- А мы говорили между собой, что ты ни за что не выдюжишь, - сказал он. - Когда ты впервые появился, мы даже заключали пари, спорили, что тебе не выдержать до конца.
- Во время войны?
- Конечно, во время войны. Ты оставил нас в дураках, Чарльз.
- Я не один такой. Добро пожаловать в наш клуб.
- Туше. - Он опять засветился улыбкой. - Нам казалось, что ты слишком упрям и своеволен, слишком прямолинеен, слишком прост, как говорят французы, прост как сама простота.
- А теперь?
- Мы скоро поняли, что ты далеко не прост, друг мой. Очень редко можно встретить человека, который предоставляет всему свету считать его каким-то неловким, необразованным деревенщиной, а на самом деле мозг его как машина просчитывает любые возможные варианты в каждой возможной ситуации. А уж насчет своеволия! И как нам только в голову пришло такое!
- Век бы тебя слушал, сказочник, - съязвил я.
- И все же в одном наши первые впечатления оказались верными, - продолжал Клод, не обращая внимания на мои реплики. - Ты очень беспокойное создание. В том смысле, что "после драки" ты донельзя мучаешься и терзаешься. Если бы не это, ты был бы лучшим из лучших.
- Мухаммед Али в мире шпионажа, - подхватил я. - Мне нравится эта идея, очень заманчиво. Серж буквально только что говорил мне, что он чувствует себя, как Мухаммед Али в мире филателистов, только он назвал его Кассиус Клей.
- Я знаю, что ты находишься здесь по поручению своего правительства. Я здесь - по заданию германского правительства. Мы оба охотимся за Шемпионом. У нас общие интересы, и мы могли бы сотрудничать.
Он смотрел на меня, ожидая ответа, но я молчал. Клод отвернулся, устремив свой взгляд туда, где были выставлены для продажи в полной красе инжир, абрикосы и молодой картофель из Марокко, а рядом - апельсины из Яффы. Какой-то парень стащил с прилавка фасолевый стручок и тут же на ходу принялся его есть. Клод обернулся ко мне, будто хотел удостовериться, заметил ли я мелкого воришку. Его реакция была слишком нарочитой. Все это было слишком неестественным и нарочитым. Я глубоко сомневался, что Клода посвятили в мою "игру" - он просто захотел "прощупать" меня вблизи. Вероятно, он рассудил, что если я все еще состою, скажем так, на государственной службе, то я должен буду во что бы то ни стало от всего открещиваться. А если, с другой стороны, я работаю на Шемпиона, то мне будет выгодно дать понять Клоду, что я официальное лицо.
К какому выводу он все-таки пришел, я не знаю. Открыв дверцу машины, я начал выбираться наружу, бросив при этом:
- Я не имею ни малейшего желания принимать участие в дурацком спектакле, изображающем шпионские страсти. Мне эта комедия напоминает телепрограмму для полуночников. Жуть! Если тебе и старику там наверху в своей квартире захотелось вспомнить и заново пережить героические дни вашей молодости - очень хорошо, просто прекрасно, - но меня уж увольте…
- И твоей молодости тоже, - вставил Клод.
- Моего детства, - поправил его я. - Вот почему мне не хочется снова пачкать пеленки.
- Закрой дверь, - сказал Клод, - сядь и закрой дверь.
Я сделал так, как он сказал. Я хотел знать, что последует дальше, что скажет Клод теперь. Ведь если он действительно получил информацию из Бонна, то настал тот самый момент, когда можно швырнуть эти данные мне в физиономию, при этом наблюдая, как они будут каплями стекать у меня по подбородку.
Мне необходимо было знать, потому что если Клод был в курсе дела… тогда Шемпион тоже узнает обо всем, это был всего лишь вопрос времени.
Но Клод молчал.
