- Это верно, - признаю. - Но никто не знает, как долго продержится нынешнее правительство и каковым будет его новый состав.
- Это ваши проблемы, - бормочет Сеймур. - И не говорите мне, что вы вне игры. Такие, как вы, из игры не выходят - их выносят вперед ногами.
Еще лето. Но осень уже напоминает о себе теми обычными природными явлениями, которые так любят живописать писатели. Единственное существенное среди этих явлений - частые дожди, из-за которых я вынужден все реже совершать прогулки и все больше времени проводить дома, деля его между разговорами с Мартой и размышлениями о ее бывшем супруге.
Похоже, мое предположение о депозитах Табакова подтверждается. Он открыл некоторое количество текущих банковских счетов, чтобы отвлечь внимание от глубоко засекреченных депозитов в других банках, на которых размещены значительные суммы. Банк "Барклайз" - едва ли не единственный из них, о котором мне известно.
Но этот невозможный Табаков не дает мне возможности насладиться радостью за свое открытие. Однажды ночью, когда речь у нас в очередной раз заходит о его деятельности в офшорных зонах, он мне доверительно сообщает:
- Для простачков, желающих пролезть в мои секреты, я устроил целую витрину с маленькими лакомствами в качестве приманки. Ты подобрался к этой витрине вплотную и весь сияешь от радости. В таком случае и мне остается порадоваться, что мой фокус удался.
И чуть погодя продолжает:
- Предположим, что мы сложили те суммы, которые вам удалось отыскать. Тут десять тысяч, там двадцать, где-то еще тридцать или пятьдесят… Вышло, скажем, миллион. Да я бы с радостью подарил этот миллион, чтобы меня оставили в покое. И если я его не дарю, то не потому, что скуп, а потому, что не желаю поощрять халяву и еще меньше желаю быть втянут в спираль шантажа.
- Так объясни это своим недругам.
- Этому дурачью невдомек, что у человека, сумевшего заработать деньги, хватит ума и на то, чтобы сохранить их. Ведь средства защиты банков как раз и созданы против таких типов.
- Банки тем не менее грабят.
- Они воображают, что где-то существует тайник или имеется банковский вклад, где я укрыл миллионы. Но такого вклада нет. Есть система, которую я создал. И она столь надежна, что, пожелай я сейчас разрушить ее, мне пришлось бы изрядно потрудиться. Эти тупоголовые представляют себе капитал в виде сундука, набитого пачками долларов. Как им объяснить, что капитал может существовать не только в форме купюр или слитков золота, но еще и в виде акций, облигаций, долей в тех или иных предприятиях, недвижимости, вообще, в любой форме, имеющей денежное выражение, но при этом чисто формально не являющейся долларовой наличностью.
- Согласен, - киваю, - ты лучше разбираешься в таких вещах. Расскажи-ка мне лучше по-дружески о своей системе.
- То, о чем ты просишь, даже если это сказано в шутку, звучит глупо. Как известно, фараонов хоронили вместе с их сокровищами. Так и я уйду на тот свет вместе со своей системой. Она не объемистая, много места в гробу не займет. Она у меня здесь, в голове.
Система… Ну конечно, он же не безумец, чтобы излагать мне ее принцип. Но время от времени мне открывались отдельные ее детали. Например, банк "Барклайз". А еще герр Гауптман. Я слышал, что этот австрийский бизнесмен был некогда то ли секретарем, то ли партнером Табакова. Но я воздерживался от вопросов. Задавать их такому, как ТТ, бесполезно. Это не потому, что он лжец. Ложь, как и правда, для него всего лишь рабочий инструмент. С той только разницей, что правда в его деле используется реже. Потому что правда - это то, что есть на самом деле, некая законченная данность. В то время как ложь имеет способность видоизменяться и менять содержание в зависимости от обстоятельств. Она более пластична.
Имя австрийца ТТ упомянул вскользь в одной из наших бесед, когда он рассказывал мне о многочисленных типах, пытающихся подобраться к его банковским счетам.
