата, стоящего на посту, у подлинного часового". И прочитал собравшимся короткий, но весьма емкий, с конкретными примерами, доклад об организации караульной службы в ракетных подразделениях.
Силен дед Макаров! – сказал Алиметов. – Мне с ним служить не довелось, но слышать о нем слыхал немало. Надо его пригласить осенью на партийную конференцию, пусть выступит, как ветеран.
Пригласите, конечно, – хмыкнул Гришин. – Он вам тоже сюрприз преподнесет. Сыпок, видать, по характеру в батю вышел.
А что, – воодушевился Алиметов, – он мне понравился, этот командир. И замполит ему под стать. Смелые ребята! Взяли и бабахнули письмо начальнику Главпура. Не побоялись. Я вон генерал, но писать в Главпур не решился бы…
Потому и не решился, что генерал, – не сдержался и съязвил Юрий Александрович.
Он повернулся к Вощинскому.
А городок у тебя, Кирилл Сергеевич, прямо-таки на удивление… Не стыдно и американских контролеров на такую ракетную операционную базу пригласить, пусть поглядят… У них тоже на базах порядок, но красоты подобной не бывает.
Случалось посещать? – спросил Алиметов.
Бывал-с, – усмехнулся генерал-полковник. – Они к нам в удмуртский город Воткинск, а я в составе группы военных экспертов в ютовскую Магну. А потом янки любезно показали нам ракетную базу в штате Вайоминг. Ихние ракетчики прием нам закатили. Между прочим, с фруктовыми соками.
Да ну?! – недоверчиво воскликнул Вощинский.
Именно так… И сами ни боже мой. Из уважения к новым традициям русских военных, подчеркнул командир базы, бригадный генерал.
Кирилл Сергеевич вздохнул.
Чему печалишься? – спросил его генерал-майор Алиметов. – Жалко такую красоту другому дяде отдавать? Да, здесь можно классный санаторий оборудовать… А тебя, Вощинский, директором. Пойдешь?
На меня еще ракетных дел с лихвой достанет, – возразил командир соединения. – Даже по предстоящему договору лет восемь на демонтаж уйдет… И потом- помните, что говорил Генеральный в Вашингтоне? Не будем торопиться, не будем впадать в эйфорию, будем ответственными… И у нас в стране первый антиракетный договор прошел нелегко. Опрос общественного мнения, как известно, показал, что многие соотечественники опасались, и вполне резонно, не нанесет ли Договор по
РСД-РМД ущерба безопасности Советскому Союзу. Ведь мы тогда уничтожили ядерного оружия больше, чем американцы…
Мне особенно жалко было СС-20, – признался Алиметов. – Разумом приемлю, надо… Первый шаг, прорыв, почин дороже денег – всё так. А военная душа не на месте.
Старое, понимаешь, у тебя мышление, дорогой, – голосом Алиметова поддел спутника Гришин.
Имело место, товарищ генерал-полковник… В безвозвратном, конечно, прошлом. Искренне в этом каюсь…
Генералы рассмеялись.
Лу Тейлор легла в этот вечер поздно – не могла она уснуть, если домашняя работа оставалась незавершенной. Джордж в первые годы их супружества часто сердился, спорил с женой, доказывал, что нельзя так перетруждать себя. Сам он умел мгновенно отключаться от любых занятий для короткого отдыха, но сладить с упрямой Луизой так и не сумел. Смирился, стараясь, правда, помогать ей иногда. Джордж никакой физический труд не считал зазорным, а уж в саду возился с цветами и деревьями с особой охотой.
Когда Лу, отпустив Пегги и обойдя, стараясь делать это бесшумно, весь дом, поднялась в спальню, майор Тейлор уже спал. Она юркнула в кровать, с наслаждением вытянулась и вздохнула. "Вот и прожит еще один день, – подумала женщина. – Что он принес повою мне? Моей семье? Джорджу? Детям?"
К такому анализу событий прошедшего дня и своего места в них ее приучила мать, преподаватель философии Виргинского университета. Она жила вместе со своим вторым мужем – профессором – в Шарлотсвилле. Отец Лу расстался с ее матерью – "сбежал от чересчур занудливой ученой жены", как посмеивалась миссис Хансен, – когда девочке едва исполнилось семь лет.
Оставшись без мужа, энергичная Мэри Пъюлетт, она вернула себе девичью фамилию, занялась наукой и воспитанием Луизы. Прежде всего она считала необходимым оградить девочку от чрезмерного увлечения науками, чтобы совершенствовать в ней женское начало, без которого самая выдающаяся деятельница в области общественной, государственной, научной области и далее искусства все равно останется лично несчастной. В то же время мать Лу ограждала дочь и от носящихся в воздухе феминистских идей, суть которых заключалась в утверждении: "Если свобода – то свобода во всем, в первую очередь – в сексе". Именно здесь видели ультрасовременные женщины США реальный шаг к раскрепощению.
