"Все понятно, - утвердилась Марта в своих подозрениях. - Мать давно собиралась замуж, но без меня сделать это не решалась. А сегодня она, наконец, решила показать мне своего жениха".
В душе Марты боролись противоречивые чувства. Дочерний эгоизм настаивал на том, чтобы воспрепятствовать новому замужеству матери. Марта ревновала к тому мужчине, с которым мать будет вынуждена делить свою любовь к ней. Но вместе с тем дочь не могла не понимать мотивов матери, которыми та руководствовалась, решаясь на этот брак. Женщина без мужчины - женщина лишь наполовину…
"Главное, чтобы он был добрым человеком и хорошо относился к матери, - решила в конце концов Марта. - Если уж на то пошло, с ним жить не мне, а ей". И стала с нетерпением ждать гостя.
Звонок над входной дверью прозвенел ровно в шесть. "Он пунктуален", - одобрительно подумала Марта и поспешила к двери. Но ее уже открывала мать.
Увидев на пороге Дитриха Штромбергера, Марта не смогла спрятать невольную улыбку. Ничего себе сюрприз приготовила ей мать! Этого человека она знала с детства. Владелец нескольких магазинов в Аппенцелле, среди которых особенно выделялся универмаг "сделай сам", дружил еще с отцом Марты. Они часто собирались вместе за кружкой пива или рюмкой водки. Тем для разговора всегда было предостаточно: в основном они касались вопросов строительства, в которых и Гюнтер Циммерман, и герр Штромбергер были большими специалистами.
Штромбергер повесил шляпу на бронзовый крючок вешалки и галантно склонился над рукой матери. Затем он так же церемонно поцеловал пальцы Марты.
- Очень приятно, - слегка улыбаясь, произнесла она.
- А я помню вас еще девочкой, - задержал ее руку в своей большой теплой ладони Дитрих Штромбергер. - С тех пор вы сильно изменились. Стали настоящей красавицей!
- А вы, признаться, изменились не очень, - рассмеялась Марта. - Такой же здоровый и жизнерадостный!
- Мне очень приятно, что вы это заметили, - с неожиданной серьезностью заявил Штромбергер и вручил Марте огромный букет роз.
К ним подбежала Гертруда, всплеснула руками:
- Что это вы все стоите в прихожей? А ну марш в гостиную!
На столе источал дразнящий аромат гусь, приготовленный по высшим меркам кулинарного искусства. Гертруда Циммерман поручила Штромбергеру разлить вино, и он наполнил старинные тяжелые бокалы красным чилийским "1971 Антигуас-Резервас".
Все чокнулись и накинулись на гуся. Устоять перед ним было невозможно.
За гусем последовала форель, а завершился ужин традиционным для дома Циммерманов клубничным пирогом. Гертруда заварила душистый вишневый чай, и Дитрих с чашечкой в руках пересел в глубокое кресло, обитое голубой материей. В этом кресле обычно сидел глава семьи Циммерманов - Гюнтер.
"Все понятно, - с легкой грустью подумала Марта, - новый хозяин занимает по праву место старого…"
Заметив, что выражение лица дочери неуловимо переменилось, Гертруда обеспокоенно осведомилась:
- Что-нибудь случилось, доченька?
- Да нет, ничего, - успокоительно откликнулась Марта.
Дитрих, движимый желанием рассеять возникшую неловкость, затеял оживленный разговор. Он подробно рассказывал Марте о своих делах, сообщил, что год назад довел сеть своих магазинов до пяти и даже купил акции крупного универмага в близлежащем Галлене.
- Вы решили проучить санкт-галленцев за то, что в средние века они пытались подчинить себе наш город? - усмехнулась Марта. - А как поживает ваша семья?
Она смутно припоминала, что у Дитриха Штромбергера должна быть жена - болезненная и чрезвычайно некрасивая, но, как любили добавлять, "очень умная", и двое детей.
Штромбергер почему-то смущенно кашлянул и покосился на Гертруду, словно просил у нее помощи.
