Мария вынула сигареты и закурила так медленно, как умела она одна, ощущая, как в ней закипает прежний гнев. Перед ней был человек, с которым она развелась, – суровый, неуступчивый человек, который считал Жана-Поля женолюбивым сутенером только потому, что тот воспринимал себя менее серьезно, чем воспринимал себя Люазо. Люазо подавлял ее, сведя ее значимость до уровня предметов: мебели, досье – досье на Марию. И теперь, когда это досье принадлежало кому-то другому, Люазо считал, что тот человек разберется в нем не столь компетентно, как он. Прежде, давно, он иногда вызывал в ней холодное чувство, и теперь оно вспыхнуло снова. Та же ледяная насмешка, относившаяся ко всем, кто улыбался и не был напряжен; потворство своим желаниям, самодовольство, праздность – вот черты, которыми Люазо наделял всех, в ком не было такого, как у него самого, отношения к работе, да еще подкрепленного постоянным самобичеванием. Рядом с Люазо даже естественные функции ее тела казались чем-то незаконным. Она помнила времена, когда скрывала сроки своих месячных из опасения, что он заставит ее отчитаться за них так, словно они были отметкой прежнего греха.
Мария подняла глаза. Он все еще говорил о Жане-Поле. Сколько она пропустила – слово, предложение, целую жизнь? Ей было все равно. Неожиданно комната показалась тесной, и давящее чувство, мешавшее ей запирать ванную, несмотря на возмущение Люазо, сделало эту комнату невыносимо маленькой. Ей захотелось уйти.
– Я открою дверь, – сказала она. – Не хочу, чтобы тебя беспокоил дым.
– Сядь. – Сядь и расслабься.
Она чувствовала, что должна открыть дверь.
– Твой дружок Жан-Поль отвратительный маленький доносчик, – сказал Люазо, – и тебе следовало бы это понимать. Ты меня обвиняешь в том, что я сую нос в чужие дела. Может быть, и так, но знаешь ли ты, что я вижу в чужих жизнях? Я вижу такое, что шокирует и ужасает меня. Тот же Жан-Поль. Что он такое, как не коврик у ног Дэтта? Он бегает вокруг Дэтта, как маленький гадкий щенок. Он из тех людей, которые заставляют меня стыдиться того, что я француз. Целыми днями сидит в аптеке и в других местах, привлекающих иностранцев, держит иностранную газету, делая вид, что читает ее, хотя едва ли знает несколько слов на иностранном языке – в надежде вступить в разговор с какой-нибудь хорошенькой девушкой-секретарем, а лучше всего с девушкой-иностранкой, которая говорит по-французски. Разве это не жалкое зрелище в сердце одного из самых цивилизованных городов мира? Этот невежда сидит и жует голливудскую жевательную резинку, рассматривая картинки в "Плейбое". Заговорите с ним – и он расскажет вам, как презирает католическую церковь, однако каждое воскресенье, когда он сидит здесь со своим гамбургером и выглядит как transatlantigue, он только что вернулся с мессы. А девушек-иностранок предпочитает потому, что, во-первых, стыдится своего отца – рабочего-металлиста на предприятии по сбору и переработке металлолома, а во-вторых, девушки-иностранки вряд ли заметят его грубые манеры и фальшивый голос.
Мария потратила годы на то, чтобы заставить Люазо ревновать, и вот теперь, несколько лет спустя после развода, она в этом преуспела. Но почему-то успех не доставил ей удовольствия. Дело было даже не в том, что ей больше нравилась спокойная, холодная, логичная манера Люазо держаться, нет, ревность была слабостью, а Люазо несвойственны слабости.