– Это вовсе не так, – говорила Мэри Пъюлетт дочери, когда та, естественно, подросла для этих разговоров. – Подобная свобода в отношениях между мужчиной и женщиной всегда оборачивается непоправимыми издержками, свободой от любви, ответственности друг за друга, элементарных обязанностей, которые природа и социум возложили на женщину и мужчину. Пройдет еще немного времени, и ты сама увидишь, как наши женщины, вкусив от запретного плода, объевшись наконец сексом, быстро почувствуют, что понятия "любовь" и "секс" не синонимы. И на смену половой революции придет сексуальная контрреволюция, когда нам, женщинам, захочется ветхозаветных отношений, на которые Ева подбила однажды Адама, ибо то, чем они занимались в Эдеме, было основано на истинности чувства. Вот эту истинность, можешь называть ее и таинством, сохрани, моя девочка, когда придет твой черед…
Этот черед наступил менее чем полгода спустя… Лу перешла тогда на второй курс колледжа и летом работала подавальщицей в кафе для туристов на территории Йеллоустонского национального парка. Здесь вот, у знаменитых Желтых Камней, которые входят в семь патриотических символов Прекрасной Америки, она и встретилась с Джорджем. Он был годом ее постарше и учился тогда в Вест-Пойнте.
Тейлор-старший не раз советовал сыну: женись не раньше, чем станешь первым лейтенантом или капитаном, иначе не сможешь создать для семьи тот жизненный уровень, который достоин офицера.
– Ты знаешь, Джо, я ухожу в отставку, – напомнил Ричард Тейлор. – Эти "медные лбы" не могут простить мне выступления против войны во Вьетнаме и закрыли дорогу на генеральскую должность в Пентагоне, куда рекомендовал меня командующий. "Сыч", правда, обещан мне с золотыми перьями, но пенсия, она и есть пенсия… Правда, получил приглашение от аэрокосмической компании "Локхид". Предлагают мне должность эксперта и членство в научно-техническом офисе. А по просту говоря, хотят купить. Но мне с этими "ястребами" не по пути…
Полковник Ричард Тейлор был уже к тому времени членом "Лиги седых тигров".
– Я о том, парень, что не смогу взять на себя ваше содержание… Хотя конечно же буду помогать вам, если ты все-таки настаиваешь на немедленной женитьбе. Или вы просто не можете взять и отложить ее?.. Тогда другое дело, Джордж.
Молодой Тейлор густо покраснел.
– Этого пока нет, па, но… Понимаешь, Лу… она такая… Словом… мне кажется, что никогда такой не встречу. Я не хочу рисковать, па.
– Тогда женись, – просто сказал полковник. И вскоре Лу стала доброй женой Джорджу.
"Так что же произошло за сегодняшний день? Приехал Фил Тейлор, и папа Дик так неожиданно собрался к другу, с которым случилось несчастье в Майами, – вспоминала Лу, глядя в темноту и прислушиваясь к мерному дыханию мужа. – Что же еще? Да, прекрасная прогулка на яхте, дети были так рады. И дядя Вик… Как хорошо, что он приехал в гости! Не забыть с утра сказать Пегги: пусть ее сержант съездит в Брансуик и пригонит из мастерской мою машину. И еще…"
Она силилась вспомнить о чем-то весьма важном, но сон уже сморил ее, и нахлынули видения.
… "Я никогда не была на этом берегу", – подумала Лу, вдруг оказавшись на песчаном пляже. Пляж тянулся от горизонта до горизонта, море было тихим, необычайно ласковым, и женщина зашла в теплую воду по щиколотки.
Она стояла лицом к северу и видела, как справа от нее поднимается из моря солнце. А по левую руку синели близкие горы. Лу никогда не была здесь, но сразу узнала эти места, в которых родился ее легендарный дед Хаджи-Мурат Пулатов.
– Это же Каспийское море! – радостно воскликнула Лу, она столько читала о нем и о Дагестане, так мечтала побывать в этой стране, о которой рассказывал старый Эйдж Пъюлетт – так трансформировалось имя Пулатова в Америке. "Может быть, и его увижу здесь", – нелогично подумала Лу, будто забыла, что дед умер пять лет назад в штате Калифорния и похоронен к югу от Санта-Барбары, где жил в последние годы, так как тамошние места напоминали ему Дагестан.
Пляж был пустынным, и Лу двинулась вперед, шлепая босыми ногами по теплой воде, радуясь тому, как расскажет детям, что побывала на экзотической родине их прадедушки. И вдруг она почувствовала, что море и берег переменились. Вода стала вязкой, Лу с трудом вытаскивала ноги из нее, горы исчезли, она видела слева заросшие деревьями холмы. "Да это же наш СентСаймонс-Айленд! – ничуть не удивилась своему перемещению за тысячи миль Лу. – Но что случилось с водой? Разбился танкер дяди Вика?"
