На месте похищения и во всём зале не обнаружено ничего особенного. На раме украденной картины (места указаны на снимке крестиками) найдены отпечатки пальцев Ливио Перетти. Кнопки, которыми полотно Перетти прикреплено к раме, - самые обычные, их можно купить в любом писчебумажном магазине. На кнопках не обнаружено ни одного отпечатка, что означает, что ими манипулировали в перчатках.
Чигола закурил и задумался. Какого дьявола вору (или ворам, все едино) понадобилось затыкать пустую раму идиотской копией? Ответ мог быть только один: вор хотел выиграть время. Пустая рама сразу бросается в глаза, сразу вызывает тревогу, а полотно, даже дурацкая копия, возбуждает сначала любопытство, потом недоумение и только после этого - тревогу. От любопытства до тревоги пройдёт какое-то время, пусть небольшое, но его хватит, чтобы вынести картину или укрыть её где-то в галерее. Другого объяснения нет! Чигола издал короткий довольный смешок, потёр подбородок и почувствовал, что в его душе, где-то в самом потаённом уголке, что-то шевелится, оживает, - может быть, надежда.
Он вызвал начальника группы и приказал тщательно обыскать служебные кабинеты, подсобные помещения и запасники галереи, а также квартиры находящихся под следствием; полотно Корреджо спрятано в музее или вынесено из него ночью.
Затем Чигола велел привести Ливио Перетти.
Роберто Тоцци прибыл незадолго до того, как Ливио Перетти ввели к Чиголе. Он был истощён, изнурён, еле волочил ноги, как тяжело больной человек. Профессор сел в углу у окна и боязливо посмотрел на Феликса Чиголу, восседавшего за директорским письменным столом красного дерева. Главный инспектор рассеянно кивнул ему, на что директор вежливо сказал "благодарю"; надо заметить, что у Роберто Тоцци не было особых оснований расстраиваться, потому что генеральный директор музеев Боргезе прямо заявил, что не собирается возлагать на него ответственность за пропажу и ограничится тем, что лишит профессора наградных к рождеству. Инесса Тоцци, супруга профессора, узнав о происшествии и будучи человеком сугубо земным и трезвым, как большинство женщин, заметила, что из-за одной "Данаи" государство не рухнет и что ему лучше думать не о краже, а о том, где им провести рождественские вакации. А "Данаей" пускай занимается полиция, за то ей и деньги платят. Ободрённый генеральным директором и утешенный женой, он, конечно, мог и не переживать это событие так трагически.
Итак, кабинет директора музея (стиль ампир, слегка оживлённый дозой рококо) стараниями Чиголы был превращён в кабинет следователя и оснащён магнитофоном, у которого постоянно дежурил офицер полиции, одновременно исполнявший обязанности дежурного адъютанта. Следствие вёл Чигола, главный инспектор уголовной полиции; а Роберто Тоцци представлял потерпевшую сторону, которая неудержимо теряла свои иллюзии.
В кабинет вошёл Ливио Перетти, злой и разобиженный. С директором он поздоровался, а следователя не удостоил взглядом. Главный инспектор не обратил внимания на эту демонстративную невежливость; он свыкся с тем, что подозреваемые показывают самые разные чувства по отношению к инспектору полиции. Одни делают вид, что готовы броситься к ногам следователя и целовать носки его туфель, другие готовы взглядом удушить или растерзать его, третьи смотрят на него сверху вниз, как, например, директор полиции смотрит на подчинённых ему сержантов и лейтенантиков. Те, кто был готов умолять о милости или грозил расправой, не производили на Чиголу никакого впечатления, и он обращался с ними как с одушевлёнными предметами. Не задевали его и подследственные, смотревшие на него свысока; это было в порядке вещей и диктовалось их социальным статусом и финансовым положением. Пришлось ему, например, два года назад допрашивать маркиза Джулио Террачини по обвинению в сутенёрстве и содержании домов разврата. Маркиз владел полдюжиной отелей с роскошными ресторанами, у него был бронированный "кадиллак" и отряд из ста проституток, которые работали на него. На допросе маркиз смотрел на Чиголу так, как смотрит, наверное, лев на презренного шакала. Но Чигола не сердился: он понимал, что маркиз имеет на это право, во-первых, потому что он маркиз, а во-вторых, потому что он богат, очень богат. Таким людям позволено смотреть на окружающих свысока, и только дурак мог бы на это обижаться.
