* * *
Почти месяц бригада сидела в засаде. Вымерший поселок Бревно надоел до тошноты.
Лыжная рота дважды прочесала квадрат возможной высадки группы "Ульм". Что там квадрат! Обшарили площадь, равную, как выразился капитан Недобежкин, одному из европейских государств. Никаких следов вражеского десанта обнаружено не было, и воины-лыжники ушли на станцию. Правда, некоторым из них повезло - получили от девчат адреса и заверения ждать до скорого уже конца войны.
Искать здесь не имело смысла. Однако Недобежкин медлил, ссылаясь на то, что диверсанты могли затаиться, а возможно, заброшены на длительное оседание. Широкову и оперативникам из Кизела от выдвигаемых версий было не легче, они уже поняли, что "тянули пустышку".
Поправку в планы внесла непогодь. Ночью хлынул дождь, снег раскис, а группа захвата - в валенках. Утром, разбрызгивая лужи на льду, примчались аэросани. Капитан Недобежкин, ссылаясь на разрешение Москвы, скомандовал "отбой".
- Но, - тут же добавил, - передвижные заслоны вдоль железной дороги от Соликамска до Чусового сохраняются. Ты, Широков, останешься в Кизеле для координации, сапоги тебе ребята подберут. На сутки можешь сгонять в Пермь, показаться домашним.
Недобежкин сходил к аэросаням и принес леснику клетку с двумя голубями. Держать их посоветовал на сеновале.
- Не надо мне, - запротестовал лесник, - разводить не собираюсь, не тот возраст.
Капитан остановил возражения старика:
- Слушай сюда. Это не блажь, а средство связи с нами. На лапках сизарей под пленкой - записки. Одинакового содержания. На случай, если одного подшибут, другой долетит до цели.
Лесник поглядел на лапки, уважительно хмыкнул. Не баловство, выходит.
- Запомни, отче, - продолжал инструктировать Недобежкин. - Если нагрянут те, кого мы тут дожидались, выходи во двор, вроде сенца корове дать, и выпускай сизарей из клетки. Через час они будут на станции. А ты задержи пока гостей, баньку затопи.
- Постараюсь, - заверил старик, - исполнить в точности.
Недобежкин укатил, а следом двинулся отряд. Девчат удалось разместить в санях, откормленная Розка тянула хорошо. Паша упрямо шла пешком вместе с мужчинами, прихрамывая и делая перекуры. Поздним вечером вышли к станции Яйва. Сменить мокрые валенки или хотя бы обсушиться не удалось - подвернулся товарняк до Кизела. Там Широков простился с Пашей и ее девичьей командой, оперативникам обещал через сутки вернуться.
В Перми Виктора сняли с поезда в полузабытьи, с высокой температурой. Жесточайшее воспаление легких свалило с ног, надолго вывело из строя.
Была середина июня, когда Широков наконец выписался из больницы. Ориентировка из Москвы сообщала о прекращении поиска группы "Ульм".
* * *
Они шли строго на север, отклоняясь в стороны метров на двести, не более. Шли, преодолевая голодную слабость. Попытались подбить какую-то птаху с хохолком на голове, потом белку, прильнувшую к стволу. Выцеливали не дыша. И - мимо. Автомат - не ружье, тут заряд дроби нужен. К вечеру, вовсе обессилев, остановились на ночлег. Развели костер, попили пустого кипятку. Легли на лапник и пожалели, что не прихватили спальных мешков. Оттепель резко повернуло на мороз, и всю ночь они продрожали. Едва дождались рассвета, чтобы двигаться дальше.
Шагать стало мучительно. Снег схватило ледяной коркой. Наст не держал, ноги тонули в снежной крупе, от острых льдинок резиновые мешки на валенках вскоре превратились в лохмотья.
Когда выбрались на прогалину и свалились без сил, Грищук решил: все, хватит, надежды на спасение нет. К чему эти бесконечные мучения? Где Астахов, передать бы ему адрес Павлины на всякий случай, если выживет...
Он заставил себя поднять голову. Совсем близко, шагах в двадцати, с наклонившегося дерева свисал контейнер. Почудилось с голодухи? Дал глазам отдохнуть и вновь поднял голову. Мешок защитного цвета висел боком и, казалось, покачивался от легкого ветерка.
Откуда силы взялись! Грищук передал свой автомат Астахову и полез на пихту. Он сумел изловчиться и подтянуть к себе мешок, достал нож из голенища. Перерезать тонкие стропы не составило труда. Контейнер ухнул в снег.
