Манасиев, находящийся в одном из помещений казармы, встречает меня без лая, однако и он смотрит на меня неприветливо.
- Здравствуй, - сухо роняет он, отходя от окна, в которое наблюдал за моим прибытием. - Садись.
Сажусь, а он остается стоять - вероятно, для того чтобы напомнить о своем старшинстве.
- Итак, Боев, наша встреча все-таки состоялась.
И после констатации столь очевидного факта поясняет:
- А ведь некоторые из твоих старых знакомых были уверены, что ты не вернешься.
- Тогда понятно, почему меня встретили почти как диверсанта.
- Ничего подобного. Просто, пожив на Западе, особенно среди состоятельных людей, некоторые приобретают определенный критический настрой по отношению к отечеству. Кое-кто здесь считает, что ты чересчур близко сошелся со своим старым приятелем Табаковым.
- Как вы мне и приказывали.
- Я говорю это не в упрек. Просто информирую о том, какие существуют мнения на твой счет.
- Известно, что за школа злословия эта наша служба.
Наконец он садится за столик, продолжая сохранять прямую осанку и молодцеватость, ставшие частью его натуры.
- Я и мысли не допускал, что ты способен отказаться от возвращения, понимая, что тем самым подставишь под сильнейший удар не только меня, но и свою репутацию. Да, и это тоже комментируют, твоя миссия пока не дала результатов, но я прекрасно понимаю, какие трудности тебе приходиться преодолевать, и не склонен прислушиваться к оценкам сторонних лиц.
Он умолкает, устремляя на меня свой холодный и до неприятности пристальный взгляд.
- Однако, кроме сторонних, Боев, есть, как тебе известно, еще и вышестоящие лица. И как реагировать на упреки этих последних?
- Вам лучше знать.
- Знаю, но в данном случае я спрашиваю тебя.
- Извините, но, судя по вашим словам, мои скромные действия явились предметом обсуждения самого широкого круга лиц - от сторонних до вышестоящих. Но если секретное задание обсуждается столь широко, то может ли оно после этого оставаться секретным?
- Ты подходишь к делу со вчерашними мерками. Я тоже приверженец строгой секретности, но сегодня к нашей работе предъявляется повышенная требовательность. И не было никакого широкого обсуждения, о котором ты говоришь. Просто люди хотят знать, почему так затягивается дело и на что расходуются средства.
- Какие средства? Те, которые из кармана подозреваемого идут на содержание моей машины и оплату моего жилья?
- Не будем отвлекаться на мелочи. Тот, кого ты называешь подозреваемым, задолжал стране такую колоссальную сумму, что говорить о расходах на машину и жилье просто смешно. Скажи лучше, какими тебе представляются дальнейшие действия по этому делу?
- Вы хотите знать, следует ли нам продолжить работу по делу или ее надо прекратить?
- Именно это я и имел в виду. Однако мне перспектива этого дела видится по-другому. Работу надо продолжить, но продолжить по-другому.
- Хотите сказать - без меня. Принимаю это решение с искренним облегчением.
- Ты не можешь его принять, поскольку еще не услышал. И не разыгрывай искреннюю радость по поводу своего отстранения. Такие номера у меня не проходят. Кроме того, я не говорил, что отстраняю тебя.
- Просто не хочу, чтобы вы попали в неловкое положение.
- Выполняя служебное задание, я никогда не испытываю неловкости. Каким бы это задание ни было. А теперь слушай.
Слушаю. Уже знакомые вещи. С той лишь разницей, что я выбываю из комбинации.