"Эти дурьи головы не догадываются нанять хорошего консультанта, вроде Гауптмана, который подумал бы за них. Он-то знал толк в таких делах".
"А что с ним стало, умер?"
"Пока нет. Но все там будем. А почему ты спрашиваешь?"
"Потому что ты сказал о нем в прошедшем времени".
"Я имел в виду, что раньше он был моим партнером".
"Не сошлись характерами?"
"Разошлись интересами".
"Тогда зачем он тебе был нужен? Ты ведь знаешь: свой глаз - алмаз, а чужой - стекло".
"Это мне известно лучше тебя. Просто в то время я не мог без него обойтись. Он меня дополнял. У него были козыри, которых не было у меня: умел ловко управляться с банковскими делами, обладал высокой квалификацией, имел те самые полезные связи с нужными людьми, занимающими соответствующие посты".
"Для чего в таком случае ему был нужен ты?"
"А у меня были деньги. И связи в Восточном блоке. Я же говорю: мы дополняли друг друга. И чтобы один не попытался поступить с другим, как Каин со своим братом, мы подстраховались: в одиночку никто из нас не имел возможности распоряжаться активами фирмы. Требовалось присутствие обоих партнеров. За исключением, разумеется, того случая, если вдруг один из партнеров не умрет скоропостижно".
"Хороший мотив для взаимного истребления".
"Наоборот: хорошее условие для совместной работы. Гауптман был убежден, что ему незачем беспокоиться о своей безопасности. Мы жили в мире, где он был у себя дома, а я был пришлым. С его связями, опытом и влиянием он мне был более необходим, чем я ему. Можно даже сказать, что я стал лишним после того, как перекачка товаров и грязных денег почти закончилась. Единственное, что ему еще оставалось получить с Востока, - это известие о моей смерти, уверенность в которой у него была твердейшая".
"В комбинации тебе отводилась роль мертвеца".
"Но только в его воображении. Потому что с тем же успехом смерть могла посетить и его".
"В таком случае ты стал бы первым подозреваемым".
"Не обязательно. Смерть смерти рознь".
"И чем закончилась ваша взаимная подстраховка?"
"А кто тебе сказал, что она закончилась?"
Мрачное утро. Идет дождь. Вероятно, из-за этого просыпаюсь к обеду. А еще вероятнее, из-за того, что прошлую ночь я провел у ТТ.
- Звонил Табаков. Просил, если решишь выйти из дома, зайти к нему.
- Уже?!
Марта всегда называет своего бывшего супруга по фамилии, чтобы тем самым подчеркнуть, что он ей чужой.
- И откуда только у этого типа такая энергия, - бормочу.
- Энергия? - возражает Марта. - Неврастения чистой воды. Если бы мир создавал он, то в сутках было бы 36 часов.
Дождь все идет, и нет надежды, что он закончится. Сначала думаю воспользоваться машиной, но потом решаю ограничиться плащом. Автомобильные пробки в такую погоду просто невыносимы.
Застаю ТТ на его привычном месте за рабочим столом и в его обычном настроении. Хмурый Черч, по сравнению с ним, просто сияет.
- Что ты об этом скажешь? - спрашивает хозяин кабинета, протягивая мне листок бумаги.
На листке - напечатанный на принтере короткий текст крупными буквами: "Отдай миллион!"
- Знакомая фраза, - отвечаю. - Читал небось Ильфа и Петрова.
- То, что это из Ильфа и Петрова, и Черчу известно. Я спрашиваю, какой в этом смысл. Четвертый день присылают мне по почте эту чушь.
- Хотят позлить тебя. И, похоже, им это удается.
- Позлить меня… Им что, мало того, что тебя подослали?
- Я, Траян, твои мучения - разделяю. А причиняют тебе их другие.
- Я не такая неженка, чтобы страдать от подобного ребячества. Мне только хочется узнать, кто автор.
- Именно в этом цель и состоит: заставить тебя теряться в догадках. Так что как только получишь нечто подобное - сразу рви, не вскрывая конверта.