- К сожалению, доченька, - откашлявшись, сообщила мать, - жена герра Дитриха умерла. Два года назад. Он остался вдовцом…
- Рак, - пробормотал Штромбергер. - Кристину лечили лучшие врачи Лозанны - денег я не жалел, но ее случай оказался безнадежным. Так что я остался после ее смерти совсем один…
- Дети герра Дитриха давно выросли. Дочь уже родила внука, а сын работает в Африке. Кинооператором, - внесла полную ясность мать.
Марта оценивающим взглядом посмотрела на Штромбергера. Ну да, ведь он был на пять лет старше отца. Сейчас ему шестьдесят два года. А выглядит Дитрих всего на пятьдесят с небольшим. Наверняка это заслуга его личного врача и следствие того, что он живет не в крупном городе, переполненном автомобилями с их выхлопными газами, а в чистом маленьком Аппенцелле.
- Наверное, вы занимаетесь спортом? - спросила она, чтобы найти подтверждение своей догадки.
- Да, - радостно подтвердил владелец магазинов, - я завел лошадей. Купил двух на аукционе в Дублине. Говорят, эта порода, полученная от скрещивания арабских скакунов с английскими рысаками, - самая перспективная. Так что теперь каждый день растрясываю жирок на лугу.
Затем разговор переместился на дела самой Марты. Дитрих дотошно расспрашивал о ее работе в школе, служебных перспективах и жизненных планах.
Марта больше отшучивалась. Ее жизнь протекала довольно скучно и однообразно. До встречи с Олегом она была так бедна событиями, что, вздумай кто-нибудь попытаться написать биографию Марты Циммерман, вышло бы самое большее две странички текста.
"Наверное, присматривается к будущей падчерице, - подумала Марта. - Что ж, Дитрих поступает правильно. Если он хочет наладить хорошую совместную жизнь с матерью, то должен как можно больше узнать обо мне…"
Дитрих снова наполнил бокалы вином. Поскольку он был единственным мужчиной на этой вечеринке, ему автоматически предоставили право придумывать и произносить тосты.
Неожиданно Штромбергер опустил глаза и, немного краснея, произнес:
- Я хочу предложить тост за вас, Марта! Не спрашивайте, почему. Ответ ясен. Вы самая красивая!
Италия (Флоренция)
"Форд" затормозил у широких ступенек старинного палаццо, когда до закрытия музея оставалось три минуты.
Смирнов уселся в инвалидное кресло и съежился в нем.
- Чего застыли? - прикрикнул он на Гайзага с Кеворком. - Несите меня в музей!
Армяне подхватили увесистое кресло и поспешили вверх по сточенным временем ступенькам. Теперь Гайзаг оглядывал вжавшегося в инвалидное кресло Олега с невольным уважением. Еще несколько минут назад он был уверен, что на самом деле у Олега и в мыслях не было грабить музей драгоценностей и старинных камей Медичи.
"Никогда нельзя судить о людях поспешно", - подумал Гайзаг, опуская кресло на небольшую площадку перед входной дверью.
Олег ловко пробежался пальцами по клавиатуре управления и самостоятельно въехал в музей.
Продававший билеты служитель в синей форме недовольно покосился на Олега, но, поскольку правительство христианских демократов объявило, что итальянские инвалиды больше всех нуждаются во всеобщем внимании и заботе, лишь вздохнул:
- Не забудьте, музей закрывается через три минуты, синьор.
Олег ожег его ненавидящим взглядом. Служитель даже вздрогнул. "Черт бы побрал этих инвалидов! - с неожиданным ожесточением подумал он. - На вид они самые обездоленные и несчастные в мире. Но дай им волю - и они превратят всех здоровых людей в рабов!"
Гайзаг и Кеворк, проводив удалявшегося Смирнова взглядами, тихо вышли из музея. Они свою миссию выполнили. Теперь все зависело от их строптивого подопечного.
- Послушай, стоит говорить Акопяну, что русского мы поймали на вилле у Лючии Кальяри лишь благодаря сообщению каких-то незнакомых людей? - шепотом спросил Кеворк. Этот вопрос мучил его уже несколько часов.
- Не стоит, - покачал головой Демирчян.
