- Могу, сэр. Это, несомненно, предупреждение. Но чтобы сделать смерть Пилгрима понятной и оправданной с их точки зрения - а нельзя забывать, что, хотя эти люди безрассудны, они в то же время и рассудительны, - она должна быть больше чем предупреждением. Его убийство - это сплав приглашения и вызова. Наши противники хотели бы, чтобы их предупреждение было проигнорировано. Если они уверены, что ЦРУ помогает мистеру Ринфилду организовать турне по Европе, и если, несмотря на гибель нашего коллеги (а они не сомневаются, что мы догадаемся, чьих рук это дело), турне состоится, значит, у нас имеется настоятельнейшая необходимость делать это. Окончательные доказательства они надеются найти в Крау. И тогда мы будем дискредитированы в глазах мировой общественности. Можете себе представить, какой шум произведет известие о высылке из страны целого цирка! Это будет мощный аргумент в пользу Востока на предстоящих переговорах. Мы станем посмешищем для всего мира, наша репутация серьезно пострадает. История пилота Гэри Пауэрса с его самолетом У-2 покажется пустяком по сравнению с этим.
- Верно. А что вы думаете о возможности обнаружения этого подкидыша в гнезде ЦРУ?
- В данный момент его не обнаружить.
- А вы, доктор Харпер?
- Я полностью согласен. Бесполезно устраивать слежку за несколькими сотнями ваших людей, работающих в этом здании.
- И кто будет следить за следящими? Вы это имели в виду?
- Вы прекрасно поняли, что я имел в виду, сэр.
- Увы! - Адмирал достал из внутреннего кармана визитные карточки и протянул по одной Бруно и Ринфилду. - Если я вам понадоблюсь, позвоните по этому номеру и спросите Чарльза. Если у вас есть какие-то догадки о моем имени и моей должности, держите их при себе. - Адмирал вздохнул. - Боюсь, Фосетт, что ваше толкование этого убийства абсолютно правильно. Другого сколь-нибудь удовлетворительного объяснения, по-видимому, нет. Тем не менее нам необходимо достать интересующий нас документ. Возможно, следует придумать другой способ.
- Другого способа не существует, - заметил Фосетт.
- Другого способа нет, - подтвердил Харпер.
Адмирал кивнул:
- Другого способа нет. Бруно - или никто.
Фосетт покачал головой:
- Бруно и цирк - или никто.
- Видимо, так. - Адмирал задумчиво посмотрел на Ринфилда. - Скажите, вы думали о том, что будет в случае провала?
Ринфилд опорожнил свою рюмку. Его руки перестали дрожать, и он полностью пришел в себя.
- Откровенно говоря, нет.
- О том, что вас могут арестовать?
- Нет.
- Понимаю. Это было бы ужасно для вашего бизнеса. Могу ли я сделать вывод, что вы передумали?
- Не знаю, просто не знаю. - Ринфилд встревоженно посмотрел на Бруно: - А ты?
- Я еду. - Голос Бруно был ровным и бесцветным, лишенным каких-либо признаков театральности. - Если придется, поеду один, хотя пока не знаю, как я туда доберусь и что стану делать, когда попаду на место. Но еду в любом случае.
Ринфилд вздохнул:
- Значит, вот как, - и едва заметно улыбнулся. - Придется ехать. Ни один иммигрант не сможет посрамить американца в пятом поколении.
- Благодарю вас, мистер Ринфилд. - Адмирал с любопытством и в то же время оценивающе посмотрел на Бруно. - И вас также, мистер Вилдерман. Скажите, почему вы решили ехать?
- Как я уже говорил мистеру Фосетту, я ненавижу войну.
Адмирал ушел. Следом за ним удалился доктор Харпер. Ушли Ринфилд и Бруно. Вскоре после этого унесли тело Пилгрима. Через три дня его подобающим образом похоронят, и никто и никогда не узнает об истинной причине смерти правнука английского пэра. Подобное нередко случается с людьми, посвятившими жизнь разведке или контрразведке. Их жизнь порой обрывается самым неожиданным образом.