- Временно! - поясняет Манасиев. - Не воспринимай это как утрату доверия к тебе. Мы всего лишь меняем тактику. Не обижайся, но ты действительно чересчур сблизился с Табаковым. Вы даже в рестораны вместе ходите…
- Ну, если единичную поездку в мотель расценивать как поход в ресторан… С такой логикой, зайди мы однажды в церковь, вы решите, что мы собрались…
- Я же сказал: не обижайся. До определенного момента ваше сближение было полезно, особенно учитывая грубые действия некоторых лиц, имевшие места ранее. Но теперь ваше сближение дает обратный результат. Табаков слишком успокоился, уверившись в том, что ему ничто не грозит, и вообразив, что может до бесконечности водить нас за нос. Именно поэтому, не допуская прежнего нажима, мы должны сместить акцент. Для этого ты в данный момент не подходишь. Придется задействовать другой фактор. Ты знаешь, главное - баланс. Мы не должны допустить его ликвидации, иначе все рухнет. И не должны вызвать в нем паники, чтобы он снова не исчез и не заставил нас разыскивать его много лет. Но вместе с тем мы не должны поддерживать его иллюзий относительно своей безопасности, чтобы он не думал: "Боев - мой человек, и со мной ничего не случится".
- Мне понятны ваши соображения, - соглашаюсь, чтобы прекратить его разглагольствования. - В конце концов, решаете вы.
- В том-то и дело, что решаю не я один. Не хочу вдаваться в подробности, но есть люди, и люди на сегодняшний день весьма влиятельные, которые хотят свести счеты с нашим фигурантом. И вопрос не только в этом. Эти люди оказывают давление на наше ведомство и, соответственно, на меня, и существует риск, что они предпримут какие-нибудь действия, чтобы ускорить развязку, которая, весьма вероятно, будет означать провал нашей операции.
- Понимаю.
- Потому что, когда в дело вмешиваются любители, Боев, события теряют предсказуемость. У кого-то могут не выдержать нервы, и он выстрелит.
- Пока что они довольствуются ребяческими выходками.
И рассказываю ему о посланиях на тему "Отдай миллион". Мой рассказ вызывает у Манасиева обеспокоенность.
- Ты зря недооцениваешь опасности этих действий. Ведь не важно, каков их характер - умный или глупый. Важно, что это полностью подтверждает мои опасения относительно вмешательства посторонних факторов. Сегодня ему послали письмо, а завтра пошлют пулю.
Некоторое время он продолжает развивать эту тему, что выражается у него в многократном повторении одного и того же, а потом заключает:
- Что касается тебя, то ты остаешься в распоряжении нашего ведомства.
- Как вспомогательное средство…
- Оставь комментарии. Остаешься в распоряжении ведомства и точка.
- И надо понимать, что машину мою забирают?
- Ее тебе вернут. И напрасно не беспокойся: из нее ничего не исчезнет.
- Я скорее опасаюсь обратного: как бы мне не оставили в ней что-нибудь на память.
- Смотри, как бы твоя мнительность из защитного рефлекса не переросла в болезненное состояние.
- Один раз мне подложили наркотики. Второй раз я нашел под сиденьем пистолет.
- Какой пистолет?
Теперь приходится ему рассказывать истории с Пешо и его Макаровым.
Полковник притворяется удивленным.
- Этот парень все выдумал.
И чтобы сменить тему, бросает:
- Учти: невернувшийся водитель тоже записан тебе в пассив.
- Я не просил у вас навязывать мне этого водителя.
- Знаю, знаю. Но это ничего не меняет.
Он смотрит на часы и бросает:
- Иди забирай машину.
Чуть было не спрашиваю: "Вместе со звукозаписывающим устройством?", но воздерживаюсь. Полковник и так не в настроении.
Встаю и направляюсь к выходу, когда слышу за спиной вопрос:
- Кстати, что ты сделал с тем Макаровым?
- Ничего. Оставил его у Табакова.
- Чудесно. Мы его уже вооружать начали. Если руководство узнает об этом, оно нас в порошок сотрет.
- Ну и пусть его сотрут в порошок! - повторяет Борислав, когда в тот же вечер на уже знакомой нам кухне и с тем же уже знакомым нам меню передаю ему разговор с полковником. - Можешь быть уверен: парень взял пистолет не по собственной воле, а по приказу.
- Чтобы против кого использовать его при случае?
- Во всяком случае, не против Табакова.
- Все-то у тебя плохо.