- А если Лючия и эти незнакомцы были присланы в Италию для того, чтобы подстраховать нас?!
- Чепуха! Просто Смирнов связан и с "Моссадом", и "Аль-Джихад" на него зуб имеет. Вполне возможно, что кто-нибудь из них был заинтересован в том, чтобы русскому не удалось убежать от нас. Вот они и навели нас на его след.
- Дай Бог, чтобы это было так! - с чувством произнес Кеворк и стиснул зубы. Теперь им оставалось только ждать, чем закончится визит Олега в музей Медичи - удачей или провалом.
Швейцария (Аппенцелль)
Выпив за то, что "она самая красивая", Марта недоуменно уставилась на Дитриха Штромбергера. Что означают его слова, если он пришел свататься к ее матери?
Но владелец сети магазинов не дал дочке Гюнтера Циммермана времени на раздумья.
- Вы знаете, Марта, - напористо начал он, - я человек деловой и энергичный. После того, как в прошлом году дело мое значительно расширилось, я стал стоить, как говорят американцы, двадцать миллионов франков. У меня три дома: два здесь и один в Галлене, который я сдаю сейчас внаем. Если мы поженимся, то можем поселиться в любом из них.
Изумление Марты было так велико, что она не смогла произнести ни слова. Дитрих же принял ее молчание за согласие, воодушевился и продолжил с еще большим напором:
- Но я предлагаю вам поселиться здесь, в Аппенцелле. Здесь у нас будет конюшня с лошадьми - их число можно, разумеется, увеличить, поле для игры в гольф, здесь мы будем дышать свежим воздухом и есть экологически чистые продукты. Я понимаю, - переглянулся он с Гертрудой, - вас не могут не беспокоить финансовые вопросы. Что ж, мои дети уже взрослые, и дал я им немало. Они должны быть вполне довольны тем, что я сумел для них сделать. Так что все мое имущество, за исключением небольших, чисто символических сумм, перейдет после моей смерти к жене. То есть к вам!
Гертруда Циммерман опасливо наблюдала за дочерью. Уж ей-то был известен строптивый характер Марты. Она всегда была с виду тихоня, посторонние люди даже считали ее апатичной. Но если что-то делалось вопреки ее воле, Марта становилась беспощадной.
- Одним словом, я предлагаю вам и руку, и сердце, и все, что имею! - торжественно объявил Дитрих Штромбергер.
Марта молчала. В школе она преподавала детям самый логичный, самый ясный предмет - математику. В учебнике, из которого она выбирала задачки для своих учеников, не встречалось ничего и отдаленно похожего на ту задачу, которую Дитрих Штромбергер и ее собственная мать предлагали решить ей здесь же, сейчас!
Владелец магазинов снова ошибся, расценив молчание Марты как готовность принять его предложение. Опустившись на колено, он схватил правую руку Марты и принялся осыпать ее поцелуями.
Марте с большим трудом удалось высвободить руку из цепких пальцев Дитриха.
- Герр Штромбергер, - процедила Марта, - ваше предложение, я вижу, кажется вам самому очень выгодным, вы уверены, что любая женщина почтет за счастье принять его, но… почему вы думаете, что я соглашусь стать вашей женой? - громко выкрикнула она, переводя гневный взгляд с вытянувшейся физиономии Штромбергера на испуганное лицо матери.
Кинув на них еще один испепеляющий взгляд, Марта подняла подбородок и величественно выплыла из гостиной.
Вбежав к себе в комнату, она первым делом заперла дверь на ключ и бросилась к зеркалу. Несколько секунд пытливо вглядывалась в свое отражение, пытаясь отыскать на лице следы пережитых волнений. Тщетно. Оно по-прежнему оставалось лицом двадцатилетней девушки, таким же миловидным, нежным и румяным, каким было утром. Марта постепенно успокаивалась. Злость на мать и на Штромбергера проходила.
"Надо было сразу признаться матери в том, что у меня есть жених, - подумала она, досадуя в душе на недавнюю вспышку гнева. - Ведь она наверняка до сих пор убеждена - и абсолютно искренне, - что после той неудачи с Вольфгангом у меня нет никого. И от души желает помочь мне создать семейный очаг".