Раздался звериный рев. Мешок взлетел от сильного толчка и упал на краю оврага с распоротым боком. Грищук замер с ножом в вытянутой руке. Астахов отпрянул за ближнюю елку, выставив автомат. Над мешком показалась звериная морда, изрыгающая свирепый рык. Медведь!
Он вылез на край оврага, встал во весь свой огромный рост. Голова его оказалась на уровне ног смертельно перепуганного Грищука. Сейчас стянет его когтями с кривой пихты и сваляет в кровавый комок. Ни крикнуть, ни достать из нагрудного кармана пистолет он не успел бы. Услышал лязг передернутого затвора и грохочущую автоматную очередь. Хорошо, Астахов не растерялся! Медведь взревел от боли, пал на четыре лапы и закрутился, окрашивая кровью снег. Астахов приблизился и всадил вторую очередь в голову. Зверь дернулся и затих. Астахов обессиленно сел в снег, снял шапку, утер лицо.
- Слезай, - сказал он голосом, выдававшим тоже немалый испуг, - ка-ак я его...
Грищук с трудом разжал одеревеневшие руки, сполз по стволу.
- Спасибо, - сказал он, приходя в себя, - не растерялся. Еще бы секунда... А что все-таки в мешке?
В контейнере оказались двуручные пилы, топор и лапа для выдергивания костылей из шпал. И семь пар сапог! Новеньких, кирзовых... Именно такие получал его взвод перед наступлением на город Шахты ровно год назад.
Астахов тронул за плечо:
- Скотину резать не приходилось? Вот собралась интеллигенция. Ладно, я попробую, а ты собери костер. Надо хорошо поесть, иначе до базы не дотянуть.
Зачистили котелок, выпили бульон и поставили на огонь новое варево. Разогрелись, ожили, стали планировать дальнейшее. Вернутся к Андриянову (кстати, как он там вовсе без пищи?), напилят дров, навялят впрок мяса и будут выходить из леса. В сапогах можно куда угодно ушагать.
Через сутки добрались с грузом до стоянки, завидели ее издалека. Андриянов от нечего делать натянул парашюты на нижние ветви старой ели и сделал белый шатер. Под спальные мешки наложил свежих еловых лап. Изможденным от голода он не выглядел. Когда отъелся медвежатиной, чувствуя доброе расположение к себе, признался: утаил от общего котла четыре пачки пшенки и кусок шпига.
- Не выветрился из тебя кулацкий дух, - беззлобно ругнулся Грищук, выслушав исповедь. - В такую дорогу нас голодными отправил.
- Вы на охоту пошли, - оправдывался старший сержант, - а мне как жить? Без горячего ёдова я не могу - гастрит.
- Га-а-стри-и-ит! - иронически протянул Грищук. - Заявил бы о нем в концлагере, на диету, глядишь, поставили бы.
* * *
Стаял снег, подсохли тропинки, протоптанные их сапогами. Что еще держало их в лесу? Андриянов как-то пошел в овражек за водой, поскользнулся и растянул сухожилие. Смог, наконец, ходить, засобирались в дорогу - снова задержка. Шестой контейнер так и не нашли, а в нем должны быть охотничьи ружья с патронами и запасное питание к рации.
- Надо искать, - заупрямился Андриянов. - Все имущество должны представить по описи. Неча добром разбрасываться.
На контейнер наткнулись совершенно случайно в овражке, где Андриянов обыкновенно брал воду. Лежал мешок в кустах, в десяти шагах от ручейка.
На другой день решили выйти в путь. Безопасной бритвой запасливого Андриянова скосили густые заросли с лиц, скинули замызганные шапки и бушлаты, натерли тряпочкой сапоги.
Решено было все имущество оставить пока в шатре, взять только документы и деньги. Астахов поколебался и вытащил из-под кучи барахла двустволку с коробкой патронов.
- На случай встречи с волками, - пояснил он, - да и пищи на дорогу нет. Кто знает, сколько дней до жилья добираться.
Андриянов тоже юркнул в шатер и вынес топор.
- Это еще зачем?
- Затем, что я пока костровой, с должности не снят.
Пошли строго на юг. Через каждые десять-пятнадцать метров Андриянов ковырял деревья топором.
- Затески делаю, - пояснил, - по ним за имуществом вернемся.
Километра через два их путь пересекла старая просека, на которой проглядывалась заросшая кочками тележная колея. Наверняка к жилью ведет, но вот куда повернуть?