Лишь одна категория подследственных задевала его за живое и даже заставляла испытывать некое душевное неудобство. Это были люди, смотревшие на него как на пустое место. Их взгляд проходил сквозь инспектора, ни на секунду не задерживаясь на его лице; их презрение принижало его, испепеляло и превращало в ничто. Когда его ненавидели или смотрели на него свысока, Чигола это понимал и в некоторых случаях оправдывал, потому что жизнь научила его мудрости известного рода. Но когда его презирали и не ставили ни во что, когда смотрели сквозь него, как в пустоту, - этого он не мог взять в толк; тут крылась загадка, недоступная его пониманию.
Чувство бессилия по-разному действует на людей: у слабого оно вызывает отчаяние, а у сильного, энергичного - ожесточение. Не понимая причин, по которым иные люди превращали его в пустое пространство, он весь подбирался, ожесточаясь до такой степени, что был готов любой ценой утопить такого подследственного, даже если понимал, что тот невиновен. Вот и сейчас он, кажется, и не заметил убийственного пренебрежения Перетти, даже притворился, что не замечает его грубости, - подумаешь, большое дело, какой-то сопляк в потёртом костюмишке не поздоровался, - но в душе его спали замки с каких-то мрачных камер, и оттуда выскочила дюжина ощетинившихся волков. Волки сели, подняли морды к небу и послали к звёздам душераздирающий вой.
- Дайте ваше удостоверение личности, - начал бесстрастным голосом Чигола, рассматривая свои ногти.
Ливио Перетти небрежно бросил на стол документ.
- Нельзя ли повежливее? - не вытерпел адъютант.
- Джованни, оставь парня в покое! - вмешался Чигола тоном, который говорил: "Что ты хочешь от идиота!". Он полистал странички документа, отодвинул его и спросил: - Как ваше имя, молодой человек, где вы живёте и каков ваш род занятий?
- Моё имя вы только что прочли! - ответил Ливио с такой кислой гримасой, будто только что сжевал таблетку хинина. Помолчав, он добавил, - живу на виа Помпео Магна, дом 17, в чердачной комнате рядом с голубятней хозяина, учусь в Академии художеств по отделению живописи, на последнем курсе.
- Кто вас содержит?
- Я сам себя содержу.
- Чем вы зарабатываете на жизнь?
- Работаю официантом.
- Говорите конкретнее, черт побери! Где?
- Откуда мне знать, что вас интересуют подробности! В закусочной "Республика" на пьяцца Република, против фонтана Наяд. Этого достаточно?
- В какие часы вы работаете?
- По вечерам.
- Каждый вечер?
- Каждый вечер, кроме воскресений.
- Ваше трудолюбие похвально. В какое время вы начинаете работу и в какое время покидаете закусочную?
- Начинаю в шесть и кончаю около одиннадцати. - Ливио Перетти сдвинул брови, и глаза его вспыхнули.
- Будьте добры объяснить мне, для чего вы задаёте эти дурацкие вопросы! - воскликнул он, и его горячие глаза южанина впились в по-северному бесстрастное лицо Чиголы.
- Святая Цецилия! - от бескрайнего недоумения адъютант даже развёл руками. - Какая дерзость! Как вы можете так отзываться о вопросах синьора инспектора!
- Вы сидите у магнитофона и не лезьте не в своё дело! - огрызнулся Ливио. - Вместо того, чтобы сказать мне спасибо, - продолжал он, обращаясь к Чиголе, - за то, что я первым обнаружил кражу, первым поднял тревогу, вы бессовестно отнимаете у меня время, да ещё задаёте провокационные вопросы!
