Он медленно тронулся, включил ближний свет, проехал вниз по улице Сен-Лазар, миновал универмаг "Прентан", остановился на красный свет, пропуская толпу людей, торопящихся на бульвар Османа. Во всех машинах стекла были подняты, а кондиционеры включены на полную. Человек загляделся на большую афишу, где обнаженная топ-модель рекомендовала какую-то косметику, но притом так скрестила ноги и приложила руку к груди, что ее тела совершенно не было видно. Рядом с церковью Мадлен человек остановил машину на стоянке такси и дослушал песню до конца. Он вошел в бар, заказал у стойки бокал пива и пошел в туалет - они обыкновенно бывают в подвалах, и рядом с ними находится телефон-автомат. Он набрал номер радиостанции. Трубку сняла женщина. Появилась надежда.
- Добрый вечер. Вы диктор?
- Нет. Что вам угодно?
- Просто поговорить с диктором, недолго. Я ей скажу, что мне очень нравятся ее объявления, что их слишком мало, и музыка тоже чудесная. Вот и все.
- Я передам, что вы звонили…
- Нет! - чуть не в голос завопил человек. - Дайте мне говорить с ней, дайте слышать ее! - Тут он спохватился, что слишком резко переменил тон, успокоился и заговорил дальше: - Простите, пожалуйста, совсем жара замучила, так и давит… Мне, кроме коллег, не с кем поговорить. Будьте добры, всего тридцать секунд, а если разговор затянется, вы можете прервать.
- Молодой человек, я вас очень хорошо понимаю, но это невозможно. Вы же понимаете, к нам целый день обращаются с такими просьбами.
Спокойный голос телефонистки его окончательно успокоил.
- Я очень прошу вас: всего один только раз, и больше я не позвоню!
- Я передам вашу просьбу, но сегодня это невозможно.
- А завтра?
- Не могу вам сказать, но у нас есть инструкция не отвечать на ночные звонки. Всего вам доброго.
Телефонистка повесила трубку. Человек еще несколько секунд постоял с трубкой возле уха, прислушиваясь к молчанию, потом со слабой надеждой положил ее на рычаг и протер ухо. В первый раз с ним разговаривали вежливо, и это, может быть, позволяло чего-то ожидать.
Телефонистка обернулась к мастеру:
- Как думаешь, это больной все время трезвонит?
- Ну да. Разговор-то я записал, и номер, с которого он звонил, определился.
- Он еще будет звонить?
- А как же, обязательно. Дирекция велела отвечать, что ты передашь его просьбу.
- Мне показалось, он грустный какой-то, подавленный. А что ты сделаешь с записью?
- Завтра полиция придет, заберет все диски с его звонками. То-то они попрыгают ловить этого кореша!
- Хорошо бы поймали. Я так боюсь, когда кто-то прячется за телефонную трубку и не называется. Хуже нет - голос тревожный, а никакого лица ты к нему приделать не можешь. Жутко достали!
- Да чего бояться-то? Кто опасен, тот не звонит, он прямо на дело идет. А этот только разговаривает. Так что не паникуй. А если боишься, так я же тут.
- Намек поняла. Только если твоя теория правильная - опасности никакой нет, значит, бояться мне нечего, значит, и защищать меня не надо!
Человек опять сел в машину, почти умиротворенный крохотной надеждой, которую оставляло ему это "я передам вашу просьбу". Он вспомнил, как однажды, не так давно, хотел сесть в засаду перед Домом радио - посмотреть, как могут выглядеть дикторши с ФИП. Но когда он увидел, какой это огромный круглый дом со множеством входов, охранников, как там все время туда-сюда снует народ, то пришел к выводу, что это невозможно, что так его, пожалуй, и засекут. А уж этого он не хотел больше всего на свете.
