"Ума у него что ли нету, - ворчал Однако. - Из-за какой-то Фины ставит на карту свое будущее!"
"Она не Фина, а Афина".
"Ах, Афина! Как богиня! Ох уж этот наш Борко! Да хоть бы и богиня, стоит ли из-за нее портить себе анкету".
А другой наш друг, Петко Зе́мляк, шутил:
"Афина? Умно! Как это я не догадался назвать свою дочь Прагой или Веной. Ах ты, моя маленькая Венка, папина дочка…"
Пожалуй, только мы с Бояном, сыном Любо, были другого мнения:
"Вы раздражаетесь оттого, что есть люди, не похожие на вас. А почему все должны быть похожи на вас? В каком уставе это записано? Почему бы этой Афине не быть чуточку иной?"
"А почему она должна быть особенной? - раздражался Земляк. - Что это за штучки!"
"Это любовь! - примирительно заключал Однако. - Научно доказано, что любовь - болезнь. Хорошо хоть, не заразная".
"Заразная, заразная, - возражал Земляк. - Только у таких, как мы с тобой, к ней иммунитет".
Борислав и Афина подхватили эту "болезнь" во время каких-то совместных курсов в "Альянсе". Он посещал их по служебной линии, а она - с расчетом, что если в один прекрасный день поедет за границу, то должна знать чуть больше, чем "бонжур" и "мерси". Злые языки поговаривали, будто она сошлась с Бориславом, найдя в отношениях с ним идеальное сочетание приятного с полезным.
"Я был ее единственной надеждой, - говорил позднее Борислав. - И я же стал ее самым большим разочарованием. И кто меня надоумил соврать ей, что я собираюсь стать дипломатом! "Представь, - говорила она, - нас пошлют в Париж или Лондон. Хотя, нет, вряд ли мы начнем сразу с Парижа или Лондона; но в любом случае это будет западнее Трына". Но мы так никуда и не поехали. "Я тебе испортил жизнь", - говорил я ей. А она отвечала: "Нет. Это я испортила тебе карьеру". Потом утешались тем, что раз мы вместе, значит, еще не все потеряно. Что тоже было ложью. Мы не были вместе. После того как мне простили мое прегрешение, начались длительные командировки. Она месяцами ждала меня, а я даже не имел возможности послать ей весточку и все боялся, как бы с ней ничего не случилось, особенно после смерти старика".
- Стра́ны своей мечты она изучала по альбомам, которые я ей привозил. Альбомы, плакаты, цветные открытки и всякие сувениры - этим я старался порадовать ее каждый раз, возвращаясь из командировок. Но она мечтала, чтобы я привез ей куклу - большую, красивую и непременно в розовом платье. Наверно, думала, что кукла в какой-то мере заменит ей ребенка, которого она так и не родила. У нее все было как бы - как бы ребенок, как бы путешествия, как бы муж.
- Ты был не как бы.
- И я был как бы. Когда я бывал в этом доме, когда меня здесь не бывало - и сам не помню. Помню только, что однажды я все-таки решился купить ей куклу, рискуя сделаться посмешищем всей таможни. Дело было как раз накануне праздников, время подарков, да и кукла оказалась именно такая, о которой мечтала Афина. Так что я объявился дома поутру, накануне Рождества, оставил все вещи в машине, а с собой взял только огромную коробку с куклой. Позвонил раз, позвонил два - никто не открывает. Из-за соседней двери выглядывает женщина, пялится на мою коробку и спрашивает: "Вы жене звоните?" - "Конечно ей, кому же еще?" - "Нет ее". - "А где она?" - "Нет ее, - повторяет женщина. - Умерла".
- Вроде бы от воспаления легких, - вспоминаю, чтобы направить разговор в более прозаическое русло.
- Нет, не от воспаления легких. От одиночества и невнимания. Если бы рядом был кто-то, кто вызвал "скорую", ее, возможно, удалось бы спасти. Хорошо хоть Однако позаботился о похоронах. Похоже, он был единственный, кто проводил ее в последний путь.
Он умолкает. Потом произносит, обращаясь больше сам к себе:
- Каждый раз получалось так, что меня не оказывалось рядом именно в тот момент, когда я был особенно ей нужен.
"Неизвестно, так ли уж был ты ей нужен, - отвечаю мысленно. - Приходит время, когда единственное, что остается, - это уйти: от боли, от разочарования, ото всего. Человек рождается в одиночестве и в одиночестве умирает".
Чуть было не ляпнул эту глупость вслух, но удержался. Человек и в дорогу отправляется один, но все-таки хорошо, когда у него есть кто-то, кто его провожает. Это понятно даже мне, которого никто и никогда не провожал.
- Мало того что у человека куча недостатков, так ему еще и память дана, - слышу бормотание Борислава. - Все равно, как опухоль. Хочется вырвать ее с корнем, да не получается.