Чигола помолчал, засмотревшись на свои ногти. Потом перевёл взгляд на окно и помолчал ещё немного. За окном виднелась часть площади и один из фонтанов. Моросил унылый дождик, и картина с фонтаном была грустной.
- Да, вот что! - сказал инспектор, будто внезапно вспомнив о существовании Ливио. - Здесь я задаю вопросы, а вы должны на них отвечать. Таков порядок. Если вы не будете отвечать как положено, то лишь осложните собственное положение и ваше принудительное пребывание в музее затянется.
- Хорошо, спрашивайте! - вздохнул Ливио и посмотрел на Роберто Тоцци, пытаясь поймать его взгляд. Но Роберто Тоцци был неподвижен, он погрузился в свои мысли и ничего не слышал. Казалось, его и нет в кабинете.
- От пьяцца Република до Помпео Магно путь неблизкий, и я уверен, что возвращаетесь домой не раньше полуночи.
- Если вообще возвращаюсь! - подхватил Ливио, слегка наклонив голову набок, отчего его слова прозвучали как дерзость.
- Я говорю о тех днях, когда вы ночуете дома. Кто в такие дни открывает вам подъезд около или после полуночи?
- В это время привратницы уже спят, открывает привратник.
- В котором часу вы вчера явились в этот ваш ресторан и когда из него вышли?
- Вчера вечером я вообще не ходил на работу.
- Расскажите подробно, с указанием времени, что вы вчера делали после 4 часов пополудни, где были, куда ходили и с кем виделись.
На этот вопрос Ливио Перетти ответил не сразу. Он молчал долго, может быть, дольше, чем было нужно. На его смуглом лбу выступил пот. Наконец он сказал:
- Когда я вышел из музея, то пошёл прямо к любовнице. У неё и провёл всю ночь.
- Её имя и адрес? - ледяным тоном спросил Чигола.
- Имени не знаю, а улицы не помню! - засмеялся Ливио.
- Я помогу вам, - заметил Чигола. - А пока поговорим о другом. Расскажите подробно, когда и как вы обнаружили, что картина художника Корреджо "Даная" украдена.
- Это можно рассказать в нескольких словах. Утром я поднялся в зал, в котором работаю, было минуты три десятого. В зале ещё никого не было. Я пошёл прямо к мольберту, потому что первый, свежий взгляд на холст очень важен, от него зависит работа всего дня. Глаза ещё не устали, ещё не привыкли к цветам, улавливают малейший нюанс. Поэтому, войдя в зал, я направился к мольберту, сосредоточившись и собрав всё своё внимание, но когда подошёл, застыл как вкопанный: на мольберте огромной дырой зияла пустая рама. Кто-то срезал холст…
- На каком расстоянии вы были от мольберта, когда увидели, что холст срезан?
- Шагах в десяти.
- Как же вы могли увидеть, что холст срезан, а не снят? В десяти шагах такую подробность разглядеть довольно трудно.
- Вы бы не заметили, но я - дело другое, у меня взгляд профессионала.
- Продолжайте.
- Я стоял на месте как вкопанный, потом поднял взгляд на стену, к "Данае" Корреджо, и чуть не упал: вместо неё висел мой холст, приколотый к раме кнопками.
- На каком расстоянии вы были от картины?
- До неё было шагов пятнадцать.
- В пятнадцать шагах никакие кнопки разглядеть невозможно. Как вы поняли, что холст держится на кнопках?
- Эти вещи, синьор, не видишь, а чувствуешь. Я просто почувствовал, что мой холст приколот к раме и все!
- С такой чувствительностью вас можно только поздравить! - заметил Чигола. - Пойдём дальше. Что вы сделали после того, как заметили подмену картины Корреджо своим холстом?
- Я подбежал к нему, схватил за левый край, чтобы сдёрнуть его, и увидел, что под холстом ничего нет. Рама была пуста.
- И что было дальше?
- Несколько секунд я стоял как огорошенный, а потом побежал вниз, чтобы уведомить директора.
- Уведомить о чём?
- Что "Даная" Корреджо украдена!
- Картина была вырезана или вынута из рамы?