Людовик и Клара расположились в итальянском ресторане в Шестом округе. Людовик был оживлен, хвалил итальянскую кухню, говорил о детях, о "Ночном полете", благодаря которому побывал вместе с отцом в одном из лучших в жизни путешествий, об убийствах, которые расследовал - как раз рядом, в том самом округе, где они теперь ужинали. Людовик делал все возможное, чтобы жена не затрагивала неприятную тему бессонниц. В конце ужина, чтобы уж точно избежать предлога говорить об этом, он воздержался и не заказал кофе, а сам завел речь о блошином рынке, о том, как туристы платят там втридорога. Партия уже казалась ему почти выигранной, когда Клара вдруг сама энергично увлекла его к теме духов и запахов. Потом они несколько секунд молчали. Клара отпила воды из стакана, вытерла губы уголком салфетки, посмотрела на мужа и заговорила совсем другим голосом:
- Людовик, я тебя хорошо знаю. Ты со мной сегодня говорил о чем угодно. Ты все понимаешь, и я все понимаю. У тебя глаза чуть не на затылке, и бледен ты как мел.
"Вот оно, - обреченно вздохнул Людовик. - Назвала меня не уменьшительным именем, а полным, значит, дело неладно".
Он решил изобразить лицо, означающее "не выдумывай, пожалуйста" и, рассеянно вертя в пальцах солонку со стола, приготовился выслушать серию вопросов, которая не заставила себя ждать.
- Какой у тебя рост?
- Метр восемьдесят два.
- А вес?
- Понятия не имею. Я своим весом не интересуюсь, не мужское это дело.
- Людо, я слышала, как ты в ванной сегодня рано утром вставал на весы. Так сколько?
- Семьдесят. Тебе бы у нас работать - на допросе от тебя не увильнешь. - Мистраль искренне смеялся, радуясь хитроумию жены.
- Может быть, посмотрим. Так вот, семьдесят килограммов при росте метр восемьдесят два - это значит, что ты очень худой. Я тебя, дорогой, таким никогда не видела, ты слышишь? С тебя вся одежда сваливается! Вот сейчас ты с трудом доедаешь то, что на тарелке, а обычно сметаешь быстрей, чем нужно.
- Я и толстым никогда не был!
- Пожалуй, ты прав. Только таким, как сейчас, тем более не был. Что с тобой? Отчего ты не спишь? - Ее голос и глаза стали еще ласковее.
Мистраль решил: придется чуть-чуть сдать назад и рассказать жене хоть что-нибудь.
- Если честно, толком сам не знаю. Мне уже в отпуске иногда не спалось. А как вышел на работу, так сон совсем пропал. Будто меня что-то тревожит, хотя тревожиться совершенно нет причин. Днем я немножко расклеенный, но это ерунда. А вот ночью действительно спать не могу. То задремлю, то проснусь.
- Людовик, поберегись! Не натягивай сильно веревку - как бы не оборвалась! А я думаю, что могу тебе помочь.
- Да-да, конечно… Я думал об этом. Только дело еще не дошло до того, что веревка, как ты говоришь, скоро оборвется.
- О чем ты думаешь, когда не спишь?
- Да ни о чем особенном. Что случилось за день, о детях, о тебе, но ничего конкретного. Ты знаешь, что у тебя очень красивый голос?
- Людо, не увиливай, пожалуйста. Как зовут того психиатра, с которым ты встречался в связи с последним твоим делом?
- Жак Тевено. А что?
Говоря это "а что?", Людовик уже понимал, какие вопросы за этим последуют. Он знал свою жену: с виду ласковая, веселая, приветливая, но схватит - не отпустит.
- Вы с ним, кажется, друг другу понравились?
- Ну да. Интересный человек, с юмором. Дальше?
- Ты с ним виделся недавно?
- Нет. Да и когда бы я успел, у нас в эти дни такой замот! Пару раз немножко поговорили по телефону. Узнать, как дела.
"Ну вот, - подумал Людовик, - теперь пришел черед того самого вопроса".
- А почему бы тебе с ним не поговорить?
- Я же не псих!
- Людовик, не надо! Ты меня приучил совсем не к таким ответам, ты прекрасно знаешь! К психиатрам обращаются не только психи.
- Вне всякого сомнения. Добро, завтра едем на блошиный. Будем там гулять под ручку. Я знаю на рынке Серпетт приличный ресторанчик. Только туда идти надо ближе к двум - раньше и народу полно, и погуляем до того времени побольше.
