ТТ продолжает меня удивлять. Во-первых, раньше я и мысли не допускал, что такой скряга, как он, может столь стоически сносить происходящее на его глазах разграбление собственного капитала. Правда, речь идет не о миллионах, но Табаков из тех людей, чьи привязанность и симпатия распространяются на каждый личный доллар. Но как бы ни поразителен был этот стоицизм, он все-таки объясним, поскольку на другой чаше весов лежит самое ценное, чем обладает человек. Необъяснимо другое - спокойствие ТТ и его упорное нежелание спровоцировать какой-нибудь неверный шаг в действиях грабителей, чтобы использовать его против них. Он так безмятежен, что, оставаясь со мной наедине и зная, что нас подслушивают, болтает тем не менее что бог на душу положит.
- Ты чего так разговорился? - спрашиваю его. - Пьесу, что ли, репетируешь?
- Не вижу причин держать рот на замке, - невозмутимо отвечает он.
- И то верно, - соглашаюсь. - Чего им подслушивать, когда ты и без того уже разболтал им все, что мог.
- Ну, не совсем все. Я умолчал об одном важном банке.
- Вероятно, виноват склероз.
- Да нет. Просто там невозможно получить деньги без участия Гауптмана.
- Но Гауптман умер.
- Он умер, но наследник-то жив.
- Дело твое, - говорю. - А мне хочется спать. Черч, иди сюда, дружок, составь мне компанию.
- Оставь его, - выговаривает мне ТТ. - Черчилль сам знает свое место.
- Ладно, не буду настаивать. Не хочется тебя раздражать. Завтра у тебя очередной тяжелый день. Тебя выдоят до конца.
- Пускай, - легкомысленно отвечает Табаков.
- А после того, как выдоят, не удивлюсь, если тебя зарежут.
- Пускай, - так же легкомысленно повторяет ТТ. - Я свое пожил. Пора и им пожить.
- "Живи и дай другим умереть" - был такой фильм.
- Не надо про фильмы, - рычит сквозь дремоту ТТ. - Вот пойдем в кино, тогда и расскажешь.
После чего, довольные исполненными ролями, погружаемся каждый в свой кошмар.
Основной, но все еще туманный вопрос о легендарных миллионах бизнесмена Табакова несколько проясняется спустя несколько вечеров. В кабинете двое - Донев и ТТ; я, правда, тоже тут, но, как когда-то сказал хозяин квартиры, я вне игры, и, видимо в силу этого, о моем присутствии забыли.
В содержательном, но не слишком перегруженном подробностями монологе ТТ излагает знакомую мне историю о совместном бизнесе с Гауптманом, об успешных операциях и решении оставить капитал фирмы в качестве источника солидных дивидендов, а вопрос перевода той или иной его части на текущие счета решать только на основе обоюдного согласия.
История достаточно занимательная, чтобы захватить внимание Донева, который прямо-таки напрягся, услышав действительно потрясающую сумму, которая, даже разделенная надвое, не теряет своего непреодолимого магнетизма.
- Переходите к конкретному предложению, - призывает страховщик, уже воспылавший желанием урвать миллионы.
- Я придумал один вариант, - скромно отвечает ТТ, - но не смогу предпринять ничего конкретного без вашей помощи.
- Не надо предисловий, излагайте ваш вариант.
- Гауптман был исключительно тяжелый человек во всем, что касалось сделок. Для нас, грубо говоря, просто счастье, что он умер: будь он жив, мы вряд ли смогли бы договориться. Наследник - пожилой человек, моего возраста. У него нет никакого опыта в бизнесе. Он бывший учитель музыки, и представьте себе: на него вдруг обрушивается долларовая лавина, грозящая унести его с собой. Я имею в виду его рассудок. Он и в самом деле может сойти с ума, если мы предоставим событиям развиваться бесконтрольно. Единственное препятствие, мешающее ему посвятить себя благотворительности на ниве помощи всевозможным любительским оркестрам и хорам, уже упоминалось: наследник, как и его дядя в прошлом, не может получить ни цента без моего согласия и участия.