Едва она подумала об этом, море почернело и в лицо ей подул горячий ветер. Лу попыталась выйти на берег, но вода не отпускала ее, и тогда женщина, уже начавшая ощущать беспокойство, переходящее в страх, остановилась. Она увидела на пляже нечто вроде колодца с низким, выложенным из неотесанных камней круглым барьером.
– А это еще что?! – воскликнула Лу.
Она услышала нарастающий гул. Из колодца потянулись струйки оранжевого дыма, над барьером стало медленно высовываться нечто такое знакомое, округлоконической формы. Да, где-то она видела уже подобную штуку…
"Это же ракета "Минитмен"! – с ужасом подумала Лу. – Неужели…"
Безумный страх охватил ее. "Остановись! – мысленно закричала она. – Остановись!" Ракета перестала выдвигаться. Дым, вылившийся из колодца, внезапно исчез, боеголовка "Минитмена" несколько изменилась, и теперь Луиза Тейлор увидела в ней оконечность гигантского фаллоса.
"Что за чушь мне спится?!" – сердито подумала Лу, силясь сбросить наваждение. Она четко осознавала, что спит и это вовсе не наяву маячит над каменным барьером фантастического колодца огромный и потому безобразный фаллос.
Снова повалил дым, возникла новая метаморфоза: чудовище, что выдвигалось из отверстия, увенчивалось теперь головой капитана Хукера, заместителя Джорджа.
"Как вам не стыдно, Генри?" – хотела крикнуть Лу, почувствовала, что не может произнести ни слова, и проснулась.
С легким стоном повернулась на другой бок и услышала, как Джордж спросил ее:
– Что случилось, малыш?
– Прости, я разбудила тебя…
– Ничего, Лу… Показалось, будто ты зовешь меня. Луиза рассмеялась и вспомнила вдруг главное событие минувшего дня.
– Что же снилось тебе? – спросил Джордж, подвигаясь к ней и осторожно протягивая руку, немного неуверенную и задрожавшую в ожидании.
"Сказать ему сейчас или дождаться утра?"
Мне снилось, будто купаюсь в Каспийском море.
Но это ведь так далеко, Лу… На другой стороне планеты. И что ты там видела, малышка Лу?
"Подожду до утра, – решила Лу. – Пусть пока спит спокойно. Интересно, кто у нас будет на этот раз? Если опять мальчишка, назову его в честь прадеда именем пророка. Хотя дед и был коммунистом, его предки верили в Магомета".
– Я видела твоего Хукера, – весело сообщила Лу. О ракете "Минитмен" и фаллосе она решила мужу не говорить, интуитивно сообразив о неприятных для него ассоциациях.
– Счастливчик Генри, черт бы его побрал, – шутливо рассердился Джордж. Рука уже встретилась с телом Лу, ласкала его. – Что он там делал, в России?
– Не успела рассмотреть. Ты ведь так быстро пришел ко мне на помощь.
Джордж тихо рассмеялся, а потом внезапно смолк.
– Вспомнил забавную историю, Лу, – принялся он объяснять свой смех. – Отец рассказывал… Когда началась корейская война и генерал Макартур после первых недель поражений, высадив огромный десант, двинулся на север, к реке Ялту, 15 октября 1950 года президент Трумэн прилетел на остров Уэйк в Тихом океане. На встречу с президентом Мак явился в таком виде, будто его задержали в дымину пьяным ребята из "гестапо" [Этим одиозным именем называют в американской армии военную полицию], подбросили и выкинули вон. Небритый, растрепанные волосы, измятая фуражка, в которой он, наверно, выпустился из Вест-Пойнта, такой старой она выглядела, рубаха с расстегнутым воротником… Словом, не пятизвездный генерал, а настоящий гопник.
О чем они говорили, так никто и не узнал, по отец – он командовал тогда эскадрильей и находился с нею на Уэйке – сам слышал, как Гарри Трумэн, простившись с Маком, плюнул ему вслед и сказал начальнику охраны: "Если бы он был лейтенантом в моей части и шлялся по гарнизону в подобном виде, я бы ему так врезал, что он бы с копыт свалился!" Ну как?
Президент Америки тоже хорош: изъяснялся на языке отъявленной шпаны, – заметила Лу. – Каких только типов не выбираем мы для проживания в Белом доме…
Никсон похлеще выражался, хотя и знал, что каждое слово записывается по его же приказу.
Верно, – согласилась Лу. – Ричард Уотергейтский перещеголял всех по части похабщины и цинизма. Но какая связь, Джордж, между гопником Макартуром и моим сном?
Не знаю, – растерянно проговорил Джордж.
Лу нащупала волосы на голове мужа, взъерошила их, легонько потянула Джорджа к себе.
– Непостижимые цепочки представлений, – в темноте улыбнулся он.