Вольфганг Шустер работал инженером на военном заводе компании "Эрликон", производившем скорострельные вертолетные и самолетные пушки. Он три года встречался с Мартой, фактически жил с ней, но вдруг раздумал жениться, порвал все отношения, а через месяц ошарашенная Марта прочитала в "Нойе Цюрхер Цайтунг" объявление о торжествах по случаю бракосочетания мадемуазель Сабины Шрайбер и герра Вольфганга Шустера. Учительница математики не поленилась навести справки и узнала: до свадьбы мадемуазель Сабина и герр Вольфганг были знакомы меньше двух недель.
Естественно, ни Вольфганг, ни тем более Дитрих Штромбергер не шли ни в какое сравнение с Олегом Смирновым. Даже если бы Олег разочаровал Марту, объявив ей, что не имеет намерения связать с ней жизнь брачными узами, она бы его ни на кого не променяла.
"Надо рассказать матери про Олега, - твердо решила Марта. - Я сделаю это после того, как уйдет герр Штромбергер. Ну и вдовец, однако!"
Через полчаса после того, как Дитрих Штромбергер покинул дом Циммерманов, в комнату Марты постучалась мать.
Марта отбросила книгу, на которой все равно не могла сосредоточиться, и открыла дверь.
Когда она увидела смущенную и жалкую Гертруду, необъяснимый порыв бросил ее в объятия матери.
- Я… я не знала, что ты так… - рыдания душили Гертруду Циммерман, и она не смогла закончить фразу.
Марта заставила мать сесть в кресло и рассказала ей о своей встрече с Олегом Смирновым, о том, как он спас ее от верной гибели. Единственное, о чем она не упомянула, - о причинах, заставивших ее спешно покинуть Цюрих и спрятаться в Аппенцелле.
Но вопреки ожиданиям Марты ее восторженный рассказ не вызвал у матери прилива радостных чувств.
- Боюсь, тебе не удастся создать семью с этим молодым человеком, - скорбно заметила Гертруда Циммерман.
- Если уж говорить о семье, то наиболее подходящий партнер в этом деле для герра Дитриха - ты! - не смогла сдержаться Марта.
- Я больше никогда не выйду замуж, - нахмурилась мать. - Подобного Гюнтеру другого мужчины в мире не существует. Но… позволь сказать, доченька, что я думаю. Я знаю тебя на протяжении двадцати шести лет. Успела изучить достаточно хорошо. Единственный мужчина, который тебе подходит, - это тот, кто старше тебя не меньше, чем на пятнадцать лет. Такая уж ты женщина, Марта!
Марта прикусила губу, еле сдерживаясь. Ей хотелось выставить мать за дверь. "Да она совершенно выжила из ума! - негодовала про себя дочь. - Несет всякую чепуху и еще смеет думать, что желает мне добра!"
Гертруда Циммерман не умела читать мысли, тем не менее она поняла, какие чувства овладели ее дочерью. Не дожидаясь скандала, она выскользнула из комнаты Марты.
"Идиотка! Идиотка! Идиотка! - приговаривала Марта, слушая, как торопливо простучали по витой деревянной лестнице легкие шажки матери. - Я буду последней в мире дурой, если послушаюсь ее советов!"
Италия (Флоренция)
Когда Олег въехал на своем кресле в зал, где были выставлены камеи и драгоценности, там оставались всего два посетителя. В углу на обитом красным бархатом стуле неподвижно, словно сфинкс, сидел привратник. Его правая рука свободно свисала вниз, указательный ее палец находился прямо против кнопки сигнализации. Сигнал поступал в подразделение полиции по охране флорентийских музеев, расположенное в двух километрах от музея. Случись что - и специально обученные полицейские будут в музее через четыре минуты после тревоги.
Олег задумчиво покружил вокруг стендов с древнегреческими камеями, полюбовался на самую красивую из них, изображавшую голову Афины, и нажал на маленькую черную кнопку, вмонтированную в подлокотник кресла.
Таким путем он поджог восемь дымовых шашек, установленных под сиденьем и замаскированных серой крышкой аккумулятора.