Смотрит на меня уныло и спрашивает:
- Ты вроде не страдаешь от нее?
- От опухоли?
- От памяти.
- Если мы вырвем память, Борислав, что у нас останется?..
- Ничего. Ни воспоминаний, ни разочарований, ни сожалений, что профукал жизнь. Совсем ничегошеньки. Идеальное состояние.
Примерно через месяц после первой повестки получаю вторую.
На сей раз кофе не предлагают, но и не заставляют долго ждать. Принимают в том же кабинете, но хозяин теперь тут другой. Человек предпенсионного возраста с хмурым выражением лица. Поясняет, что хочет задать несколько вопросов касательно гражданина Валентина Заркова, и тут же переходит к допросу. Когда и как я познакомился с Вале, что мне известно о его прошлом, сколько раз с ним встречался и все такое прочее, о чем в свое время я подробно и обстоятельно сообщил следствию. Чтобы избежать ненужных пререканий, покорно - пункт за пунктом - отвечаю на вопросы, но под конец позволяю себе заметить:
- Насколько мне известно, все эти факты уже фигурируют в материалах следствия.
- Если бы они там фигурировали, я не досаждал бы вам своими вопросами, - отвечает следователь, чье кислое выражение лица свидетельствует о том, что ему все это надоело не меньше моего.
И чтобы не показаться чересчур грубым, добавляет:
- Материалы следствия, о которых вы говорите, в данный момент представляют собой одну полупустую папку.
Рассказываю Бориславу о новом визите к следователю, а он спрашивает, не поднимал ли я вопроса о машине.
- Пытался, но получил резкую отповедь: "Это не по адресу, мы здесь машинами не занимаемся". Мало того что отнимает у меня время своими дурацкими расспросами, так еще и высокомерничает. Как будто не может те же вопросы задать напрямую Вале.
- Он их ему, конечно же, задавал. Тут интересно другое: в какой именно связи он спрашивал о тебе Вале. И что тот ему ответил.
- Ясно, что это были за ответы. Но только кто ему поверит…
- Следователю платят не за то, чтобы он верил. Поэтому нет никакой гарантии, что он поверит тебе.
- Я лицо официальное.
- В прошлом. А теперь нет.
- Я действовал в соответствии с поставленной задачей.
- Материалов нет. "Полупустая папка"! Неужели тебе не ясно? В общем, если за тобой придут, то не очень этому удивляйся.
- Я уже ничему не удивляюсь. Абсолютно ничему.
Борьба с наркоторговлей никогда не входила в сферу моих служебных интересов. Правда, когда-то очень давно мне пришлось заниматься группой молодежи, баловавшейся морфием, но тогда моя задача состояла в том, чтобы не дать им попасться в сети одного опасного иностранного махинатора. История с гражданином Валентином Зарковым совсем иного характера. Меня подключили к ней неожиданно по приказу генерала в связи с насущной необходимостью, продиктованной сложившейся обстановкой.
Все началось в один прекрасный солнечный день на одном из наших пляжей, где по прихоти судьбы в опасной близости друг от друга оказались одна австрийская дама и один наш доморощенный авантюрист. Дама, пусть она и не принадлежала к двумстам знатнейшим семействам, властвующих над миром, была тем не менее достаточно состоятельной, чтобы проводить лето на заграничных курортах, пусть и не таких роскошных, как Ницца. Не очень молодая и не слишком привлекательная, она все-таки была лакомой добычей для доморощенного аполлона, известного среди заправил софийского фарцового рынка под кличкой Вале Валет. Многозначительное прозвище, если учесть, что у игроков в беллот валет - самая счастливая карта. Случай с австрийкой подтвердил репутацию Вале - везунчика. Некоторые познания в иностранных языках, почерпнутые во время учебы в английской спецшколе, в сочетании с умением пользоваться некоторыми приемами, относящимися к сфере межполовых отношений, обеспечили ему осуществление давнишней мечты: жениться на даме из западной страны со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями.
Вале специализировался по модной в то время у нас подпольной торговле золотом, валютой и часами. Переезд на новое местожительство позволил ему расширить свое дело за счет налаживания оживленного курьерского канала между Веной и Софией. Не лишенный сообразительности и сравнительно порядочный (насколько это возможно в подобном бизнесе), года через два Валет приобрел репутацию солидного и надежного партнера. Лучшим свидетельством этого явилось его вхождение в наркобизнес, причем в самую доходную его отрасль - торговлю кокаином.
И вот, оставив однажды уютное семейное гнездышко, Вале вылетел на просторы мира осваивать сложные контрабандные маршруты, начертанные латиноамериканскими картелями. Начав с низов, он быстро набрался опыта торгового агента, перевозчика и поставщика наркотиков по всем пунктам между Колумбией, Лос-Анджелесом и Западной Европой. Об этом свидетельствовали и его взлет в наркоторговой иерархии, и тот факт, что он ни разу не попался полиции.