Время было обеденное. Мы оба наблюдали, как торговцы на рынке складывали и сворачивали свои прилавки и столики, убирали непроданные фрукты. Как только кто-нибудь из них уходил, на освободившееся пространство тут же мчался какой-нибудь автомобиль, чтобы занять место стоянки. Последние полчаса множество машин кружили вокруг Кур Салейя в расчете на парковку. Между водителями постоянно возникали ожесточенные споры за место. Подобные сцены давно уже стали развлечением для местного люда. Громилы Клода все еще торчали на дальнем конце рынка. Они купили себе по куску горячей пиццы и жевали, не спуская глаз с автомобиля Клода и окна Френкеля одновременно.
- Они что, на самом деле полицейские? - спросил я его.
- Да, настоящие полицейские. Их называют "арки" - вспомогательные союзные силы, которые в Алжире служили у французов. Вот теперь им заказан путь домой, и французы их тоже не любят.
- Ты прекрасно знаешь, что при виде арабов Сержа Френкеля колотит от ужаса. Если эти парни постоянно околачиваются около его дома, чтобы защитить его в случае необходимости, то можно утверждать с большой вероятностью, что ты превратил его жизнь в сплошной кошмар.
- Ну, во-первых, я велел им не мозолить глаза. И потом, ты уверен, что арабы внушают ужас Френкелю?
- Если ты не знаешь таких элементарных вещей, то ты вообще почти ничего не знаешь, - фыркнул я. - Френкель, некогда убежденный сторонник марксизма, проповедовавший равенство и братство всех людей в мире, теперь предстает совсем в другом свете, он ведет себя, как… Геббельс.
- Фашист, ты хочешь сказать, ведет себя как фашист. Смелее, ты меня не обидишь. Да, сейчас мы сражаемся на другой войне: линии фронта на картах проведены заново. И здесь Френкель - фашист, я стал защитником парламентского строя, ты прилагаешь все усилия к тому, чтобы нанести поражение коммунистам, бок о бок с которыми ты, можно сказать, сражался в той войне, а Шемпион стал ярым антисемитом.
- Антисемитом, вот как?
- Домашнее задание надо выполнять тщательно, Чарльз. Он работает на египтян. Стареешь ты, что ли, притупилось чутье? В нашей работе это немаловажно! - Он улыбнулся, прикоснулся к остаткам волос, аккуратно уложенным на его почти совершенно лысой голове. - Странный народ вы, англичане, - переключился вдруг он и обвел меня испытующим взглядом, как будто хотел найти ответ в моих глазах. - Я работаю в службе безопасности в Бонне. Мы вывернули наизнанку все наши досье, предоставили всю информацию, какая есть, чтобы держать Лондон в курсе событий. Французской службе безопасности мы, как обычно делаем, направили сообщение в установленной форме перед тем, как я прибыл сюда, чтобы "взглянуть" на Шемпиона в непосредственной близости. Французы отнеслись ко всему этому замечательно. Мне выделили офис здесь, в городе, в полицейском управлении. Они меня обо всем информируют и, наконец, дали мне в помощь своих людей, вот этих "арки". А вот вы, англичане, до чего же вы высокомерные и надменные! Вы никогда не будете частью Европы. Вы не отвечаете на наши запросы. Ваши люди являются сюда без соответствующего официального разрешения французских властей. И теперь, когда я выложил карты на стол и предлагаю сотрудничество, ты принимаешь надменный вид. Ну что еще ждать от англичан?!
- Ты воспринимаешь все в искаженном свете, Клод, - сухо ответил я. - Не работаю я в британской разведке. И вообще не имею ничего общего с какой-либо службой безопасности. И ваши перипетии с Лондоном меня не касаются. И, ко всему прочему, меня не интересуют твои чрезмерно упрощенные обобщения относительно национальных черт и особенностей британцев.
- Я хочу, чтобы ты знал, что Шемпион подкупал германских правительственных чиновников и офицеров высокого ранга. Он угрожал офицеру полиции. Тайно ввозил оружие в Федеративную Республику и подделывал официальные документы. Через неделю, самое большее через десять дней, он будет арестован, и ему даже нет смысла скрываться, потому что с теми обвинениями, которые мы выдвигаем, любое государство в Европе, а также США немедленно выдадут его нам.
В это время из-за угла, едва вписавшись в поворот, вылетела машина. Мы оказались у нее на пути. Водитель дал несколько сердитых гудков, но, увидев полицейский опознавательный знак Клода, умчался.