- Ежели налево, - рассуждал Грищук, - то запросто в Сибирь можно утопать. Давайте на запад пойдем, все же больше надежды людей встретить.
Андриянов продолжал метить деревья. Прошли около часа. Просека вдруг оборвалась, с опушки начиналось клеверное поле. За ним в легкой дымке виднелись замшелые крыши деревеньки десятка на два домов. Андриянов бросил под куст топор, отвернувшись, тайком перекрестился. Астахов и Грищук прибавили шагу, потом побежали трусцой по клеверищу. Грищук на ходу повернул к Андриянову мокрое от слез лицо:
- Люди там, Андриянов, люди! Поспешай...
Остановились перевести дух и оглядеться у распахнутой шаткой калитки крайнего дома. Собаки не слышно, вошли опасливо во двор. Из дома выскочил и шмыгнул мимо них мальчонка лет шести. Набедокурил, видать, и удирает от трепки.
На крыльцо вышла старая, но еще крепкая женщина в ситцевом застиранном платье, босиком.
- Здравствуйте, хозяюшка, - поклонился Грищук. - Можно к вам на часок?
Женщина внимательно оглядела пришельцев.
- Здорово ночевали, солдатики! Проходьте.
Потопали сапогами, выбивая пыль, прошли в дом, сели на лавку вдоль стены.
- Кто такие, не спрашиваю, - сказала женщина. - У нас обычье такое, от стариков повелось: допрежь накорми гостя. Оголодали, служивые?
- Картошечки бы нам, бабушка, - несмело попросил Андриянов. - Мы заплатим, сколько скажешь.
Женщина прошла к челу русской печи, загремела заслонкой:
- Картофки дам поисть. С утра в печи, горячая. А бабушкой меня не зовите. Война не дала мне внуков пестовать. Оба сына холостыми на фронт ушли да сложили буйные головушки. Мне еще пятьдесят не миновало, а старухой гляжусь. Устинья Федоровна Кудашова я. Полдеревни Кудашовых. А еще Селины.
Она слила в лохань воду и поставила чугунок посередь стола на дощечку.
- Не облуплена картофь, да ладно. Хлебца вот нету. И соль хрушкая, из камня молота.
Андриянов первым потянулся к чугунку.
- Заплутали мы, Устинья Федоровна - пояснил Грищук, осторожно снимая кожуру отросшими ногтями. - Это какая деревня?
- Кая - наша деревня. Кировские мы, на границе живем. Вон с того леса, откуда вышли, коми-пермяки начинаются. Там уж Пермская область пошла до самого Уралу. А мы, значит, вятские, ребята хватские, как в старину говорили. Семеро одного не боимся, а один на один - все котомки отдадим.
Они уплетали горячую картошку и радостно кивали словоохотливой хозяйке, не зная ее намерения задержать их подольше в доме. В это время ее соседки, более молодые и скорые на ногу, Маша Кудашова и Зина Селина уже были на пути в районное село Бисерово с наказом зоркой Устиньи Федоровны - немедля сообщить милицейскому начальнику о трех "дизентирах".
- Лес этот Гиблым пермяки зовут. Не знаю, пошто, только никакая живность в ем не водится, даже воронье стороной облетает. Всего один зверь, сказывали пермяки, тамо живет - Ош. Страшных размеров медведище. Трогать его нельзя, святой Ош вроде. От него, старые пермяки считают, племя людское пошло. Сказка, конешно. Только Ош единовластно хозяйствует в той парме, никому ходу не дает.
Устинья Федоровна, разговаривая, вставала и взглядывала украдкой в окно, уходила на кухню, снова присаживалась на лавку.
Когда чугунок опустел, Андриянов достал из кармана гимнастерки пачку десяток, послюнявил пальцы.
- Не надобно, солдатики, - запротестовала хозяйка, - самим сгодятся. Своя картофь, не куплена, на здоровьичко.
- Нет-нет, возьмите, - вступился Грищук, - хлеба себе купите.
Он толкнул локтем Андриянова, тот положил несколько десяток на край стола. Подумал и еще десятку добавил.
- Теперь скажите нам, Устинья Федоровна, - спросил Грищук, - далеко ли тут до властей. Сельсовет, например, не в этой деревне?
- Какие власти в нашей Кае! - сказала хозяйка. - Колхозная бригада - вся власть. Вам ближе в райцентр податься. Двенадцать верст до Бисерова. Выйдете за деревню, вон в окно видать дорогу-то. Там и мосток через реку Чус. Одна дорога после моста, не заплутаете.