Увидев густой белый дым, который стал быстро заполнять помещение, привратник нажал кнопку сигнализации, которая извещала не полицию, а пожарную часть. Это была его первая ошибка.
Не обращая внимания на истошные вопли: "Пожар!", "Горим!", которые раздавались по всему музею, Олег подъехал к стенду с изумрудными и рубиновыми перстнями и приставил к пуленепробиваемому стеклу алмазную электропилу. Питание к ней шло от массивного аккумулятора инвалидного кресла.
Уже через минуту, сбросив на пол четырехугольный кусок зеленоватого стекла, Олег просунул руку в образовавшееся отверстие. Сверкающие на стенде перстни быстро перекочевали в припасенный Гайзагом мешочек из толстого холста.
Затем он подогнал коляску к стенду, на котором видел камею с изображением Афины, и так же в два счета управился со стеклом. Стараясь не повредить камеи, Олег осторожно сложил две их дюжины в холщовый мешочек и взглянул на часы.
Вся операция заняла ровно две минуты. А привратник, находившийся в зале, убежал, боясь задохнуться в безвредном дыму шашек. Это было его второй ошибкой.
Олег подкинул мешочек на ладони. Неожиданно подумал: "Одного такого мешочка хватит, чтобы обеспечить несколько десятков людей до конца их жизни".
Но пока что под угрозой находилась его собственная жизнь. Нужно было как можно быстрее уходить из музея.
Олег уселся поудобнее в кресле, пристегнул привязные ремни. Теперь ему не грозит опасность свалиться с него даже при сильнейшей тряске. Но если кресло разобьется в лепешку, ему тоже несдобровать…
В нескольких метрах слева тускло светился оконный проем. Задыхаясь от заполнявшего зал бутафорского дыма, Олег подъехал к окну. В него было вставлено двойное пуленепробиваемое стекло, опутанное проводками и присосками полицейской сигнализации. Само окно прикрывала массивная металлическая решетка.
Олег решительно надавил кнопку на подлокотнике кресла. В наборный паркет пола забила раскаленная струя. Это заработали реактивные двигатели под сиденьем. Они приподняли кресло примерно на полтора метра над полом. Оно неподвижно застыло в воздухе.
К дыму от шашек присоединился дым тлеющего паркета. "Надо думать, у ЦРУ хватит средств заплатить за прожженный мной паркет", - подумал Олег, увеличивая тягу двигателя и переводя его в режим горизонтального перемещения. Кресло медленно подплыло к окну. Действуя алмазной электропилой, Смирнов стал резать стекла. Через несколько секунд оба они рухнули. Подошвы ботинок Олега, разогретые небывалым жаром от двигателей, начали плавиться, шерсть костюма потрескивала, волосы на лбу стали скручиваться. Дым лез в нос и глаза, не давая дышать и смотреть. Снизу уже слышалось завывание сирен пожарных машин. Появления в зале полицейских можно было ожидать с минуты на минуту.
Стиснув зубы, Олег увеличил тягу двигателей. Время приходилось отсчитывать в уме. Через тридцать секунд кончится топливо. Если ему не удастся покинуть музей, то вместе с креслом он рухнет на обугленный паркет.
Наконец, металлическая решетка дернулась и полетела вниз. Олег направил кресло в образовавшийся проем. Остатки верхней рамы зацепили его волосы, царапнули по коже головы, но уже мгновение спустя Олег был на свободе.
Инвалидное кресло медленно опускалось. Олег включил тормозную установку и через несколько секунд очутился в переулке перед зданием музея. Как только кресло коснулось земли, запас топлива иссяк, двигатель чихнул и замер.
Ориентируясь на колокольню рядом с собором Санта-Мария-дель-Фьоре, строительство которой было начато знаменитым Джотто в 1334 году, Смирнов бросился бежать в сторону тихой улочки, на которой недавно столкнулся с Лючией.
Еще из окна музея он успел разглядеть, что небольшая площадь перед входом в него сплошь запружена народом и машинами. Над приземистыми бело-черными полицейскими "альфа-ромео" возвышались громады красных пожарных машин.