Мария понимала, что должна немедленно открыть дверь, иначе упадет в обморок. Хотя ей было ясно, что легкое головокружение вызвано клаустрофобией, она отложила наполовину выкуренную сигарету в надежде, что почувствует себя лучше, и энергично погасила окурок. Примерно через две минуты ее самочувствие улучшилось. Голос Люазо звучал приглушенно. Как она ненавидела этот офис, фотографии из жизни Люазо, его армейские снимки: более стройный и красивый, улыбающийся фотографу и как будто говоривший: "Это лучшее время нашей жизни, никаких жен, никакой ответственности". На самом деле в офисе пахло работой Люазо, все пропиталось запахом коричневого картона обложек досье, запахом старой картотеки, исходившим из кладовой бог знает сколько лет. Здесь стоял застарелый запах уксуса и чего-то еще: должно быть, было что-то такое в бумагах или чернилах для снятия отпечатков пальцев.
– Жан-Поль – отвратительная часть моей работы, Мария, – продолжал Люазо. – Я бы даже сказал, ужасная ее часть. Он отвез трех немецких девушек в этот свой проклятый коттедж возле Барбизона. С ним была еще парочка его так называемых друзей-художников. Они изнасиловали этих девушек, Мария, но я не могу даже предъявить доказательства. Он порочный человек, и, к сожалению, в Париже много таких, как он.
Мария пожала плечами:
– Девушкам не следовало туда ехать, им следовало понимать, что их ждет. Девушки-туристки только для того сюда и приезжают, чтобы их изнасиловали. Они считают, что это романтично – быть изнасилованными в Париже.
– Двоим из этих девушек было по шестнадцать лет, Мария, – совсем еще дети, третьей – только восемнадцать. Они спросили у твоего дружка дорогу к отелю, и он предложил их подвезти. И все это случилось в нашем великом и прекрасном городе. Разве должно быть так, что чужестранец не может без опасности для себя узнать дорогу?
На улице было холодно. Хотя лето еще не кончилось, временами ветер казался ледяным. Зима приходит с каждым годом все раньше, подумала Мария. Мне тридцать два года, снова август, но листья уже желтеют и падают, ветер уносит их. Раньше август был серединой лета, теперь август – начало осени. Скоро смешаются все времена года, весна вообще не наступит, и мрак зимы займет половину жизни.
– Да, – сказала Мария. – Вот что случилось. – Она дрожала.
Глава 14
Мсье Дэтта я увидел два дня спустя. Связной должен был появиться в любой момент. Вероятно, он станет ворчать и потребует отчета о доме на авеню Фош. Стояло хмурое серое утро, но легкая дымка обещала жаркий день. В деятельности "Маленького легионера" наступила пауза. Последний petit dejeuner был уже подан, а время обеда еще не настало. Полдюжины посетителей читали свои газеты или смотрели на улицу, наблюдая спор водителей за место парковки. Мсье Дэтт и семья Тэстеви сидели за своим обычным столом, на котором громоздились кофейники, чашки и крошечные рюмки кальвадоса. Двое водителей такси играли в настольный футбол, поворачивая крошечных деревянных футболистов так, чтобы запустить мяч по зеленому фетровому полю коробки. Мсье Дэтт окликнул меня, когда я спустился позавтракать.
– Вы чертовски поздно встаете для молодого человека, – весело приветствовал он меня. – Присаживайтесь к нам.
Я сел, удивляясь, почему вдруг мсье Дэтт стал таким дружелюбным. Позади меня игроки в настольный футбол зашумели: от неожиданного удара мяч со стуком прошел в ворота, и раздались насмешливо-радостные возгласы.
– Я очень виноват перед вами, – заявил мсье Дэтт. – Я хотел подождать несколько дней, прежде чем принести извинения, чтобы вы нашли в себе силы простить меня.
– Вам не идет столь смиренная роль, возьмите другую, которая вам больше подходит.
Мсье Дэтт открыл рот, потом тихо рассмеялся.
– У вас прекрасное чувство юмора, – одобрил он, беря себя в руки.
– Спасибо, – сказал я. – Вы и сам большой шутник.
Рот мсье Дэтта изобразил улыбку, похожую на небрежно выглаженный воротничок рубашки.
– О, я понимаю, что вы имеете в виду, – неожиданно засмеялся он. – Ха-ха-ха!