Из этой ситуации Табаков делает вывод о том, как разрешить задачу. Сначала договориться об оформлении сделки со знакомым нотариусом. Потом пригласить наследника и предложить ему разделить капитал поровну. Все.
- И вы считаете, что он не будет возражать, не так ли?
- Какие возражения! Он только того и ждет. Он уже подавал мне намек через общих знакомых, что только того и ждет.
- В таком случае в чем проблема?
- Нет никаких проблем.
После чего следует неизбежный для таких типов, как Донев, вопрос:
- Мы можем его как-нибудь облапошить?
- В каком смысле?
- Не мне вам это объяснять.
- Вот что, - замечает Табаков. - Я не специалист в вашей области, которую вы называете страхованием, и тем более не ее поклонник. Если вы согласны на предложенную сделку, то я претендую лишь на получение причитающейся мне доли, которой, безусловно, поделюсь с вами. После этого все, что вы предпримите в отношении наследника Гауптмана, - это ваше личное дело, в котором я не хочу принимать никакого участия.
- Хорошо, хорошо. Знаем мы эту вашу манеру прикидываться высокоморальным человеком. Избавьте меня от этой саморекламы.
И погружается в молчание. Долгое и тягостное молчание, вероятно, больше для придания себе пущей значимости, но до некоторой степени и как знак некоторого сомнения. Как говорят французы, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Поскольку нетрудно догадаться, какая картина в воображении страховщика возникает в связи с перспективой овладения табаковской частью капитала. Что не мешает чуть позднее захапать и его вторую половину - по результатам операции на сей раз уже в отношении наследника Гауптмана. И вот, две половинки фантастического капитала вновь соединены, но на сей раз он принадлежит новой звезде "Клуба миллионеров" господину Доневу и К°.
Вместе с тем он делает вид, что размышляет. Как бы желая сказать, что и он, как покойный Гауптман, имеет вес в бизнесе.
- Ваше предложение вполне разумно, - признает он, достаточно намолчавшись. - Но, между нами говоря, я вижу здесь одну маленькую деталь, которая меня смущает.
Табаков не обременяется желанием спросить, какая именно деталь смущает Донева, так что последнему приходится самому пояснить суть своих сомнений.
- Дело в том, господин, что и у последнего дурака в сложившейся ситуации возник бы один вполне закономерный вопрос: в чем причина такого царского жеста по отношению ко мне - у вас, у которого есть веские причины смертельно меня ненавидеть?
- У меня нет к вам ненависти, - качает головой Табаков, - я слишком устал, чтобы испытывать столь сильные чувства. Именно в этом и заключается ответ на ваш вопрос. Я нахожусь в том возрасте, когда человек уже не так привязан к материальным ценностям…
- Смотря какой человек.
- Вы видели, что я, не колеблясь, предоставил в ваше распоряжение все в моем доме.
- У вас не было иного выхода.
- У меня была масса возможностей помешать вам, но, пользуясь вашим выражением, скажу, что я не буду прибегать к саморекламе и пояснять - каких именно возможностей…
- А все-таки? Только покороче, - настаивает Донев.
- Мне ничего не мешает замолчать. Я же отвечаю на заданный вами вопрос.
- Ну, так что? Только короче.
- Точка! - заявляет Табаков. - Я ничего больше не скажу.
И действительно умолкает, чем ставит босса страховщиков в довольно неловкое положение. Он раздваивается между искушением еще разок разбить в кровь морду самоуверенному старикану и предвкушением эпохальной сделки, на пороге которой находится.
- Ладно, не сердитесь. Мы же просто разговариваем, как свой со своим. Я тоже, может, немного перенервничал после всех этих банковских операций.