Фосетт, с мрачным и решительным выражением на пухлом лице, мерил шагами комнату погибшего коллеги, когда зазвонил телефон. Он тут же поднял трубку и услышал хриплый срывающийся голос:
- Фосетт? Это вы, Фосетт?
- Я. Кто это?
- Я не скажу вам этого по телефону. Вы прекрасно знаете, кто это. Вы втравили меня в это. - Голос так сильно дрожал, что его невозможно было узнать. - Ради бога, приходите скорее сюда, произошло нечто ужасное.
- Что именно?
- Приходите скорее. - Голос стал умоляющим. - И ради бога, приходите один. Я буду у себя в кабинете. В цирке.
Связь прервалась. Фосетт подергал рычажок, но в трубке было тихо. Он положил трубку, вышел из комнаты и запер за собой дверь. Потом вошел в лифт, спустился в подземный гараж, сел в машину и поехал в цирк сквозь тьму и дождь.
Огни, освещавшие цирк, были выключены, лишь кое-где горели тусклые лампочки - было уже очень поздно, и сотрудники цирка давно устроились на ночь в цинковом поезде. Фосетт вышел из машины и поспешил к клеткам с животными, рядом с которыми находился обшарпанный рабочий кабинет директора цирка. Здесь оказалось довольно светло, однако нигде не было видно ни одного человека. Вначале это очень удивило Фосетта, который знал, как Ринфилд дорожит своими четвероногими артистами. Но потом Фосетт подумал, что в отсутствии персонала нет ничего странного: какой нормальный человек станет входить в клетки к индийским слонам или к нубийским львам? Этими животными не только трудно управлять, их так же трудно украсть и вывести из цирка. Большинство животных спали, лежа на полу своих клеток, кроме слонов, привязанных за передние ноги и стоявших раскачиваясь из стороны в сторону. Двенадцать бенгальских тигров беспокойно метались по клеткам и время от времени рычали без видимой причины.
Фосетт направился было к кабинету Ринфилда, но в изумлении остановился, заметив, что в его единственном окне темно. Он подошел поближе и подергал дверь. Она была не заперта. Фосетт открыл дверь и заглянул внутрь. И тут свет померк у него в глазах.
Глава 3
Почти всю ночь Ринфилд не спал, и неудивительно: он размышлял о том, что произошло за день и какие еще неприятности принесут с собой эти события. В конце концов в пять утра Ринфилд встал, принял душ, побрился, оделся, покинул свои роскошные покои в поезде и направился туда, где располагались животные. Он всегда инстинктивно искал успокоения в общении с ними. Ринфилд любил цирк, цирк был его настоящим домом. Между Ринфилдом и его животными существовали определенная гармония и взаимопонимание, которых у него не было со студентами в те годы, когда он преподавал экономику. Ринфилд считал свою прежнюю преподавательскую деятельность напрасной тратой времени и полагал, что зря угробил на нее лучшие годы жизни. Кроме того, директор цирка рад был провести некоторое время с Джонни, ночным сторожем, который, несмотря на разделявшую их социальную пропасть, был старинным приятелем и доверенным лицом Ринфилда. Правда, этой ночью директор цирка никому не собирался исповедоваться.
Джонни нигде не оказалось. Это было странно, потому что старик-сторож никогда не спал на посту, хотя его работа была не слишком трудна: он должен был сообщать дрессировщикам или ветеринарам о любых признаках нездоровья у животных. Сначала отсутствие Джонни лишь слегка удивило Ринфилда, потом он забеспокоился и принялся тщательно осматривать помещение, пока не обнаружил сторожа в темном углу. Джонни, пожилой иссохший калека - он не раз падал с каната, - был надежно связан, и во рту у него торчал кляп. Сторож не пострадал, но был ужасно разгневан.
Ринфилд вынул кляп, развязал старика и помог ему подняться на дрожащие ноги. За долгую жизнь в цирке сторож собрал обширную коллекцию непечатных выражений и теперь использовал их все до единого, чтобы выразить обуревавшие его чувства.
- Кто тебя связал? - спросил Ринфилд.