К тому времени мадам Тэстеви разложила картонку для игры в "Монополию" и, чтобы ускорить игру, раздала нам карточки, обозначающие собственность. Связной уже должен был прибыть, но стоило приложить усилия, чтобы приблизиться к мсье Дэтту.
– Отели на Лекурб и Беллевиль, – сказала мадам Тэстеви.
– Вы всегда действуете одинаково. – Голос мсье Дэтта выражал неодобрение. – Почему бы вам не купить железнодорожные вокзалы?
Мы бросили кости, и маленький деревянный диск пошел переваливаться по доске, выплачивая ренту, садясь в тюрьму и используя свои шансы, как человеческое существо.
– Разрушительный путь, – выразилась о нем мадам Тэстеви.
– Такова вся наша жизнь, – сказал мсье Дэтт. – Мы начинаем умирать с того дня, как родились.
Моя карта возможностей сообщила "Faites des reparations dans toutes vos maisons", и мне пришлось заплатить по две с половиной тысячи франков за каждый из моих домов. Это почти вывело меня из игры, но я боролся. Заканчивая рассчитываться, я увидел через терассу связного. Им оказался тот же самый человек, который приходил в прошлый раз. Он зашел неторопливо и устроился у стены, заказал кофе со сливками и медленным оценивающим взглядом обвел посетителей, прежде чем вступить в контакт со мной. Профессионал. Выявить хвост и избежать беды. Он меня видел, но не подал виду.
– Еще кофе для всех, – распорядилась мадам Тэстеви. Проследив за тем, как два официанта накрывают столы для ленча, она закричала: – Эта рюмка грязная. Используйте розовые салфетки, а белые оставьте на вечер. Убедитесь, что блюда из зайца достаточно. Я рассержусь, если его не хватит.
Официанты, очень не хотевшие сердить мадам, беспокойно задвигались, поправляя салфетки и внося микроскопические поправки в расположение ложек и вилок. Таксисты начали игру заново, и стук деревянных мячей раздался сразу после того, как монета вошла в щель.
Связной принес с собой экземпляр "Экспресс" и теперь читал его, рассеянно потягивая свой кофе. Возможно, он уйдет, подумал я, и тогда, может быть, мне не придется выслушивать его бесконечные официальные инструкции. Мадам Тэстеви находилась в очень трудном финансовом положении: ей пришлось заложить три объекта своей собственности.
На обложке "Экспресс" была фотография американского посла во Франции, пожимающего руку кинозвезде на фестивале.
Мсье Дэтт сказал:
– Не запах ли готовящегося teppune я чувствую? Какой чудесный запах.
Мадам кивнула и улыбнулась.
– Когда я была девушкой, весь Париж переполняли запахи. Здесь были и запахи масляной краски, и лошадиного пота, и навоза, и протекающих газовых ламп, и повсюду пахло превосходной французской едой. Ах! – Она бросила кости. – Теперь же, – вздохнула она, – город пахнет бензином, искусственным чесноком, гамбургерами и деньгами.
Мсье Дэтт напомнил:
– Ваш ход.
– Да, да, – ответил я. – Но мне надо ненадолго подняться наверх. Нужно кое-что сделать, – сказал я достаточно громко, чтобы связной сообразил заказать вторую порцию кофе.
Передвинувшись на бульвар Капуцинов, мадам Тэстеви разорилась.
– Я ученый, – сказал мсье Дэтт, собирая карточки обанкротившейся мадам Тэстеви. – Научный метод верный и всегда побеждает.
– Верный для чего? – спросил я. – Верный для ученых, верный для истории, верный судьбе, верный чему?
– Верный себе. – Мсье Дэтт повернулся ко мне, изучил мое лицо и увлажнил свои губы, прежде чем заключить: – Мы начали плох… глупо.
В кафе вошел Жан-Поль – обычно он приходил на ленч несколько позже. Он беззаботно помахал нам и купил сигареты у стойки.
– Но есть некоторые вещи, которых я не понял, – продолжал Дэтт. – Для чего у вас полный портфель атомных секретов?
– А для чего вам их красть?