- Раз уж вы упомянули банковские операции, то не могу не спросить: догадываетесь ли вы, где бы сейчас находились, если бы не мое великодушное отношение, которое вас так удивляет. Да если бы я не предостерег вас от некоторых промахов, вы с вашими помощниками уже сидели бы в тюрьме. Однако это не значит, что подобный риск вам уже не грозит. Или, может, вы не подозреваете, что уже многократно засняты видеокамерами возле банковских касс, что уже описаны и занесены в картотеку, из чего следует, что если у вас осталась хоть капля сообразительности, то следует немедля собрать вещи и исчезнуть, пока не случилось непоправимое?
- Вы меня не испугаете.
- И не пытаюсь. Стараюсь лишь показать на некоторых конкретных примерах, что, как бы это абсурдно не выглядело, действую на вашей стороне. И не из какого-то великодушия, а из простого и естественного эгоизма. Потому что - я как раз собирался вам сказать об этом, когда вы меня так беззастенчиво прервали, - моя жизнь близится к концу, меня мучают всякие болезни, моя нервная система истощена, и единственное, чего я желаю, - спокойно дожить отпущенные мне дни. А это возможно лишь в том случае, если вы уедете и оставите меня в покое. Вот причина, по которой я раскрыл вам тайну моих миллионов и которая побудила меня сделать вам вышеизложенное предложение. И отказаться от такого предложения - простите меня за грубость - может только кандидат на место в психушке или кандидат на месте в Книге рекордов Гиннеса.
- Я многословен, но вы меня превзошли, - признается потомок ацтеков. - Вы убедительны, не отрицаю. И это еще один повод для сомнения. Но пока что остановимся на этом. Я подумаю и выскажу вам свое решение.
Позднее, когда мы располагаемся каждый в своем кресле и готовимся к отплытию в страну теней, Табаков решает подлить еще немного масла в огонь и бросает для сведения микрофонов:
- Этим господам даже невдомек, что ходить по венским банкам не то же самое, что шляться по софийским кабакам. Еще немного такого хождения - и задержание им обеспечено.
- Сам виноват, - отвечаю. - Ты такой добренький, что не удивлюсь, если станешь им после этого носить передачи.
"Операция "Гауптман"", как бы я назвал ее для краткости, на первый взгляд не вызывает никаких беспокойств. Два человека встречаются в присутствии третьего, чтобы подписать документ, содержание которого они предварительно согласовали. Но как уже тысячу раз говорилось, вещи редко оказываются такими, какими кажутся. Во-первых, небольшое противоречие между Табаковым и главным страховщиком возникает по поводу самого документа. Донев настаивает, чтобы заранее были подготовлены два документа.
- Можно и три, - равнодушно соглашается ТТ, - но сомневаюсь, что ваши чрезмерные амбиции будут удовлетворены.
- Кто знает, - возражает Донев. - Мой девиз: будь готов и к программе минимум и к программе максимум. Все на этом свете - вопрос торга.
- В моем случае какая из двух программ была реализована?
- Это будет ясно по результатам сделки с Гауптманом, - отвечает страховщик.
Разница между двумя программами всего в одной детали: в первом случае капитал замороженной фирмы делится поровну между договаривающимися сторонами. Во втором случае Табаков (подразумевается Донев) получает две трети капитала - обстоятельство, которое мотивируется сложными и туманными аргументами, связанными с якобы понесенными убытками и упущенной выгодой.
- Вы говорили, что племянник Гауптмана живет в Линце, - в который уже раз любопытствует вождь краснокожих, постоянно питающий опасение как бы его не надули.
- Да, говорил, - подтверждает Табаков. - И повторил то же самое дважды и трижды. Но, если вы настаиваете, повторю еще раз.
- Я это к тому, что незачем заставлять человека приезжать на своей машине и тратиться на бензин. Не лучше ли было бы поехать к нему на своей машине и привезти его сюда.
- И это возможно, - сговорчиво кивает ТТ. - Существует сто различных способов сорвать сделку. И это - один из них.