- Выспишься - тогда поедем.
Людовик махнул официанту, чтобы тот принес счет, и подумал, что еще легко отделался. Лишь бы это было в последний раз: он действительно очень не хотел говорить, почему каждую ночь не смыкает глаз. Она не поймет.
Домой в Ла-Сель-Сен-Клу Клара и Людовик вернулись каждый на своей машине. Людовик ехал впереди на умеренной скорости, а Клара за ним.
Человек вернулся домой, проклиная проститутку, которая провела четверть часа у него в машине. В самый ответственный момент она заметила, что клиент в хлопчатобумажных перчатках и сразу запсиховала. Перчатки - это чтобы не оставлять следов. А если не хотят оставлять следы, значит, ясное дело, затевается какая-то хрень. Это она все уже знала - маленькая негритяночка лет семнадцати, уже почти два года промышляющая на парижских тротуарах. Вот еще! Ей не хотелось получить нож в сердце или окончить дни на какой-нибудь вонючей хазе за тысячи километров от родного дома, чтобы последним воспоминанием о жизни осталось лицо сексуального маньяка. Человек постарался унять ее тревогу, спокойно объяснил, что у него кожная болезнь, а перчатки он носит, чтобы не пачкать руль. Девушка на это ничего не ответила: по-французски она знала только с десяток слов, чтобы зазывать клиентов и назначать цену.
Когда же негритяночка добросовестно закончила дело с этим страшным клиентом, у нее было только одно желание: как можно скорее выйти из машины. Это она и сделала при первом удобном случае: когда машина стояла на светофоре, сразу прыгнула на тротуар. Осмелев, принялась ругать клиента на своем наречии - "козел больной, сам вообще ничего не может".
Человек медленно поехал на зеленый свет. Слов проститутки он не понимал, но смысл был ясен. Встретившись с девчонкой глазами, он быстро и резко провел пальцем по горлу - мол, "я до тебя еще доберусь". Девчонка с облегчением глядела вслед машине. Марку она определить не могла, а запомнить номер - тем более.
Человек слушал ФИП. На улице Лафайета машин не было вовсе. Мигнув левым подфарником, "форд" въехал под аркаду в начале Будапештской улицы. Справа держал лавочку продавец безделушек для туристов. Свободное место виднелось метрах в двухстах от дома. Группа "Иглз" начала песню "Отель "Калифорния"" с большим соло трубы в интродукции. Человек прибавил звук, потушил фары, выключил мотор, закрыл глаза, закурил и дожидался, когда кончится песня, чтобы пойти потом домой. Через семь минут пятьдесят одну секунду.
Мистраль слушал то же самое и тоже прибавил громкость. После длинного инструментального вступления салон автомобиля заполнил голос Дона Хенли: "On a dark desert highway, cool wind in my hair"…
Клара у себя в машине радио не слушала. Она ехала следом за мужем и озабоченно размышляла. Кончилось тем, что она набрала на мобильнике номер справочной службы. Откликнулся женский голос.
- Добрый вечер. Будьте любезны, я хотела бы знать телефон Жака Тевено, парижского психиатра.
- Вы хотели бы с ним сейчас связаться? - спросила оператор.
- Нет-нет, сейчас уже поздно, только номер, пожалуйста.
- Вам пришлют эсэмэс. Всего доброго, мадам.
Из тетрадей Ж.-П. Б. "События и сновидения".
1983 год, Март.
Мне исполнилось восемнадцать. Я теперь совершеннолетний. Знакомые пацаны, отморозки покруче моего, поздравили меня с днем рождения и подарили мопед, а сами ржут. Не сказали, что этот мопед вынули из-под какого-то мужика на светофоре. Ну, недели через две меня стопорят полицаи - и звиздец, мопед краденый. Повели в участок. Шеф говорит мне: "Это не кража, а грабеж, потянет дороже". А я чего? Я тут вообще ни при делах. Один пацан из тех, что брали мопед, как раз был в участке, так он меня узнавать не стал, не дурак же. Я полицаям говорю, что железяку свою купил. Они не поверили. И правильно не поверили, только я стою на своем: купил, дескать, у каких-то парней, а у кого не знаю.