- Не знаю, босс. Это для меня загадка. Я ничего не видел и ничего не слышал. - Старик осторожно потер затылок. - Такое ощущение, словно меня стукнули мешком с песком.
Директор цирка осмотрел тощую шею Джонни. На ней было немало синяков, но кожа не была содрана или поцарапана. Ринфилд обнял старого приятеля за плечи.
- Так оно и есть. Пойдем, старина. Посидим в моем кабинете. У меня там есть кое-что, чтобы тебя приободрить. Потом позвоним в полицию.
Они были на полпути к рабочему кабинету директора, когда плечи Джонни неожиданно напряглись и он произнес хриплым изменившимся голосом:
- Боюсь, у нас тут есть для полиции кое-что похуже, чем мешок с песком, босс.
Ринфилд вопросительно посмотрел на старика, потом проследил за взглядом его расширившихся глаз.
В клетке с бенгальскими тиграми лежали растерзанные останки того, что когда-то было человеком. Уцелело лишь несколько обрывков одежды и колодка орденских лент, которую Ринфилд тотчас же узнал. Это было все, что осталось от полковника Фосетта.
Ринфилд, как завороженный, с ужасом смотрел на происходящее. В этот предутренний час в цирке было полно народу: рабочие цирка, артисты, полицейские в форме и детективы в штатском толпились возле клеток с животными и гадали, что же здесь произошло. Сотрудники "скорой помощи" завернули в пластик останки Фосетта и положили их на носилки. Немного в стороне от остальных стояли дрессировщик тигров Мальтиус, дрессировщик львов Нойбауэр и Бруно. Несколько минут назад эти трое вошли в клетку с тиграми и вынесли останки Фосетта.
Ринфилд повернулся к адмиралу, которому он сразу позвонил и который, прибыв на место происшествия, не потрудился представиться или как-то объяснить свое присутствие здесь. Тем не менее ни один полицейский не побеспокоил его расспросами: наверняка какой-нибудь высший чин приказал оставить этого человека в покое.
Ринфилд обратился к адмиралу:
- Скажите бога ради, кто мог совершить подобное злодейство?
- Я очень сожалею о случившемся, мистер Ринфилд. - Подобные слова были совершенно нехарактерны для адмирала, который не имел привычки выражать сожаление о чем бы то ни было. - Жаль Фосетта. Он был одним из моих самых способных и надежных сотрудников и вообще достойнейшим человеком. И сожалею, что навлек на вас такую беду. Без подобной рекламы в прессе цирк вполне мог бы обойтись.
- Черт с ней, с прессой! Кто мог это сделать?
- Себя мне тоже немного жаль, - продолжал адмирал. - Вы спрашиваете кто? Разумеется, тот же, кто убил Пилгрима. Я знаю об этом не больше вас. В одном уверен: кто бы ни был этот человек или эти люди, они знали, что Фосетт сюда придет, поэтому заранее связали сторожа и засунули ему кляп. Старику повезло, что его не кинули в клетку с тиграми вместе с Фосеттом. Думаю, нашего коллегу вызвали сюда ложным телефонным звонком. Мы это скоро узнаем. Я велел проверить.
- Проверить что?
- Каждый звонок в наше учреждение и из него записывается на пленку. Исключение составляют звонки, сделанные по телефонам, снабженным шифровальными устройствами. Если повезет, через несколько минут у нас будет эта запись. А пока я хотел бы побеседовать с людьми, которые вынесли из клетки останки Фосетта. С каждым по очереди. Как я понял, один из троих - ваш дрессировщик тигров. Как его зовут?
- Мальтиус. Но… но он вне подозрений.
- Я не сомневаюсь, - терпеливо ответил адмирал. - Вы думаете, что при расследовании убийства допрашивают только подозреваемых? Пожалуйста, пошлите кого-нибудь за Мальтиусом.
Мальтиус, темноглазый болгарин с открытым лицом, был явно очень расстроен.
- Вам не из-за чего так расстраиваться, - доброжелательно обратился к нему адмирал.
- Это сделали мои тигры, сэр, - ответил болгарин.