- Возможно. А кому из нас сейчас хорошо? Не считая тебя. Ты все-таки остаешься в распоряжении ведомства.
Не возражаю. Когда Борислав в плохом настроении, самое разумное - не возражать.
- Одного не могу понять: почему они так вцепились в этого Табакова, - продолжает мой друг. - Вокруг бандит на бандите, а им исключительно Табакова подавай, словно он альфа и омега нашей катастрофы.
Не отвечаю. Как уже говорил, когда Борислав в плохом настроении…
- Ну, скажи, - призывает он меня. - Почему все закручено вокруг Табакова?
- Да потому, что надо было с кого-то начинать. В нем увидали ту петлю, с которой можно начать распускать чулок. Он стал символом грабежа, идеальным и поучительным примером для разоблачения. Если мы сумеем его одолеть, за ним потянется масса других. Не сумеем - конец всем надеждам на справедливое возмездие.
- Не верю, что ты считаешь, будто Манасиев воспылал мечтой о справедливом возмездии.
- Я говорю не о нем. Я имею в виду простых людей. Ну, скажем, меня.
- Ясно. Ясненько. Яснее ясного. Теперь и у меня прояснилось в голове. Кстати, а как ТТ?
- Хорошо. Собаку завел.
- Наконец-то он сделал что-то бескорыстно, не имея цели извлечь доход. Я слышал, вы с ним очень сблизились.
- Верно. Если ты имеешь в виду собаку.
Мой друг некоторое время молчит. Потом опять берет слово:
- Я буду взбешен, если тебе не повезет. Но еще больше взбешен я буду, если ты выполнишь их план.
Два раза делаю ему знак, чтобы он замолчал, но он не обращает внимания.
- Борислав, - говорю, - пошел бы ты выгулять собаку.
- Не охота.
- Смотри только, чтобы она тебя не укусила.
- О себе лучше побеспокойся. Ах да, я забыл, что вы друзья.
Он дошел до такой стадии, когда уже все равно, подслушивают тебя или нет.
- Все-таки надо выгулять животное, - настаиваю, немного помолчав.
- В такую-то погоду? - недовольно говорит Борислав. Наконец он соизволяет встать и следует за мной на темную улицу.
- Интересно, что происходит с Манасиевым? - спрашиваю. - Чувствую, что он не в духе.
- Говорят, его то ли выгнали, то ли вот-вот выгонят, а он продолжает обивать пороги нашего ведомства. Пытается использовать свои связи и общую неразбериху, чтобы показать, как он необходим со всем его профессиональным опытом. Но тебе-то известно, что он не годится для оперативной работы.
- Может, и годится. Смотря для какой.
- И чего ты не остался в Вене, а вернулся сюда и тревожишь мою спячку всякими вопросами? Я уже начал забывать, кто я и откуда. В одном лишь спасение: все забыть. Как говорят наши нынешние шишки, "со старыми шлюхами нового борделя не откроешь". Старые шлюхи - это, понятное дело, мы. А они - новаторы.
- Не принимай все так близко к сердцу, - пытаюсь его успокоить. - Таков порядок. Свой, не свой - а использовав, тебя выбрасывают. Не то чтобы они имеют что-то против тебя лично. Просто ты им уже не подходишь. Ты скомпрометирован. А то, что ты скомпрометирован тем, что служил им, это значения не имеет.
- Ладно, пошли домой, а то собака простудится, - предлагает Борислав. - Удивляюсь тебе. Как это тебе взбрело в голову бросить светлую Вену и приехать сюда, в этот мрак.
- Терпеть не могу такой погоды, когда ни лето, ни осень, - говорит Однако, пока мы идем с ним бесцельно по улице Раковского.
Впрочем, идем не совсем бесцельно. Мой приятель отыскал какое-то доступное для таких, как мы, заведение, притулившееся на втором этаже одного из домов возле площади Славейкова.
- Тут собираются журналисты, в основном, третьей молодости, так что и мы можем затесаться среди них. А иначе - куда податься? На улице - дождь, никуда не зайти - дорого. А здесь дешево и более-менее тепло.