Судили меня за хранение краденого, а вместо срока дали замечание о несоблюдении закона. От этих слов ты по идее должен обосраться, а они пустые. Судьи только лупят на тебя глаза, грозят пальчиком и важно так говорят: "Имейте в виду, на этот раз вам повезло, потому что вы не были судимы, но в другой раз вам с рук так просто не сойдет! Помните: вы теперь совершеннолетний!" А я делаю вид, будто весь дрожу от страха. Поклялся, конечно, что буду вести себя хорошо, под конец говорю: "Спасибо большое, господин судья, за вашу доброту, вы мне очень помогли". А сам думаю: "Засыпаться больше не надо, а вещички как тырили, так и будем тырить". Да я больше ничего и не умею, ничем другим не занимаюсь.
Короче, месяца не прошло, как случилась вся эта херня, только я тогда этого, конечно, не знал.
Потом мы с корешами пили теплое пиво из горла. После третьей бутылки у меня голова закружилась. А круче всего было, когда мы добыли дурь. Я знал, что это такое, но раньше не курил. Теперь познакомился. Нахрен такой опыт: я блевал - чуть не помер.
Апрель.
Прошел месяц. Я привык, курю каждый день то два, то три чинарика. Лучше всего вечером - взять пивка и сесть с друганами отмороженными, что целый день болтаются без дела и приносят дурь. Оказывается, и голова от этого меньше болит, а мать меня к врачу не ведет: "Ни к чему это". Я накурюсь, выпью пива и ложусь спать. Мать часто у себя с мужиком - я зажигаю свет, грохочу, мне на них насрать. Она вместо двери повесила у себя в комнате занавеску - со смеху помрешь. Утром потом, если я ее вижу, начинается ор. Я ее слушаю и зеваю, а кончается обычно плохо: либо она уходит, хлопнув дверью, либо я. Однажды она хотела мне врезать, я ей посмотрел в глаза - она руку и опустила.
Май - сентябрь.
Крейсерская скорость по дури - пять или шесть чинариков в день и немного пива. Это, конечно, бешеные "бабки", у меня не хватает, чтобы каждый день столько брать. Я кое-что придумал, как их добывать, но эти планы все быстро лопнули. Воровать в супермаркетах стремно, особенно когда там нет никого. На мою рожу охрана как мухи на мед слетается. Раз - и я уже в кольце, пальцем не могу шевельнуть. Я выхожу не оборачиваясь и показываю им средний палец. Был другой план, вроде работал, но и тут я прокололся. Пока мать с новым мужиком трахается, я заползаю в комнату и чищу его бумажник. Несколько раз сошло нормально. Потом слышу - мать орет: "Я не блядь, не брала я твоих "бабок", козел! Сам ничего не можешь, только шаришь по всей комнате! Вали отсюда быстро!" Тот и свалил, но мать ко мне влетела как очумелая. Можно не рассказывать. Она все просекла. Тут уж я получил по полной - хлестала меня как могла. Я сам ей в ответ чуть не врезал.
Другой план продержался дольше, но тоже сгорел синим пламенем. Я стал "бомбить" тачки тех, кто к матери приезжал на ночь. Приемник, кассеты, всякая фигня из багажника - все годилось. А потом мужики стали говорить матери, что у нас улица неспокойная. В первый раз она не поверила, во второй удивилась, в третий уже меньше, в четвертый насторожилась, в пятый что-то просекла, в шестой меня застукала - и опять сорвалось. Перебор.
Потом я придумал запасной вариант, как прокормиться. Я тырю мопеды и маленькие мотоциклы и сдаю барыгам в соседнем городе. За мопед в хорошем состоянии платят - можно взять дури на две недели, а за никелированный мотоцикл - на целых два месяца. Пока это лучший план, так можно долго еще держаться.
Я заметил, что сны мои от дури не переменились. Или так, немного. Снятся кошмары совсем несвязные, я их записываю или прямо ночью, когда от них просыпаюсь, или утром, как только открою глаза. Сколько потом ни читал записи, не могу понять, к чему они реально относятся.