- Я ясно выразился? - спросил Клод, проводив ее глазами.
- Вполне ясно и недвусмысленно, - кивнул я. - Ты намекаешь, что тебе было бы желательно, чтобы Шемпион исчез, иначе ты возьмешься за него всерьез, начнешь добывать и сопоставлять несомненные улики. Если же это произойдет, то некоторые из подкупленных Шемпионом высокопоставленных официальных лиц могут, скажем так, рассердиться и предпринять ответные действия, пока они еще занимают достаточно высокие посты. А при таком раскладе тебе и некоторым твоим коллегам не поздоровится.
- Ты защищаешь Шемпиона! - воскликнул Клод.
- Ему не требуется защитник, Клод. Ты уяснил это еще во время войны, когда вы бросили его в Рок и отрезали кончики пальцев, но он все равно никого не выдал.
Мне показалось на какое-то мгновение, что Клод собирается продолжить спор, но он подавил вспышку гнева.
- Значит, Шемпион до сих пор неотразим в своем обаянии, а? Во время войны все мы безоговорочно, даже с удовольствием подчинялись ему, а ты и сейчас у него полностью в руках.
- Я хочу растолковать тебе кое-что, Клод, что ты должен знать, - я вложил в свой голос как можно больше сарказма. - Я работаю на Шемпиона. Он регулярно, каждый месяц мне платит, и я на него работаю. Ясно?! Запиши это в свой блокнот, а второй экземпляр сего примечательного документа отправь в свою контору в Бонне, чтобы они могли приложить его к материалам досье в своих секретных архивах. Не забудь только написать свой обратный адрес, а вдруг они захотят наградить тебя еще одним Железным Крестом.
Я повозился с хитрым замком в дверце, наконец сообразил, как его открыть, и на этот раз все-таки вылез из машины.
- Френкель устроит покушение на Шемпиона, - услышал я брошенные вслед слова Клода. - Так и передай своему боссу.
Опершись одной рукой о крышу, я нагнулся, и Клод торопливо открыл боковое стекло.
- А ты веришь всему, что говорит Френкель, - спросил я, - или ты выбираешь то, что тебе хочется слышать?
- Я забочусь о старике, - упрямо повторил Клод.
- Угу, только где кончается твоя так называемая забота и где начинается домашний арест? - я старался говорить ровным, спокойным тоном. - Сам посмотри, ты расставил своих людей у его дверей - причем темнокожих громил, которые внушают ему ужас, ты подслушиваешь его телефонные разговоры и ты, ко всему прочему, допускаешь грубости по отношению к его посетителям. - Я ожидал, что Клод будет все отрицать, но он и не думал отпираться.
Он не желал обсуждать ничего, связанного с Сержем Френкелем, его интересовал только Шемпион. Он горячо произнес:
- Шемпион - арабский террорист. И сколько бы раз ты ни повторял мне, на чьей стороне он сражался во время войны, все равно его будут рассматривать как арабского террориста. Он ведь даже не может заявить, что является каким-то там борцом за идеалы, пусть и в извращенной форме, его идеал - только деньги.
- Но, Клод, мы все занимаемся тем, чем занимаемся, ради денег и за деньги. Я что-то не помню, когда я в последний раз встречал добровольца, горящего энтузиазмом на общественных началах.
Вплоть до этого самого момента я как-то не осознавал, что ведь и Клод тоже должен относиться ко мне с тем же чувством горечи и презрения, что и я испытывал к нему. Только сейчас, увидев, как он закусил губу, я ощутил, что в душе Клода война оставила свои незаживающие рубцы. Он получил свои раны после капитуляции Германии, когда вынужден был сотрудничать с победителями и узнал, что такое апартеид преступности, узнал то, что волей-неволей узнали все немецкие полицейские за время оккупации союзников. Но от того, что были получены не в окопах войны, раны его ныли и саднили не меньше, чем телесные. "Сначала меня назвали фашистом, - вероятно, думал он, - теперь - наемником. А я должен улыбаться и терпеть, но должен ли?" Его сжатый кулак с такой силой опустился на руль, что мог бы сломать его, если бы немцы не делали свои машины такими качественными и надежными.