И, заметив кислую физиономию оппонента, поясняет:
- Догадываюсь, что очень приятно смотреть на мир, полагая, что все вокруг идиоты; но есть случаи, когда такое самомнение может сыграть с тобой злую шутку…
- Держите свою язвительность при себе, - обрывает его Донев. - Я тоже имею право на сомнение.
То же самое твердит и Табаков. Трения возникают и по вопросу о составе аудитории при подписании документа. Вождь настаивает на том, чтобы ему ассистировали все его помощники, к которым он прибавляет и некоего герра Петера.
В ходе операции выясняется, что упомянутого Ганса Петера в детстве звали Иваном Пе́тровым, что он бывший болгарин, чей отец подался некогда в окрестности Вены, чтобы заняться овощеводством. Оказалось также, что герр Петер - дядя одного из придурков, организовавших мое похищение. Об этом с улыбкой сообщил мне по дороге к нотариусу сам Петер, называя проделку племянника "детской шалостью".
"Знаете ведь, какие сейчас пошли подростки - такие предприимчивые и агрессивные, что дальше некуда. Но, в сущности, они неплохие ребята".
Именно эта настойчивость Донева пропихнуть в свой эскорт указанного Петера переполнила чашу терпения ТТ.
"Извините, господин, но ваши претензии воистину беспредельны. Мало того что против меня и моего секретаря вы выставляете всю свою банду, так теперь еще и навязываете мне какую-то темную личность под явно вымышленным именем".
"Никакого вымысла; выдумки - это ваш товар, - раздражается в ответ Донев. - Петер будет присутствовать в качестве моего советника-юриста. Кроме того, он необходим как переводчик".
"Я в переводчике не нуждаюсь".
"А я - нуждаюсь. Я патриот. У меня не было возможности, как у вас, сколотить состояние заграницей, торгуя метрами и килограммами национальных интересов".
Поскольку спор коснулся политики, можно было не удивляться, если бы вся операция провалилась, не начавшись. К счастью, железный принцип Маркса о том, что бытие определяет сознание, еще раз доказал свою справедливость - в том смысле что материальные интересы возобладали над политическими страстями. Было достигнуто компромиссное решение: Петер входит в команду за счет выбывающих из нее дантиста и паяльщика.
"Вот видите, - замечает Донев, - я готов идти на уступки. Советую и вам быть более уступчивым. Нам ведь надо довести дело до успешного конца".
"После чего вы меня пришьете", - мрачно дополняет ТТ.
"Вы это всерьез? - недоумевает оппонент. - Зачем нам вас пришивать? Вы же нам еще понадобитесь".
"Откуда мне знать? - отступает Табаков от наметившегося перемирия. - Придумаете какую-нибудь комбинацию".
Отношения тем не менее нормализовываются, подготовительные мероприятия завершаются и наступает судьбоносный День X, когда Успех призван увенчать Дело. Утром мне велено отнести проекты договоров нотариусу, чтобы он предварительно ознакомился с ними. Сопровождающим со мной отправлен Слон - чтобы я вдруг не стал искать встреч с субъектами иного вида. Под субъектами "иного вида" разумеются, конечно же, не инопланетяне, а вполне земные полицейские.
Езда с таким водителем, как Слон, сама по себе рискованна, а особенно когда едешь по такому густонаселенному городу, как Вена.
- Постарайся ехать так, чтобы не передавить прохожих, - советую я животному, занимающему место за рулем.
- Ты меня не учи, - бормочет редкий зоологический экземпляр. - Надоели мне всякие интеллигенты вроде тебя: только и могут, что поучать.
Как бы враждебно не относился Слон к моим поучениям, он все же следует моим указаниям: по какой улице ехать и где свернуть. В противном случае шансов добраться до места назначения у него нет.