- Но это хитрые негодяи. Присылают требование в самых разных формах: сначала глянцевая почтовая открытка, потом рекламный буклет, а вчера - некролог.
- Ты уже позавтракал? - спрашиваю его, чтобы прекратить глупый разговор.
- И даже пообедал: пюре из шпината и морковный салат. Смотри, как бы слюнки не потекли.
- Значит, пора выпить кофе.
Хозяин дома велит одному из близнецов сварить два кофе: один - с, а другой - без. Молча выпиваем свои порции, и я уже собираюсь уходить, как ТТ приносит коробку с сигарами. Значит, последует продолжение. Сосредоточенное курение тоже предполагает молчание. Только хорошенько накачав свои внутренности дымом, хозяин дома соблаговоляет заговорить.
- Пока я разбирался с украинцами, ты копался в моем сейфе и уронил на пол одну пачку. Вот она!
Он достает из кармана халата пачку долларов и бросает ее на стол.
- Возможно, - говорю в ответ. - Пачек было так много, что в темноте я мог одну из них не заметить на полу.
- Поэтому я думаю, не провести ли нам один эксперимент?
- А что нам мешает? Эта дождливая погода ни к чему другому и не располагает. А в чем эксперимент?
- А вот в чем: забери себе эту пачку.
- Похоже, подкуп ты называешь экспериментом.
- Я не подкупаю. Я знаю, что ты стоишь дороже десяти тысяч. Ну ладно, давай бери!
- Хорошо. Считай, что взял. Что дальше?
- Что дальше - решать тебе. Эти деньги уже твои. Но, как ты понимаешь, и не совсем твои. И как ты с ними поступишь?
- Уж не думаешь ли ты, что я торчу здесь из-за каких-то десяти тысяч? Речь идет о миллионах.
- О них потом. Сейчас я хочу знать, кому ты передашь эти деньги.
- Говорил ведь уже: от народа ушло - к народу вернется.
- Народ - понятие абстрактное. Я тебя конкретно спрашиваю: кто получатель этих денег? Манасиев? Если так, то по твоей логике получается, что, забирая деньги у одного бандита, ты отдаешь их другому бандиту.
- Манасиев - не единственная инстанция.
- Тогда назови другого получателя. И с ним будет то же самое. Или скажут "мерси" и присвоят без возражений, или устроят формальную процедуру, в том смысле, что у кого ты их изъял, каким образом и где остальные. Скажешь: "Нет остальных". А они тебе: "Как это "нет"? Расскажи эту сказку кому-нибудь другому!" И пойдут проверки, допросы, очные ставки, а потом посадят тебя в тюрьму… А деньги тем временем осядут в чьем-то кармане, но это уже не будет иметь никакого значения.
- Если ты вернешь не одну эту пачку, а миллионы, о которых идет речь, то какая тебе разница, кому они достанутся?
- Это должно заботить не меня, а тебя. Чтобы ты наконец понял: нет в том большого героизма, чтобы отнять деньги у человека, названного вором, и отдать их действительно вору, который нанял тебя в услужение.
- А есть факты, доказывающие, что он вор?
- Сколько угодно. А почему они, по-твоему, так активизировались в желании восстановить справедливость, что принялись преследовать людей, переведших свои активы за границу? Да потому, что в самой стране уже больше нечего воровать!
- Ты приводишь отчасти справедливые аргументы, чтобы тем самым оправдать собственные мерзости, - соглашаюсь.
- А ты тыкаешься, как слепой котенок, и все никак не хочешь ни примириться с мерзостями, ни признать горькую истину.
- Я не услышал в твоих словах никакой истины.
- Эти так называемые грязные деньги, Эмиль, стали безвозвратно потерянными в тот самый миг, когда их украли у государства. Кого бы и что бы ты ни разоблачил, их уже не вернуть. Тебе известен хоть один случай, когда потерянное было бы возвращено? Оно тонет, тает, испаряется, преображается - поди найди его! Можно разоблачить вора, можно посадить его в тюрьму, можно его убить. Но деньги никогда не вернуть!