- Вы единственный человек, которого ваши тигры не тронули бы. Или они могут наброситься и на вас?
- Не знаю, сэр. Если человек спокойно лежит, тигры вряд ли его тронут. - Мальтиус заколебался. - Но при некоторых обстоятельствах они могут растерзать и лежащего неподвижно.
Адмирал терпеливо ждал объяснений, и Мальтиус продолжил:
- Если их спровоцировали. Или…
- Да?
- Или если звери почувствовали запах крови.
- Вы в этом уверены?
- Разумеется, он уверен!
Адмирал, который не вполне сознавал, насколько дороги Ринфилду его люди, был поражен его резким тоном.
- А что вы думаете, сэр? Мы кормим тигров кониной и говядиной - сырым мясом, которое пахнет кровью. Тиграм не терпится схватить мясо, и они рвут его зубами и когтями. Вы когда-нибудь видели, как кормят тигров?
Адмирал воочию представил, как погиб его подчиненный, и невольно вздрогнул.
- Не видел и вряд ли когда-нибудь захочу видеть! - Он снова повернулся к Мальтиусу: - Значит, могло быть так, что Фосетта ударили ножом и бросили в клетку живым, неважно, в сознании или без сознания, ведь у мертвых кровь не течет.
- Не исключено, сэр. Только сейчас уже невозможно найти на теле ножевую рану.
- Это я понимаю. Дверца клетки была заперта снаружи. Можно ли ее запереть изнутри?
- Нет. Изнутри дверцу можно закрыть только на задвижку. Она не была закрыта.
- Разве это не удивительно?
Мальтиус впервые еле заметно улыбнулся.
- С точки зрения дрессировщика, тут нет ничего удивительного. Перед тем как войти в клетку, я снаружи вставляю ключ в замок и оставляю его в таком положении. Оказавшись внутри, я закрываю дверь на задвижку: нельзя допустить, чтобы она случайно открылась сама или от толчка одного из тигров и чтобы тигры вышли погулять. - Мальтиус улыбнулся еще раз, но опять без особой радости. - Это и для меня важно. Если что-то пойдет не так, как надо, я всегда могу отодвинуть задвижку, выйти и повернуть ключ снаружи.
- Благодарю вас. Вы не могли бы пригласить вашего друга…
- Его зовут Генрих. Генрих Нойбауэр. Он дрессирует львов.
- Мне бы хотелось с ним поговорить.
Расстроенный дрессировщик ушел.
- Мне кажется, что он очень огорчен, - заметил адмирал.
- А вы бы не расстроились на его месте? - Голос Ринфилда снова прозвучал довольно резко. - Дело не только в том, что Мальтиус чувствует себя лично ответственным. Его тигры впервые попробовали вкус человеческого мяса. А как вы понимаете, Мальтиус и сам из человеческой плоти.
- Я об этом не подумал.
Адмирал задал Нойбауэру несколько не связанных между собой вопросов и попросил пригласить Бруно. Когда тот приблизился, адмирал сказал:
- Вы единственный, с кем я действительно хотел поговорить. Двое других были только прикрытием - приходится быть осторожным, ведь за нами наблюдают и сотрудники цирка, и полиция. Некоторые полицейские считают меня важным начальством из управления. Другие думают, что я из ФБР, хотя не ясно, что заставляет их делать подобные выводы. Ужасный случай, Бруно, ужасный случай. Похоже, бедный Фосетт был прав: на нас нажимают изо всех сил, чтобы выяснить, сколь велико наше желание попасть в Крау. Что ж, я уже доведен до крайности. Откуда нам знать, кто будет следующим? Я не имею права, да и никто не имеет права в таких обстоятельствах просить вас участвовать в этом деле. Даже у патриотизма есть предел. Пилгриму и Фосетту их патриотизм не слишком-то помог, верно? Отныне вы свободны от любых обязательств по этому делу, реальных или воображаемых.
- Говорите только за себя. - Голос Ринфилда оставался все таким же резким. Все, что касалось любимого цирка, директор считал своим личным делом. - Погибли двое хороших людей. Вы хотите, чтобы их смерть была напрасной? Я еду в Европу.