- Это придётся установить вам. Я уже сказал, синьор, что рама была пуста. Ни картины, ни подрамника.
- Почему вы решили, что картина непременно украдена? Почему не предположили, что она, например, отдана на реставрацию или на промывку?
- Я предположил самое вероятное. У нас картины промывают раз в столетие, а крадут каждый день!
Чигола закурил, выпустил клуб дыма и совершенно ровным голосом спросил:
- Ну как, вспомнили вы имя своей любовницы?
- Абсолютно вылетело из головы! - нахально улыбнулся Ливио Перетти.
- Это может случиться с человеком, у которого дюжины три любовниц и он меняет их каждый вечер. Укажите название улицы и номер дома, в котором вы провели эту ночь.
- Я же сказал, что не помню!
- Значит, скрываете?
- Понимайте как хотите! - Ливио Перетти вдруг вспыхнул. - Вы не имеете права лезть в мою интимную жизнь! Как вы смеете!
- Полицейскому и врачу по венерическим болезням нужно рассказывать все! С начала и до конца! Выйдите в вестибюль, молодой человек, и повторите эту истину про себя сто раз или сто тысяч раз, пока не поумнеете! А тогда приходите снова!
Ливио Перетти кивнул Роберто Тоцци, который уже несколько минут делал вид, что следит за допросом, и вышел, дерзко подняв голову.
- Приведите сторожа Марко Монтано! - обратился Чигола к ошарашенному адъютанту.
Адъютант вытянулся в струнку, щёлкнул каблуками и выскочил за дверь. Через секунду в вестибюле поднялся страшный гвалт, послышались возбуждённые выкрики. Роберто Тоцци побледнел, а Чигола выскользнул из кабинета. Увидев, как по-кошачьи ловко и стремительно он это сделал, директор музея побледнел ещё сильнее.
В вестибюле глазам Чиголы открылась странная картина. Адъютант держал руку на кобуре пистолета; перед ним с желчной улыбкой стоял взъерошенный Ливио Перетти, глаза его полыхали. К ним бежали полицейские.
- Джованни! - мрачно позвал Чигола. Адъютант дрогнул, обернулся и застыл на стойке "смирно". - В чём дело, что за сцены? - ещё мрачнее спросил главный инспектор.
- Я его сейчас застрелю! - ответил адъютант.
- За что? - зловещим тоном полюбопытствовал Чигола.
- Он хотел дать мне пощёчину!
- Не хотел, а дал! - поправил его молодой человек. - Вот! - и он указал на щеку адъютанта.
- За что ты его ударил? - продолжал интересоваться Чигола.
- Эта свинья обругала меня, - ответил Ливио.
- Я должен застрелить его, господин полковник! - настаивал на своём адъютант.
- Пожалуйста, Джованни, но только на твою ответственность и при одном условии: сначала я закончу его допрос. Так что тебе придётся подождать!
- Придётся подождать, господин полковник, - согласился Джованни.
Чигола положил руку на блестящую бронзовую ручку двери и тут услышал: "Начальник следственной группы защищает красных собак. Как это понимать?" Вопрос задал Карло Колонна, стоявший в глубине вестибюля.
"Злобный и мстительный тип! - подумал Чигола. - Такой не моргнув глазом кому угодно всадит пулю в затылок!"
Он нажал ручку двери и ушёл в кабинет.
Марко Монтано, чинно стоявший посреди кабинета, встретил его любезным поклоном.
- Марко Монтано? Сколько лет служишь в Боргезе?
- Этой осенью исполнится двадцать лет, ваше сиятельство!
- Не нужно называть меня "сиятельство", Монтано! Можешь обращаться ко мне "полковник Чигола".
- Понял, господин полковник!
- В каком чине служил в армии?
- Сержант, господин полковник! Сержант артиллерии!
- Ну, сержант, в войне участвовал?
- Так точно, господин полковник! Бил немцев под Падуей, когда они уходили из Австрии, при Удино, когда бежали из Югославии, и в других местах!
- Гм… Значит, в Боргезе ты уже двадцать лет. Как же, по-твоему, исчезла картина?