У наших служб имелись косвенные данные о деятельности Вале, но поскольку его деятельность велась вдали от нашей страны, мы им не занимались, а с предложением о сотрудничестве к нам никто не обращался. Наше отношение к деятельности Вале начало меняться после того, как была извлечена на свет Божий и раздута до уровня мировой сенсации выдумка об участии болгар в покушении на папу римского. Чем больше мировая пресса старалась раздуть эту большую ложь до размеров неоспоримой истины, тем больше у нас крепли опасения, что для подкрепления этой теории могут быть использованы и некоторые второстепенные обстоятельства. Такие, как, к примеру, наше надуманное участие в наркобизнесе.
Надуманное? Но достаточно было изловить такого хитроумного глупца, как Вале, и надуманное легко перетрактовывалось в неоспоримое.
Так возникла задача обезвредить Вале.
Известно, что в наркоторговле заняты люди самых разных национальностей. И в этой огромной сфере деятельности Вале был всего лишь маленькой мушкой. Но, как известно, есть умельцы, способные сделать из мухи слона. Вот они-то и рыскали повсюду в поисках фактов, которые могли бы представить нашу страну в невыгодном свете. И в сложившейся ситуации наш шанс избежать наихудшего сценария сохранялся до тех пор, пока муха избегала клейкой ленты-мухоловки. И только такой наивный простак, как Вале, мог тешиться мыслью, что так будет длиться вечно. Необходимо было эту беду упредить. И забота об этом была возложена на меня.
У меня имелось два преимущества перед охотниками на наркоторговцев. Во-первых, я точно знал, кого ищу. Во-вторых, у меня имелась возможность получать информацию от самых разных людей, причем люди эти ни за что не стали бы сотрудничать с агентами Интерпола. Эти типы с мрачными физиономиями не располагали к задушевным беседам. А я вел себя по-свойски и знал, как между парой чашек кофе с помощью пары ничего не значащих фраз подкинуть собеседнику нужный вопрос.
После довольно существенного количества подобных бесед и довольно продолжительных скитаний по разным уголкам мира, общая картина, что называется, вырисовалась. Оставалось набросать план действий, а затем привести его в исполнение. Однако тут буду краток. Поскольку, как говорит один мой знакомый писатель, взявшись за конкретную тему, не отвлекайся на постороннее, иначе так запутаешься в этих отступлениях, что вообще забудешь, с чего начинал, и не исключено, что твой собеседник пробурчит что-то вроде такого: "Очень интересно, но мне пора идти. Жена заждалась".
Итак, в двух словах, осуществление плана свелось к следующему: при посредничестве одного человека, который одновременно был своим и для Вале и для меня, Валета заманили в его любимую Вену - якобы для совершения выгодной сделки. Сделку намечалось заключить на одном пароходике, курсирующем теперь под другим названием и под другим флагом, но в действительности - нашем. Вале поднялся на упомянутое судно и вошел в каюту, где, как он полагал, ему предстоит проверить количество и качество прелагаемого кокаина. Полагать-то он полагал, но вышло по-другому. Мало того что ему не предложили кокаина, так еще и лишили возможности покинуть каюту.
Именно во время этого круиза из Вены на Родину произошло мое знакомство и в какой-то степени сближение с Вале. Разговоры с ним были тяжелы, но не лишены результативности, как это бывает, когда собеседник - твердолобый умник, изводящий повторением своих "не знаю", "не помню", "не было такого". Не уверен, что сумел прояснить все пункты его биографии от "а" до "я", но в обмен на обещание минимального наказания за согласие сотрудничать, я узнал от него множество интересных подробностей о наркотрафике, с фактами и именами. Как известно, упомянутые обещания исполняются редко, и не по злой воле следователя или оперативника, а по той простой причине, что приговоры выносят другие люди. Так получилось и с Вале. Я постарался - и в какой-то мере успешно - избавить его от самого сурового наказания, но и то, которое он в конечном счете получил, оказалось не из мягких.
Обычно я не очень-то обращаю внимание на время года за окном, но наступление зимы трудно не заметить, поскольку похолодало. В квартире Борислава есть паровое отопление, но топят еле-еле. Все же температура сносная, особенно если не снимать пальто.
Днем Борислава почти не бывает дома. Он работает в телеателье, чинит телевизоры, и тем самым имеет приработок к пенсии. Это еще больше угнетает меня, усиливая чувство стыда от сознания своей бесполезности. Я ничего не смыслю в телевизорах и вообще в электронике. То единственное, в чем я знаю толк, уже в прошлом. В прошлом - задания. В прошлом - анализ и комбинирование. В прошлом - риск.