Небольшие комнаты бывшей квартиры заставлены столиками, а за столиками сидят компании людей в стариковских куртках. Атмосфера - почти задушевная, с тяжелым запахом табака, мятной ракии и влажной одежды.
- Еще одно преимущество этого места в том, - поясняет Однако, - что можно не опасаться аудиозаписи. Не то чтобы тут не прослушивают, просто гвалт стоит такой, что ничего не разберешь.
- Но и нам друг друга не расслышать.
- Это только поначалу. Потом привыкаешь. Надо только кричать громче.
Выпиваем по сто граммов ракии, потом обогащаем вкусовые ощущения чашкой кофе и пытаемся болтать о том о сем, напрягая голосовые связки.
- Допускаю, что здесь не так, как в Вене, - замечает Однако на выходе из заведения. - Однако в чем именно разница - судить тебе. Я ведь не из тех, избранных, которые ездят на Запад так же запросто, как иные - на трамвае в Княжево.
Продолжая кричать, как это делал в журналистском кафе, пытаюсь выяснить у своего приятеля некоторые подробности хозяйственно-финансового толка, но безрезультатно, так как он знаком с ними не лучше моего.
- Я понял, что тебя интересует, но ты обратился не по адресу. Я направлю тебя к Весо Контролю. Он тебя просветит. Определись только с местом и временем, а остальное предоставь мне.
- Не слишком ли шикарное заведение? - спрашивает Контроль, опасливо оглядываясь по сторонам.
- Что здесь шикарного? Обыкновенная забегаловка.
- Я в том смысле, чтобы вы не слишком потратились.
- Такой опасности нет. Цены тут доступные. Или почти доступные.
- Вам лучше знать. Лично я уже давно никуда не хожу.
Под "уже давно" он, вероятно, подразумевает "много лет".
- Как ты можешь переживать по поводу таких мелочей, когда через твои руки проходили миллионы? - спрашиваю, незаметно переходя на "ты".
- Миллионы проходили через руки тех, кто их получал и тратил, - уточняет Весо. - Я же имел дело с цифрами. А цифры, как вы понимаете, сколь велики бы они ни были, не потратишь.
Я выбрал субботний послеобеденный час, когда в этом заведении спокойнее, чем обычно. Вообще же, тут весьма оживленно. Детвора и молодежь слетаются сюда на легендарных кентуккских цыплят, довольно безвкусные, как всякая еда из полуфабрикатов.
Занимаем столик, заказываем американский деликатес и начинаем его потреблять. Я никогда не был особенно близко знаком с Контролем, к тому же не видел его несколько последних лет, а потому позволяю себе бросить на него беглый оценивающий взгляд. Обычное пристрастие людей третьей молодости разглядывать друг друга в надежде обнаружить, что сами они выглядят моложе того постаревшего бедняги, которого они рассматривают.
О Весо нельзя сказать, что он постарел. Загорелый, стройный и на вид крепкий, он, как всякий, кто, по меткому выражению, сложен как щепка, сидит прямо и увлеченно грызет ножку, соблазнительную на вид и резиновую на вкус. Мне известно, что в его бытность влиятельным чиновником Комитета государственного контроля он на многих нагонял дрожи своей строгостью. Весо, однако, был лишен таких характерных для некоторых его коллег черт, как грубость и плебейское сознание своего могущества. Худой, скромный и тихий, как отшельник. И я бы добавил - мягкий, если бы не знал за ним повременных выбросов сдерживаемой энергии гончей, готовой по первому знаку пуститься в лихую погоню за жертвой. Некогда Контроль был знаменит тем, что никому не удавалось выскользнуть из его рук.
Он одет в темно-синий, в общем-то, приличный костюм. Вероятно, это его последний костюм, который он повесил в шкаф в расчете быть в нем похороненным и который вынужден был сегодня снять с вешалки. Этот костюм уже до некоторой степени поношен, и если смерть помедлит со своим приходом, то это помешает Весо встретить ее в более-менее пристойном виде.