- Не могу себе представить, господин полковник!
- Кого-нибудь подозреваешь?
- Сохрани меня святая Мария, такого греха на душу не хочу брать.
- Хорошо! Значит, в котором часу ты вчера принял дежурство?
- Как всегда, господин полковник, в 16 часов. Никколо Альфьери передал мне дежурство по второму этажу, а Федериго Нобиле - по первому. Никколо Альфьери по ночам не дежурит.
- С кем из привратников ты дежурил?
- С Агостино, господин полковник.
- Объясни мне, Монтано, как вы охраняете музей по ночам, если вас во всём здании только двое - ты да привратник?
- Нас трое, господин полковник, потому что Лоренцо по ночам тоже находится в галерее, он отсыпается в привратницкой до очередного дежурства. Днём, господин полковник, в галерее дежурят три сторожа: Джустиньяни, Палантьери и Никколо Альфьери. Ночью охрану несут один привратник и один сторож. Больше и не нужно, потому что снаружи в музей проникнуть невозможно. Привратник сидит на стуле в преддверии и каждый час заводит будильник. Этот будильник не простой, он работает всего один час, и если забудешь завести его на шестидесятой минуте, проклятая машинка останавливается, и никакими силами её уже не сдвинуть с места. На другой день приходят контролёры и начинают спрашивать, как ты смел заснуть, скажем, в два часа ночи; так ли надо охранять галерею, картины которой стоят миллионы? И подписывают тебе паспорт. За мою службу в Боргезе уволено три привратника и двое сторожей.
- Разве и сторожа заводят будильник?
- Конечно, господин полковник! Как же иначе?
- Хорошо. Привратник сидит в преддверии. А где ты сидел вчера вечером?
- Там, где всегда сижу, господин полковник! На против коридора, что ведёт в кабинеты администрации и к служебному входу. Так у меня перед глазами и коридор, и вестибюль; выйди кто из залов или служебным входом - сразу увижу. Как могла пропасть картина - ума не приложу!
- Монтано, ты сказал, что незаметно для тебя воспользоваться служебным входом невозможно. Запирается ли на ночь дверь этого входа? И где находится ключ - в замке или кто-то забирает его?
- Дверь служебного входа всегда заперта. Днём ключ держит у себя дежурный сторож, который наблюдает за вестибюлем и коридором. Если кто позвонит, сторож отопрёт. Ночью ключ от служебного входа находится у дежурного привратника.
- Сколько таких ключей есть в музее и у кого они находятся?
- Всего два ключа, господин полковник. Один постоянно находится у начальника, синьора Чезаре. Второй ключ днём держит дежурный сторож, а ночью - дежурный привратник. Этот ключ не выносится из музея.
Чигола помолчал, глубоко затягиваясь сигаретой. Потом спросил:
- Вчера ты дежурил в первую смену, так?
- Так точно, господин полковник!
- Кто из сторожей дежурил с тобой?
- Агостино, господин полковник!
- Так… Ты ничего особенного не видел во время дежурства? Может быть, слышал что-нибудь?
- Совсем ничего, господин полковник!
- Никто не звонил со служебного входа? Никто не приходил?
Монтано вдруг примолк. Он достал носовой платок, отёр затылок и шею, бросил какой-то измученный взгляд на дверь.
- Посторонние люди не звонили и не приходили, господин полковник!
- А своих не было? - поднялся вперёд Чигола. - Братьев? Сестёр?
- Я застал в музее синьорину Ченчи, племянницу синьора Чезаре Савели.
- Луизу Ченчи?
Монтано кивнул.
- И когда ушла из музея Луиза Ченчи, Монтано? В котором часу ты её выпустил?
Монтано покачал головой.
- Синьорина ушла после того, как кончилась моя смена, господин полковник. Её выпустил привратник Лоренцо.
- Привести привратника Лоренцо! - распорядился Чигола. - А ты, Монтано, присядь. Садись вон на тот стул. Ты человек немолодой, тебе не годится стоять на ногах!
- В каком году ты родился, Лоренцо?