Уже конец зимы. День мрачный и холодный. Окраины, в которые мы углубляемся, кажутся от этого еще более мрачными. Доезжаем до какой-то широкой невзрачной улицы с безликими зданиями, которые могут быть и жилыми домами, но больше походят на промышленные постройки. Здание, находящееся по интересующему нас адресу, иного рода. Этот невысокий, но очень массивный бетонно-монолитный дом с узкими, наподобие бойниц, оконными проемами и еще неубранными строительными лесами выглядит суперсовременно. Стройка еще не завершена, и не удивлюсь, если это та самая цитадель, о которой говорил Табаков.
Двор, огороженный бетонным забором, обширен, но пуст, если не считать грязных сугробов еще не растаявшего снега. На двери со стороны фасада имеется алюминиевая табличка с текстом: "Доктор Людвиг Мозер, невропатолог". Когда-то ТТ рассказывал мне о каком-то докторе Мозере, но в данный момент цель нашей поездки не невропатолог, хотя мы все в нем остро нуждаемся. Выясняется, что вход к нотариусу - с тыльной стороны здания, о чем на двери свидетельствует другая табличка:
ОТТО ФУКС
НОТАРИУС
- Жди меня здесь, - приказываю Слону.
- Не вздумай сбежать.
Поднимаюсь по грубой бетонной лестнице на второй этаж, следуя указанию прикрепленной к стене стрелки. Заблудиться трудно, поскольку второй этаж здесь последний.
Герр Фукс отзывается лишь после моего продолжительного звонка, предварительно, вероятно, хорошенько изучив меня через вмонтированный в дверь глазок. Это невысокого роста господин с объемистым животом, чей внушительный вид говорит о положительном отношении к толстым венским шницелям и большим порциям мюнхенского пива. Похоже, ему уже за шестьдесят, но в его жизнерадостном добродушном облике нет и намека на увядание.
- Замечательно, - говорит он, небрежно бросая конверт с договорами на массивный стол. - Я их должен изучить, но, как вы понимаете, это простая формальность. Когда есть хорошие отношения и добрая воля, все остальное - формальность.
На этом моя миссия заканчивается. Мы прощаемся, и нотариус не забывает напомнить, что встреча в 17.00.
И вот - 17.00. И без того тесный коридорчик перед кабинетом нотариуса стал еще теснее от притока знакомых и незнакомых лиц. Незнакомое, правда, только одно - Петера, которого Донев представляет нам как директора австрийского отделения их страховой фирмы. Воспитанный и любезный человек.
- Так это вы поколотили моего племянника, - замечает он, когда я представляюсь ему. - Наверное, заслужил, так что будет ему на пользу.
- Я настаиваю, чтобы с вашей стороны были только вы и Петер, - напоминает Табаков, когда нотариус открывает дверь кабинета.
- Ну, хорошо, договорились ведь уже, - бормочет страховщик.
Что не мешает ему заодно втащить в кабинет и Слона. Остальные, и в числе их близнецы, отправляются ждать вниз.
Учитель музыки в прошлом и наследник Гауптмана в настоящем уже находится в кабинете, сидя перед столом на скромном венском стуле.
- Извините меня за скудную обстановку, - замечает хозяин кабинета, - но мы в процессе переезда, поэтому рассаживайтесь, где найдете место.
Что мы и делаем. Гауптман-младший внешне весьма напоминает герра Фукса. Ему тоже за шестьдесят, и он тоже выглядит жизнерадостным добряком, но склонным, вероятнее всего, не к пиву, а к рейнским и - почему бы и нет? - мозельским винам. Об этой слабости свидетельствуют как красноватый оттенок его лица, так и его массивный нос, оптимистически горящий цветом спелого помидора.
Однако добродушие имеет свои границы. Поэтому не удивительно, что еще до начала рассмотрения сути дела, музыковед замечает:
- Мне кажется, что для столь конфиденциальной сделки здесь слишком много народа.
Слово берет Петер, пытаясь разумно объяснить причины столь большого скопления людей.