- Ну вот что, - сквозь зубы выдавил он, - я никогда не был нацистом - никогда! Я их ненавидел. Но я немец, и я выполнял свой долг тогда и выполняю сейчас.
- И если бы ты жил на несколько миль подальше к востоку чем сейчас, ты бы выполнял свой долг по отношению к коммунистам, так я понимаю?
Клод все-таки улыбнулся снова.
- Помню я, как иногда ночами во время войны ты рассказывал нам, как замечательно относишься к теоретическому коммунизму.
- Верно, - подтвердил я. - Но самое интересное - практически каждый является сторонником теоретического коммунизма. Может быть, даже эти ублюдки в Кремле.
Глава 18
На картах в атласе Марсель и Ницца обозначены как две совершенно одинаковые точки. Но Марсель - это раскинувшийся вольготно на берегу Содом-на-Море, где можно столкнуться с чем угодно, начиная от района трущоб и кончая расовыми волнениями, город, где царит средневековая неразбериха, где единственно что хорошо организовано - это преступный мир.
Ницца же, напротив, город чопорный, подтянутый и аккуратный, который при всем желании не может выбраться за пределы живописной долины между холмов, что приютила его с самого начала существования. Здесь полицейские вежливо раскланиваются с местными дамами, а Королева Виктория потрясает каменным кулаком в сторону моря.
В ту пятницу небо отливало ярчайшей голубизной, и первые отчаянные яхтсмены уже взбивали морскую пену недалеко от берега, борясь с пронизывающим встречным ветром.
Мне предстояла встреча со Шлегелем. Как было оговорено заранее, для контактов, я позвонил в контору одного неприметного учреждения, расположенного у железнодорожного вокзала Ниццы, естественно не предполагая найти его там. Я знал, что в его теперешней роли он будет держаться подальше от такого маленького городка, как Ницца. Еще задолго до того, как секретарь передал мне, что Шлегель срочно хочет меня видеть, я догадался, что он нашел себе пристанище там, в ресторане Эрколя - "живописные окрестности, тишина и покой, незабываемая кухня", - потому что это было единственное место, где мне страшно не хотелось появляться.
Старый Эрколь, приветствуя, будет крепко, по-медвежьи, сжимать меня в объятиях, расцелует в обе щеки и - боже мой! - он заведет разговор, как водится, о былом, и будет поглядывать на стену за стойкой бара, где под стеклом находится предмет его гордости: документ с упоминанием в приказе и благодарностью командования. И где в серебряной рамке сам Эрколь застыл в бесконечном рукопожатии с непреклонным генералом Де Голлем.
Моя догадка вовсе не была верхом проницательности. Заведение Эрколя было самым подходящим местом, где мог укрыться Шлегель, находясь в то же время поблизости. Сейчас, в межсезонье, там не будет отдыхающих, которые снимают комнаты на все время отпуска, лишь изредка случайные "залетные птички" просят ненадолго номер, а расплачиваясь за него, не смотрят в глаза. Эрколь до сих пор числился в нашем департаменте в списках людей, допущенных к совершенно секретной работе. Для Шлегеля же немаловажным фактом было то, что заведение Эрколя было не только укромным, но и со всеми атрибутами для роскошного отдыха и времяпрепровождения, как и любое другое здесь на побережье. Если бы я был компьютером, я бы поместил Шлегеля в данных обстоятельствах только туда и никуда больше. Но я не компьютер, и как я ни старался, я не смог пересилить себя и полюбить старого Эрколя, а также не мог заставить себя доверять ему полностью.
Все шло в точности так, как я и предполагал. Даже короткая, быстрая поездка по большому Корнишу - даже она была в точности такой же, какой я мысленно представлял ее, до мелочей. Эту похожую на красочную картинку горную дорогу всегда показывают по телевизору, когда на экране мелькают титры документальных фильмов, повествующих о "французском чуде", - дорога большого Корниша, быстрая смена кадров, и - сразу - экономист, разглагольствующий перед буфетом с морожеными продуктами.