- Опять философствуешь, - говорю. - Оставь философствование напоследок, чтобы утешиться за секунду до выстрела, который в тебя произведут.
- А ты намеренно выбрал этот мрачный день, чтобы прийти и напомнить мне о смерти и скоротечности жизни?
Вот и напоминай теперь ему, что я пришел сюда не по собственному желанию, а по его просьбе, так как ему вздумалось поставить дурацкий эксперимент.
- И чего ты так носишься с этой своей бездной? - спрашиваю его. - Откуда тебе знать, какая она?
- Я ее видел.
- Во сне или наяву?
- Я видел ее в одном фильме по телевизору. Там космонавт вышел в открытый космос, чтобы починить аппарат, и у него порвался трос. И он полетел в темную бездну. Медленно-медленно он падал в эту темную бездонную прорву, падал и падал, пока не исчез. В бездне.
- Теперь понятно, какой тебе видится смерть. Воображения у тебя поменьше, чем у Черча.
- Черч лучше нас обоих, - соглашается ТТ.
Теперь можно уходить. Пойду к Марте, и мы с ней обстоятельнее обсудим более актуальный вопрос о дождливой погоде, о том, когда она кончится. Надеваю плащ и спускаюсь по лестнице. Рослый швейцар, уже признающий меня за своего, кивает мне на прощанье. Поднимаю воротник плаща и сую руки в карманы, приготовившись выйти навстречу венским ветрам. Моя правая рука нащупывает продолговатый предмет, размерами напоминающий пачку долларов.
Значит, эксперимент продолжается.
В условленный день и час я прилежно спускаюсь в подземный переход возле здания Оперы - чтобы люди Манасиева не объявили меня дезертиром и невозвращенцем. Топчусь минуты две у газетного киоска и покупаю "Ди Прессе", давая понять, что сообщить мне нечего. Я убежден, что эти тайные встречи - абсолютная глупость, особенно после того, как Манасиев во всей своей красе самолично посетил Вену. И, в сущности, чего ради вся эта секретность? Ради местных властей, которые при желании могут получить всю необходимую информацию непосредственно у Табакова? Или ради нас самих, дабы убедить, что у нас все в порядке, что мы, по меткому выражению полковника, снова, как и прежде, стоим на посту, пусть и нет уже прежнего врага.
Однако этим утром на позициях - наших (или вражеских?) - наблюдается легкое движение. Устанавливаю это, когда на выходе из перехода вижу у себя за спиной уже знакомое лицо.
- Ну что? - спрашивает лицо.
- На западном фронте без перемен, - отвечаю, пользуясь уже известной фразой.
- Зато на восточном - перемены, - отвечает нелегал с едва уловимым злорадством. - Возвращайся в Софию.
- Раз надо, значит, вернусь.
- Немедленно! - Жестким тоном поясняет он, как видно раздраженный моим безразличием.
- Прямо сейчас?
- Можно сказать и так. Полковник хочет, чтобы ты уже завтра был у него.
- Буду. Что еще?
- Остальное - в Софии.
Он осматривается, проверяя, не засек ли его противник, и исчезает.
Готовлюсь к отъезду. Еду в автомастерскую, где время от времени осматривают мою машину. Вообще-то в этой мастерской обслуживаются машины Табакова, поэтому мне их услуги частенько обходятся даром, чем я старательно пользуюсь, зная, какой кислый вид принимает Манасиев, когда заходит речь об оплате моих служебных расходов.
Сегодня дождя нет. Погода почти весенняя. Пока техник занимается моей машиной, выхожу из мастерской подышать свежим воздухом. Меня занимают кое-какие мысли - не о табаковской бездне, а о жизни вообще, - когда слышу за спиной знакомый голос:
- Здравствуйте, господин Боев.
Пешо. Мой любимый шофер, хотя и отставной.
- Здорово, Пешо. Ты тоже в мастерской?
- Я здесь по делу.
- У Табакова работаешь?
- У кого же еще.
- Что-то я ни разу не видывал тебя в Генеральном штабе.