Жан-Поль прошел через зал к нашему столу, посмотрел на нас обоих и сел.
– Чтобы спасти, – ответил Дэтт. – Я спас эти бумаги для вас.
– Тогда позвольте Жану-Полю снять перчатки, – сказал я.
Жан-Поль обеспокоенно взглянул на мсье Дэтта.
– Он знает, – кивнул мсье Дэтт. – Признайте это, Жан-Поль.
Я объяснил Жану-Полю:
– Это по поводу того, что мы начали плохо и глупо.
– Это я так выразился, – сообщил мсье Дэтт Жану-Полю. – Я сказал, что мы начали плохо и глупо и что теперь хотим, чтобы все было иначе.
Я наклонился и отогнул на запястье перчатку Жана-Поля. Кожа его рук была фиолетовой от нингидрина.
– Вы смущаете мальчика, – хихикнул мсье Дэтт.
Жан-Поль сердито посмотрел на него.
– Вы хотите купить документы? – спросил я.
Мсье Дэтт пожал плечами.
– Возможно. Я дам вам десять тысяч новых франков. Не хотите – как хотите, но за большую цену документы мне не нужны.
– Документы стоят вдвое дороже. – Мой голос звучал холодно.
– А если я откажусь?
– Вы не получите каждый второй лист. Эти листы я вынул и спрятал в другом месте.
– Вы не дурак, – кивнул мсье Дэтт. – Сказать по правде, документы были так доступны, что я усомнился в их подлинности. Рад узнать, что вы не дурак.
– Есть еще документы, – сказал я. – Большая часть их представляет собой ксерокопии, но вы, вероятно, не против. В первом пакете содержится большой процент оригиналов, чтобы вы могли убедиться в их подлинности, но делать это регулярно слишком рискованно.
– На кого вы работаете?
– Не имеет значения, на кого я работаю. Вам они нужны или нет?
Мсье Дэтт кивнул и мрачно улыбнулся.
– Согласен, мой друг. Согласен. – Он махнул рукой и заказал кофе. – Во мне говорит любопытство. Нельзя сказать, чтобы ваши документы соответствовали моим научным интересам, я буду пользоваться ими просто для стимулирования своего ума. Потом они будут уничтожены… или вы можете получить их обратно…
Связной допил кофе и пошел наверх, стараясь, чтобы все выглядело так, словно он идет не далее туалета на первом этаже.
Я шумно прочистил нос, потом раскурил сигарету.
– Мне все равно, что вы с ними сделаете, мсье. На документах нет отпечатков моих пальцев, и они не имеют ко мне никакого отношения, поступайте с ними, как хотите. Я не знаю, связаны ли эти документы с вашей работой. Я даже не знаю, в чем заключается ваша работа.
– Моя нынешняя работа – научная деятельность, – объяснил Дэтт. – Моя клиника предназначена для того, чтобы исследовать образцы человеческого поведения. Признаюсь, я мог бы заработать больше денег в другом месте, у меня хорошая квалификация. Я аналитик. К тому же, хороший врач. Могу читать лекции по нескольким различным дисциплинам: по восточному искусству, по буддизму или даже по теории марксизма. Считаюсь авторитетом в области философии экзистенциализма, особенно в области экзистенциальной психологии, но работа, которой я занимаюсь сейчас, – именно та работа, которая принесет мне известность. Мысль о том, чтобы тебя помнили после твоей смерти, становится важной по мере того, как мы стареем. – Он бросил кости и продвинулся мимо "Старта". – Дайте мне мои двадцать тысяч франков, – сказал он.
– Чем вы занимаетесь в своей клинике? – Я собрал игрушечные деньги и передал ему. Он, пересчитав, сложил их в кучу.
– Людей ослепляет то, что в основе моих исследований лежит секс. Они не в состоянии видеть мою работу в истинном свете, потому что думают только о сексуальной деятельности. – Он вздохнул. – Полагаю, это естественно. Моя работа важна потому, что люди не в состоянии объективно рассмотреть этот предмет. А я могу. Поэтому я один из немногих людей, которым по силам руководить таким проектом.