Все забыли обо мне, даже люди с Развигора. Их повестки вносили хоть какое-то разнообразие в мою будничную повседневность. Они давали мне ощущение, что я еще не совсем выброшен из жизни, что меня еще имеют в виду, пусть и с целью свести со мной счеты.
Единственное, что заставляет меня осознавать продолжение жизни - бытовые трудности. Годами у меня на счету копилась часть зарплаты в левах, однако растущая инфляция не предвещает моим сбережениям ничего хорошего.
- Тебе надо сходить оформить пенсию, - советует мне Борислав.
Сам он успел оформить себе пенсию еще до расформирования нашего ведомства.
- Обо всем-то ты успеваешь подумать.
- Должен же кто-то думать и о житейской прозе.
- Вместо того чтобы столько думать, не проще ли тебе самому устроить это дело.
На следующий день он сообщает мне, что изучил вопрос, но для оформления пенсии я должен лично явиться туда-то и тогда-то.
Являюсь. Упомянутое "туда-то" - полутемная комнатенка на чердачном этаже, заставленная шкафами с толстыми папками на полках. Пространство между шкафами отведено большому столу и маленькому человечку за ним.
- Я по поводу пенсии. Вчера с вами говорили по этому вопросу.
Человечек перебирает разложенные перед собой бумаги, словно ищет в них подтверждение моим словам.
- Кем вы были раньше?
- Тем же, кем являюсь сейчас.
Он бросает на меня поверх своих очков недоверчивый взгляд, словно желая убедиться, правду ли я говорю.
- Моя фамилия Боев, - подсказываю ему, чтобы помочь.
Снова перекладывает бумаги на столе.
- Что-то я вас не помню…
- Откуда же вам меня помнить: мой рабочий кабинет находился на другом этаже.
- Успокойтесь, - советует мне чиновник. - Поберегите нервы.
Он тянется к одному из шкафов и достает какую-то папку:
- Догадываюсь, из каких вы.
В папке, однако, он не находит ничего, что касалось бы меня.
- Боев, говорите… Совершенно не помню.
- Время терпит, - успокаиваю его. - Авось, вспомните.
И покидаю помещение.
Такой оборот дела Борислава не удивляет.
- Кто же виноват, что раньше все вопросы улаживал генерал. А поскольку сейчас он в тюрьме…
- …То нам остается лишь присоединиться к нему.
- И такое может случиться. Не будем терять надежды.
Разговор происходит на кухне после ужина, когда на десерт мы выкуриваем по привычной сигарете. Немного погодя, мы разойдемся - каждый в свою комнату: я - в покои Афины, а он - в бывшую "берлогу" старика. Мы живем, сохраняя привычки одиноких людей, хотя нам и приятно, что мы вместе. Уже докуривая сигарету, Борислав произносит:
- Однако! Только он сможет уладить это дело.
- Почему так думаешь?
- Я не думаю, я уверен. Свяжись с ним завтра же.
И отправляется в свою "берлогу".
Встретиться с Однако не составляет труда. В молодости мы были дружны, но потом наши пути разошлись. Он работал шифровальщиком, и его заветной мечтой было уехать за границу на службу в каком-нибудь нашем посольстве - не ради удовлетворения капризов жены, а ради повышения своего культурного и образовательного уровня. Он много читал и любил посещать разные выставки.
"Спас, а почему тебя прозвали Однако?" - как-то я спросил его.
"Чтобы я всегда помнил".
"Что именно?"
"Что не стоит демонстрировать свою образованность перед невеждами. Поскольку поступать таким образом - значит раздражать их".
И он рассказал мне, как однажды на партийном собрании, когда редактировали резолюцию, он возмутился, что в документе без конца повторяется союз "но". "Но не допустим… но не позволим…"
"Да хватит этого, "но"!" - возмутился Спас.
"А чем его заменить?"
"Выучите родной язык, и узнаете чем. Можно употребить слово "однако"; например: "однако мы не допустим""…
Этот незначительный случай забылся. А прозвище осталось. Что не мешало его обладателю пользоваться уважением, несмотря на скромную должность шифровальщика. Он был из поколения тех, железных, с твердыми принципами. Из-за этого в начале 60-х его едва не уволили со службы. Позволил себе несколько резких слов по адресу обуржуазившихся партийных функционеров. О его еретических замечаниях тут же доложили куда следует, и по этому случаю назначили служебную проверку. Свидетелей произошедшего было двое - доносчик и ваш покорный слуга. Первый настаивал на своем, а я его опровергал, поэтому случай этот остался без последствий.
"Спасибо, браток, - сказал мне потом Однако, - хотя твои показания и были насквозь лживые. Но пусть там, наверху, знают: может, мы и рядовые партии, но отнюдь не дураки".