- Там близнецы. Меня, как новенького, выпихнули подальше от Центра.
- Я справлялся о тебе. Сказали, у тебя все в порядке.
- Так и есть. Не жалуюсь. Жив-здоров.
- Тебе вроде костюмчик попортили.
- Сам виноват. Полез, куда не надо.
И помолчав, добавляет:
- Но сейчас у меня и вправду все в порядке. Знаете, как немцы говорят: "Энде гут, алес гут".
- Что за "энде"! Тебя же в Софии невеста ждет.
- Подумаешь - невеста. Мы никаких клятв друг другу не давали.
- Пешо, Пешо… Что мы загадывали, и что вышло…
- Такова жизнь, товарищ начальник. Никому не дано знать своей судьбы.
Опять короткое молчание.
- А вы как?
- Да и я, как ты. Не знаю своей судьбы. Сейчас вот помчусь в Софию. Хочешь, и тебя возьму с собой.
- Я не готов… Не решил еще.
- Ну, хорошо, Пешо. Как знаешь. Смотри только, не ввяжись во что-нибудь.
- Постараюсь.
- Ладно, до скорого или не очень скорого свиданья!
- До скорого, товарищ начальник!
- Ты действительно собираешься вернуться или дурачишь меня? - спрашивает Марта, когда вечером собираюсь уходить.
- Я вернусь, дорогая, - если не ради чего-то другого, то ради тебя. Как в той песне.
- Что за песня?
- Вряд ли ты ее знаешь. Я все время забываю, что у нас с тобой небольшая разница в возрасте, лет в двадцать.
- Что за песня? - повторяет она.
- Да была когда-то песня, в которой пелось:
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди…
Но поскольку я не очень силен в поэзии, замолкаю и обнимаю ее. Мы некоторое время стоим так, прижавшись лицом к лицу, и мне кажется, что я ощущаю у себя на щеке что-то мокрое.
Может, снова пошел дождь?..
Часть третья
ПОСЛЕДНЯЯ МИССИЯ
И снова Родина.
Конец лета, а как будто осень.
Хмурое облачное небо и резкий ветер, разбрызгивающий струйки мелкого дождя. Эти подробности не имеют значения, но все-таки отмечаю их, поскольку, как мне говорил один знакомый писатель, так надо.
После целой ночи, проведенной за рулем, мое настроение тоже не безоблачное. Не говоря уж об офицере на контрольно-пропускном пункте. Он считает своей служебной обязанностью сохранять железную суровость на физиономии. Он делает мне знак рукой отъехать в сторону и произносит:
- Вас ожидают.
Чуть погодя этот ожидающий выходит из служебного помещения. Он в штатском, но это ничего не меняет: тон у него военный:
- Оставьте ключи от БМВ этому молодому человеку. Дальше мы поедем на служебной машине.
Выполняю приказание. "Молодой человек" - второе исправленное издание нашего Пешо, в том смысле что на его лице нет легкомысленной улыбки, а взгляд строг и официален. Наверное, опять будут осматривать мое средство передвижения, но на сей раз без моего присутствия. В общем, холодный прием. Будем надеяться, что он не станет совсем ледяным.
Джип держит курс по направлению к нашей столице, но потом отклоняется в сторону Костинброда. Служивый в штатском хранит неприступный вид а-ля "каменное лицо" - вероятно, чтобы показать, что никаких разговоров в пути не предусмотрено. Впрочем, такая опасность ему не грозит, поскольку я дремлю.
Резкий толчок прерывает мою дрему. Водитель останавливает джип перед дощатым забором.
- Можете выходить.
Деревянные ворота и возле них субъект в одежде цвета хаки, которую носит половина жителей прославленного цыганского квартала. Хозяйственный двор. В глубине - сборно-щитовое здание казармы, а рядом с ней - посаженная на цепь овчарка, подающая предупредительный лай.
- Спокойно, Рекс, свои, - осведомляю ее. Однако собаку, по-видимому, зовут как-то иначе, поскольку лай не стихает.