Адмирал прищурился и повернулся к Бруно:
- А вы?
Бруно молча посмотрел на него с выражением, похожим на презрение.
- Ну что ж… - На короткий миг адмирал пришел в замешательство. - Вернемся к началу. Если вы согласны рискнуть, я приму ваши жертвы. Знаю, это крайне эгоистично с моей стороны, но нам очень нужны документы из Крау. Не стану благодарить вас, потому что, честно говоря, не знаю как. Самое малое, что я могу для вас сделать - это позаботиться о вашей безопасности. Я пошлю к вам пятерку своих лучших людей, скажем, под видом журналистов. Потом, когда вы подниметесь на борт корабля…
Бруно тихо, но решительно прервал адмирала:
- Если вы приставите к нам хоть одного из своих людей, никто из нас никуда не поедет, в том числе и я. А из того, что мне сказали, я понял по крайней мере одно: если я не поеду, то и никому другому нет смысла ехать. Исключение - доктор Харпер: погибший ручался за него, а лучшей рекомендации и быть не может. Что же касается других ваших людей - кто, по-вашему, убил Пилгрима и Фосетта? Без их защиты у нас, возможно, еще есть кое-какие шансы.
С этими словами Бруно повернулся и пошел прочь. Адмирал смотрел ему вслед с легкой обидой, внезапно растеряв все слова, что случалось с ним крайне редко. От необходимости делать какие-либо комментарии по поводу последних слов Бруно его избавило появление сержанта полиции, который принес с собой небольшой черный ящичек. Ринфилд был почти уверен, что подошедший обычно не носит полицейскую форму. Да, что касается местного колорита, Чарльз (именно так Ринфилд мысленно называл этого человека) не упускал ни единой мелочи.
Адмирал спросил:
- Это запись разговора?
Сержант кивнул.
- Мы не могли бы воспользоваться вашим кабинетом, господин директор?
- Разумеется, - ответил Ринфилд и огляделся. - Только не этим, ближайшим. Лучше пройти в поезд. Здесь слишком много народу.
Как только за ними закрылась дверь кабинета, полицейский достал магнитофон из футляра.
- Что вы ожидаете услышать? - поинтересовался директор цирка.
- Ваш голос.
Ринфилд с изумлением посмотрел на него.
- Или очень похожий на ваш. Это может быть и голос Бруно. Из всех работников цирка Фосетт хорошо знал только ваши голоса. Если бы его пригласил кто-то другой, он бы вряд ли пришел.
Они прослушали запись. Когда она закончилась, Ринфилд спокойно сказал:
- Этот голос похож на мой. Нельзя ли прослушать еще раз?
После второго прослушивания Ринфилд уверенно заявил:
- Нет, это не мой голос. Не сомневаюсь, что вы уловили разницу.
- Мой дорогой Ринфилд, я и не думал, что это ваш голос. Теперь я точно знаю, что это не вы. Но мне пришлось для полной уверенности прослушать запись дважды. Когда человек говорит в такой торопливой, сбивчивой манере, его голос приобретает необычные обертоны. К тому же микрофон был, вероятно, обернут шелковой тканью. Я не могу винить бедного Фосетта за то, что он купился на это, особенно когда голова у него была занята убийством Пилгрима. Но должен сказать, имитация необыкновенно хорошая. - Адмирал о чем-то задумался, затем внимательно взглянул на Ринфилда. - Насколько мне известно, вы никогда не разговаривали ни с кем из моих людей. Это так?
Ринфилд кивнул.
- Так вот что я вам скажу: звонил человек, который хорошо знает ваш голос и изучал его.
- Это нелепо. Вы хотите сказать…
- Боюсь, что именно это я и хочу сказать. Послушайте, если вражеские разведки могут внедрить к нам своих людей, то почему они не могут внедрить их в ваш цирк? В конце концов, у вас работают Люди двадцати пяти национальностей!
- Вы - ЦРУ! Неудивительно, что все хотят внедрить к вам своих людей. Но кому может понадобиться засылать агентов в безобидный цирк?