– Вы анализируете сексуальную деятельность?
– Да, – кивнул Дэтт. – Никто не делает того, чего не хочет. Мы действительно нанимаем девушек, но большинство людей, которые приходят в дом, приходят туда парами и остаются там парами. Я куплю еще два дома.
– Те же самые пары?
– Не всегда, – ответил Дэтт. – Но об этом не следует сожалеть. Люди связаны умственно, и сексуальная деятельность является шифром, который поможет объяснить их проблемы. Вы не собираете ренту. – Он подтолкнул фишки ко мне.
– Вам не кажется, что вы пытаетесь обосновать обладание публичным домом?
– Пойдемте туда – и вы увидите, – пригласил Дэтт. Так или иначе, но вы причалите к моим отелям на улице Республики, это лишь вопрос времени. – Он сложил вместе карточки, обозначающие его собственность. – И тогда с вами покончено.
– Вы имеете в виду, что клиника работает и днем?
– Человек – существо, – сказал Дэтт, – уникальное в том смысле, что его сексуальный цикл продолжается неослабно от половой зрелости до смерти. – Он сложил карточку для игры.
Становилось все жарче. Именно такие дни дают толчок ревматизму и увеличивают Эйфелеву башню на шесть дюймов.
– Подождите немного, – попросил я. – Я поднимусь наверх и побреюсь. Подождете пять минут?
– Хорошо, – согласился Дэтт. – Но на самом деле в бритье нет надобности, вас не будут приглашать участвовать. – Он улыбнулся.
Я поспешил наверх, связной ждал меня в комнате.
– Они купили документы?
– Да, – сказал я и повторил ему свой разговор с мсье Дэттом.
– Вы хорошо это проделали, – похвалил он.
– Вы мой руководитель? – Я осторожно натянул кожу на лице и начал бриться.
– Нет. Они узнали о документах благодаря утечке информации.
– Допустим. Тогда кто автор утечки?
– Вы знаете, что я не имею права ответить, не следует даже спрашивать меня. Очень умно с их стороны было заглянуть сюда.
– Я сам рассказал, где спрятаны документы. Так вот, прежде я никогда не говорил, но теперь скажу: тот, кто мной руководит, знает о том, что делают эти люди, раньше, чем узнаю я. Это кто-то, стоящий совсем близко, кто-то из тех, кого я знаю. Перестаньте соваться в это дело, иначе ваша топорная работа все испортит.
– Ну, вы не совсем правы, – сказал связной. – Это не тот, кого вы знаете, вы его никогда не встречали. Откуда вы знаете, кто взял портфель?
– Вы лжете. Говорю вам, не суйтесь не в свое дело. Нингидрин окрашивает кожу. Руки Жана-Поля им ярко окрашены.
– В какой цвет?
– Скоро узнаете сами, – сказал я. – Здесь еще полно нингидрина.
– Очень забавно.
– Ну, кто вам велел совать свои толстые крестьянские пальцы в мои дела! – бушевал я. – Ладно, перестаньте возмущаться и послушайте внимательно: Дэтт сейчас берет меня с собой в клинику, следуйте за мной туда.
– Хорошо, – сказал связной без энтузиазма, вытирая руки большим носовым платком.
– Убедитесь в том, что через час я выйду.
– Что, по-вашему, мне надо сделать, если через час вы не выйдете? – спросил он.
– Черт меня побери, если я знаю, – сказал я. В фильмах никогда не задают таких вопросов. – Наверняка, что-нибудь предусмотрено на крайний случай?
– Нет. – Связной говорил очень тихо. – Боюсь, мне об этом ничего не известно. Я только составляю отчеты и отправляю их в Лондон дипломатической почтой. Иногда это занимает три дня.
– Ну, теперь будет срочное сообщение, – сказал я. – Что-то ведь должно быть заготовлено заранее на подобный случай. – Я сполоснул остатки мыла, расчесал волосы на пробор и поправил галстук.