Поблагодарили и заторопились. На крылечке Грищук спохватился:
- Ой, хозяюшка, из памяти вышибло. Какое сегодня число?
- С утра-то шестое было. Шестое июня идет. Чать, контузию имели, солдатики горемычные?
Грищук замер на нижней ступеньке.
- Неужто июнь? - не поверил он. - По всем приметам, только май распечатали. Черемуха цвет еще не обронила.
- Право слово, контузия. Где-то, может, и обронила, а в наших местах черемуха завсегда в конце мая зацветает. Июнь, солдатики, не сумлевайтесь.
Пока выходили из деревни, Грищук сделал несложный подсчет. 109 дней провели они в Гиблом лесу.
На стоянке в шатре все лежало нетронутым. Отдохнули, перемотали портянки.
- Забираем все оружие и рацию, - распорядился Грищук. - Взрывчатку закопать. Не дай бог, если пацаны придут сюда по затесям.
Обвешанные оружием, обливаясь потом, они к вечеру миновали деревеньку и вышли к мосту через реку Чус.
С противоположной стороны к мосту подкатил трехтонный "захар" с дымящимся газогенератором, работающим на березовых чурках. Из кузова соскочили военные. Один из них, в офицерских погонах, с пистолетом ТТ в вытянутой руке, зычно скомандовал:
- Сложить все оружие в кучу и отойти на пять шагов!
Автоматы, ружья, пистолеты, кинжалы и мешок с рацией брошены на землю. Грищук, Астахов и Андриянов отошли в сторону и подняли руки.
Операция "Ульм" закончилась совсем не так, как планировали в разведшколе "Цеппелина".
* * *
Через сорок с лишним лет генерал-майор в отставке Виктор Петрович Широков, собирая материалы для лекции по истории органов госбезопасности, обратился к чекистской операции по розыску шпионско-диверсионной группы "Ульм", поднял из архива следственное дело. Листая ломкие листы, невольно вспомнил молоденького лейтенанта Широкова, комичным предстал перед ним эпизод, когда начинающий чекист принял за переодетых диверсантов группу оперативников из отдела "Смерш" Уральского военного округа. С улыбкой представил себе находчивого Федора Недобежкина, использовавшего для связи голубиную почту.
С высоты жизненного и профессионального опыта несколько иначе оценивается прошлое, время меняет окраску и оценку событий. При уровне науки и техники конца 80-х годов не составило бы труда обнаружить вражеский десант в Гиблом лесу, не пришлось бы напрягать силы чекистов трех областей и сотен их помощников в четырехмесячных поисках. Тогда же, весной 44-го, проследить за полетом специального самолета разведоргана "Цеппелин" не было технической возможности, и до сего дня остается тайной, почему экипаж выбросил парашютистов в случайном месте, введя в заблуждение и наших чекистов, и парашютистов. Остается лишь гадать об утечке горючего или неверном его расчете.
Иные в наше время чекистские возможности. Иная, более гуманная, и оценка тех граждан, которые в силу сложившихся обстоятельств вынуждены были давать подписку о сотрудничестве с вражеской разведкой. Белоэмигрант Астахов, советские военнопленные Грищук и Андриянов, независимо от симпатий и антипатий к нашей стране, практически не нанесли ущерба интересам Родины, не пытались выйти на связь с радиостанцией "Цеппелина", не применили оружия. Их правдивые и весьма подробные показания помогли в дальнейшем органам госбезопасности выйти на след других агентов.
Да, было другое время. Оставшиеся в живых агенты группы "Ульм" были осуждены на длительные сроки. Еще шла война. В гигантском водовороте человеческих судеб решался исход смертельного противостояния двух государственных систем и идеологий, терялись, как песчинки, люди. Еще сегодня мы не знаем судеб многих "без вести пропавших", затерялись следы и участников группы "Ульм".
Листает генерал-майор в отставке хрупкие от времени листы пухлого следственного дела, делает выписки для лекции. Еще один эпизод борьбы пермских чекистов с вражеской разведкой стал достоянием истории.
Л. ГОЛЛАНД, А. БЕЛЯЕВ
Послесловие к подвигу
"Предатель", "фашистский холуй", "изменник". Эти слова стояли рядом с именем Василия Кочкина. Но те, кто знал Василия лично, всегда считали его патриотом, исполнившим свой долг до конца.
После упорной поисковой работы многих людей, после тщательного следствия, проведенного пермскими чекистами, доброе имя Кочкина восстановлено.