На десерт выпиваем по бутылочке горького швепса.
- Как ты предпочитаешь, чтобы мы друг к другу обращались - на "вы" или на "ты"?
- Как пожелаете. Я лично всегда предпочитал вежливую форму. Это, с одной стороны, не задевает достоинства подозреваемого, а с другой стороны, сохраняет дистанцию между ревизором и проверяемым.
- Правильный подход, - соглашаюсь. - Но поскольку мы пришли сюда не для того, чтобы ревизовать друг друга, я бы предпочел более простую манеру общения. Кстати, а почему ты ушел из Комитета? Или тебя выгнали?
- Я бы употребил несколько иное выражение. Меня сократили по той простой причине, что упразднили сам Комитет.
- В каком смысле?
- В самом прямом: упразднили систему государственного контроля. Иначе процесс разворовывания происходил бы медленнее и с бо́льшими затруднениями.
- Мне думается, воруют и там, где такой контроль осуществляется.
- Это все равно, что сказать: преступления совершаются и в странах, где действует уголовный кодекс. Государственный контроль - не панацея, но он является мощным сдерживающим инструментом.
Он ненадолго умолкает и смотрит на меня слегка укоризненно за то, что я заставляю его напоминать азбучные истины.
- Вы помните, за что посадили в тюрьму всемогущего Аль Капоне? За неуплату налогов. Он совершил десятки кровавых преступлений, но посадить его смогли только за неуплату налогов.
- Вы абсолютно правы.
- Если вы следите за последними новостями, то, наверное, знаете, у скольких всемирно известных политических лидеров оборвалась карьера, когда стало известно о незаконном финансировании их партий.
- И это верно, - соглашаюсь. - Но что вы скажете, если мы перенесем нашу дискуссию на родную почву?
- Надеюсь, вы пригласили меня не на дискуссию. Вопрос о контроле для меня не дискуссионный вопрос. Каждый хозяйствующий субъект, в том числе и государство, имеет право держать под контролем свое имущество.
- Вот именно, - подтверждаю. - И что происходит, когда право на контроль аннулировано?
- А вы оглянитесь вокруг и увидите - наступает беззаконие и произвол.
- Вот как раз на эту тему я бы и хотел с вами побеседовать.
- Какой смысл?.. Все и так яснее ясного. Кто украл государственный валютный резерв - сначала семьсот миллионов долларов, а потом еще один миллиард триста миллионов? Куда исчезли оборотные средства предприятий и внешнеторговых компаний? Как разбогатели банки благодаря государственному рефинансированию и как они потом разорились из-за ничем не обеспеченных займов?
- Чудесно, - замечаю. - А теперь давайте заполним этот железный каркас дополнительным материалом в виде фактов и имен, и вся беспощадная правда о разграблении страны станет ясной.
- Вот и заполните его, - бормочет Весо с бледным подобием улыбки. - Я вам предложил каркас, а вам осталось его заполнить.
- Вы хитрец.
- Я осторожен, товарищ Боев, всего лишь осторожен.
Он озирается и вполголоса спрашивает:
- Вы уверены, что здесь нет микрофонов?
- Кто же может быть в этом уверен? Что касается меня, то я скорее уверен в обратном, поскольку мы находимся не в Кентукки.
- Вот видите! А вы говорите о фактах и именах.
- Да ладно вам. Мы ведь с вами люди немолодые.
- Это не значит, что нам пора умирать. Притом - скоропостижно. И к тому же насильственной смертью.
- Неужели до того дошло?
- Говорю вам еще раз: оглянитесь вокруг. Прибавьте ко вполне очевидным убийствам подозрительные автомобильные катастрофы и смертельные случаи при невыясненных обстоятельствах, и станет ясно: этот вопрос вне дискуссий.
- Не возражаю.
- Насколько я понял, вы сейчас пребываете в Вене.
- Временно.
- У вас не было случая посетить тамошние кладбища?
- Пока что нет. Но когда-нибудь, очевидно, придется их посетить - венские ли, здешние ли.
- Здешние ужасны.