Это все те же сны, что ко мне с детства привязались, только я уже больше могу разобрать. Сначала старался это терпеть, только до сих пор не понимаю, почему вот уже пятнадцать лет за кем-то гоняюсь. Сон стал частью меня самого. Мне странно и неприятно, когда я его не вижу. Сначала я бежал просто за тенью, потом тень стала силуэтом человека вдалеке, потом я стал его различать яснее, так что теперь уже понимаю: это парень, которого я вижу со спины далеко впереди. Сейчас я отстаю от него метров на пятнадцать: я бегу скорей - и он скорей, я тише - он тише, я иду шагом - и он шагом. Расстояние между нами всегда одинаковое. Он все понимает, но никогда не оборачивается, никогда меня не зовет. Несколько раз я за ним гнался и потом падал, а когда падал, то так махал руками, что от этого просыпался. Я записываю сон и засыпаю опять. А иногда не засыпаю. Тут ничего не поделаешь.
Глава 10
Суббота, 9 августа 2003 года.
В три часа утра Мистраль у себя дома в кабинете изучал дело об убийствах в Уазе. Читал его как профессионал, внимательно, с ручкой и блокнотом. В итоге составил длинный список вопросов, касающихся Жан-Пьера Бриаля, которого считали совершившим эти убийства. Фотографии мест преступления его смущали: что-то не клеилось, но что, он не знал. Ощущал нестыковку на уровне интуиции. Он написал на листке и несколько раз подчеркнул: "Сравнить места преступления в Уазе с парижскими. Что-то там не клеится". Потом перечитал то, что сам называл "заметками по ходу" - мысли, которые ему приходили в голову, пока смотрел снимки и читал протоколы. Он сравнивал серии преступлений в Уазе и Париже. Заметки были записаны на половине листка, ожидая ответов в другом столбце.
"Вопрос: к чему вообще весь этот цирк, особенно если убийца не знаком с убитыми (Париж)?
Убийца уродовал лица - как правило, это значит, что он хорошо знал жертв преступления или они его. В Уазе так и было. А в Париже?
Он накрывает женщинам лица. Так же он поступал и в Уазе. Это смущает, тем более что эта подробность не была опубликована в печати. Того ли они арестовали в Уазе?
Убитые в Париже слишком различны во всем, чтобы между ними существовала связь. Но исключить ее нельзя. Какая?
Он приносит орудия убийства с собой - преступление подготовлено.
Если подготовлено - жертвы намечены заранее, все равно каким образом. Чтобы найти их - нужно время. Все точно рассчитывает, тогда почему именно они?
Если его ведет случай - мы не можем идти по этому следу, его нет. Но не стыкуется с тем, что он уродует лица: в таких случаях считается, что жертвы убийце известны.
Спросить жандармов, есть ли у них более точные данные о происхождении и детстве Ж.-П. Б.".
Мистраль закрыл толстый том дела и положил на него свои заметки.
Он инстинктивно почувствовал необходимость разом отбросить от себя все, что сейчас видел и читал. Настал момент попытаться уснуть. Ему нужно было, так сказать, омыть ум от сцен убийства, и он выбрал свой самый любимый фотоальбом - сборник прекрасных черно-белых портретов Чета Бейкера. Фотографии навели его на мысль послушать джаз. Он надел наушники, прокрутил список песен в айподе и остановился на "Касанье губ твоих". Пел молодой Чет Бейкер, и Мистраля захватила музыка, голос певца. Он не отказал себе в удовольствии послушать и другие песни Бейкера, а также его дуэты со Стэном Гетцем.
К своему удивлению, он стал зевать, его клонило в сон. Мистраль лег, уснул, а через три часа проснулся от кошмара - того же самого. Он попытался опять уснуть, но не смог. Лежал не шевелясь, чтобы не потревожить Клару. А она тоже не спала, но не подавала виду, чтобы муж хотя бы не вставал с постели.
По дороге на Сент-Уанский блошиный рынок Мистралю из штаба никто не звонил, и он перезвонил им сам. Дежурный по комендатуре ответил:
- Ночь без ЧП, кое-где были драки, но никакого чрезмерного насилия и вообще ничего особенного.