Все эти деревушки, расположенные на верхушках холмов, наводят на меня жуткую тоску. Либо на них наложили лапы магазины сувениров и ресторанчики с домашней кухней и меню на немецком языке, либо, как это селение, куда я направлялся, они медленно умирают, влача жалкое существование.
Ветер стих. Там, у морского горизонта, парусники, схожие сейчас с аккуратно сложенными носовыми платочками, еле-еле двигались. Я запарковал машину у давно пересохшего фонтана и неторопливо зашагал по главной и единственной улице деревушки. Дома были заколочены, краска на них поблекла и облупилась, за исключением собственности коммунистической партии с ярко-красным фасадом.
Было чертовски жарко. В сонном до одури воздухе не чувствовалось никакого движения. Булыжники на мостовой обжигали ступни, а до раскаленных стен из грубо обработанного камня невозможно было дотронуться. Над головой пронесся реактивный лайнер компании Эйр Тунис, послушно следующий указаниям авиадиспетчеров Ниццы. С высоты той точки, на которой я находился, казалось, что я мог дотянуться до лиц пассажиров, выглядывающих из окон. Лайнер развернулся над морем, и звук моторов замер вдали. В наступившей тишине мои шаги эхом отзывались между стен.
Дорогу в ресторан Эрколя указывал свежеразрисованный плакат. Он был прилеплен к стене развалюхи с провалившейся крышей. Из открытых дверей этой хибары выскочил тощий пес, вслед ему полетело что-то тяжелое, сопровождаемое старческим проклятием, которое прервалось, когда стариком овладел надсадный бронхиальный кашель. Я поспешил дальше своей дорогой.
Деревушка, целиком построенная из камня, добытого здесь же, в горном крае, выглядела такой же унылой и скучной, как и сам холм, лишенный растительности, на котором она возникла. Но вершину холма венчал ресторан Эрколя. Сквозь заросли кустарника и цветов видны были его выбеленные стены.
Откуда-то доносились звуки, сопровождающие обычно игру в теннис - пыхтенье, возгласы, громкие, звонкие удары. Я узнал голоса Шлегеля и внука Эрколя. Характерный аккомпанемент сопровождал и приготовление пищи на кухне. Сквозь открытое окно поднимался пар, и я расслышал, как Эрколь говорил кому-то, что принятие пищи - это не просто так, а разговор между человеком, который ест, и шеф-поваром. Я зашел в помещение. Увидев меня, он прервал себя на полуслове. Чего я боялся, то и случилось - бурный восторг, приветствия, объятия - преувеличенное проявление якобы переполнявших его чувств.
- У меня было такое ЧУВСТВО… я ВЕСЬ день сам не свой… что ТЫ наконец-то приедешь сюда, ко мне. - Он засмеялся счастливым смехом, обнял меня за плечи, крепко сжал в объятиях. - До чего же я НЕНАВИЖУ этого человека! - объявил он громким голосом всему свету. - Я его ненавижу! Вот он приезжает сюда, и что, первым делом навестил старого Эрколя?… Ничего подобного… чем я ПРОВИНИЛСЯ? Это твой дом, Чарльз. Ты же знаешь, это твой дом.
- О господи, Эрколь! Что это, черт побери, за кошмарные славословия? - Это был Шлегель, и я вздохнул с облегчением. - А вот и ты, малыш. Мне передали, что ты звонил. Все о’кей?
Я не стал говорить ему, все ли о’кей или не все о’кей.
- Останешься на ужин?
- Не уверен. Даже не знаю, как поступить, - сказал я. - Я обещал, что к вечеру вернусь. - Но Эрколь снова разразился потоком слов, и я решил, что не стоит слишком уж нервозно реагировать, когда дело касается Шемпиона, а то как бы в голове его не возникли те самые подозрения и мысли, которые я старался не разбудить.
- Принеси нам что-нибудь выпить, Эрколь. На всех парусах!.. Правильно?
- Правильно, - с энтузиазмом подтвердил я. Шлегель время от времени выкапывал и заучивал староанглийские афоризмы. И когда он щеголял такими вот фразочками, от окружающих требовалось проявить должный восторг.