5. НОВЫЙ СЛЕД
Так как не было сомнения в том, что на сковородке были отпечатки пальцев Кнуда: свои-то оттиски и мои Кручинин знал наизусть, - становилось очевидным, что кастет и клеёнка носили чьи-то совсем чужие оттиски - не Кнуда. Вздох облегчения вырвался из моей груди. Но Кручинин, услышав его, насмешливо поглядел на меня:
- Рано.
Это звучало как предостережение. Я отлично понимал, что преступнику иногда удаётся самыми ловкими ходами запутать свои следы.
- Если согласиться с фактами и допустить, что Кнуд невиновен, - продолжал Кручинин, - То нужно найти другого убийцу. Он должен быть такого же большого роста.
- Пастор! - невольно вырвалось у меня.
Я готов был пожалеть об этом опрометчивом восклицании, но Кручинин одобрительно глядел на меня, ожидая продолжения.
- И… кассир Хеккерт, - сказал я: - он почти так же велик. Правда, он ходит согнувшись, но… если его выпрямить…
- То он сможет через стол дотянуться до жертвы?
- Да… Уж если разбирать все варианты, так разбирать.
- Конечно, - согласился Кручинин. - Но думаешь ли ты, что этот согбенный старик так же силён, как Кнуд?
- Может быть, и не так силён, но слабеньким я бы его не назвал. В нём чувствуется большая сила.
- Значит, ты думаешь, что должны быть изучены оба объекта?
- Скорее кассир, чем пастор.
- Ну, это уж твои внутренние соображения, для дела они мало интересны. Если изучать, так изучать всё. Нам нужны отпечатки того и другого. Добыванием их придётся заняться тебе.
Прежде чем я успел спросить Кручинина, как он посоветует мне это сделать, не вызывая подозрений, к нам постучали: хозяйка звала к завтраку.
За столом оказались и пастор и кассир. Завтрак проходил в тягостном молчании.
Хозяйка время от времени тяжело вздыхала, снедаемая любопытством, но скромность мешала ей задавать вопросы, а пускаться в рассуждения ни у кого, по-видимому, не было охоты.
Я ни на минуту не забывал полученного от Кручинина приказания и ломал себе голову над тем, каким способом заставить моих соседей, без их ведома, выдать мне свои визитные карточки.
Словно угадав терзающую меня мысль, пастор мял в руке хлебный мякиш. Даже через стол я видел, как на хлебе остаются чёткие отпечатки кожного рисунка, покрывающего кончики пасторских пальцев. Мне непреодолимо хотелось протянуть руку и взять этот хлебный мякиш.
По-видимому, желание моё было так сильно, что нервные токи передались пастору. Он посмотрел на меня, затем взял шарик и стал раскатывать его лезвием столового ножа по столу. Шарик сделался гладким и перестал меня интересовать. Противный осадок, как будто священник мог знать мои намерения и ловко обошёл меня, не давал мне покоя и заставил даже рассматривать пастора под каким-то новым, критическим углом зрения. Впрочем, должен тут же честно признаться, что решительно ничего, что могло бы опровергнуть прежнее милое впечатление, произведённое на меня этим человеком, я не обнаружил.
Я уже готов был встать из-за стола, когда заметил, что пастор снова взял мякиш и стал его разминать. То, что произошло в следующую минуту, убедило меня в неосновательности моего страха. Пастор далее и не подозревал о моих намерениях. Он предложил показать фокус.
- Кто-нибудь из присутствующих, - сказал пастор, - хотя бы вы, Хеккерт, под столом, так чтобы я не мог видеть, сомните кусочек хлебного мякиша и я скажу, какой рукой вы это сделали.
Кассир, по-видимому, плохо соображая, что делает, послушно скатал под столом шарик и протянул его пастору.
- Нет, нет, - сказал пастор, - раздавите его между пальцами, так чтобы образовалась лепёшка.
Я с трудом сдерживал дрожь нетерпения, не веря, своим глазам и ушам. Но как сохранить эту лепёшку, как взять её себе?
Кассир протянул пастору мякиш, и я убедился в том, что священник отлично знает дактилоскопию. Он с уверенностью произнёс:
- Левая.
Кассир ничего не сказал, но по его удивлённо испуганным глазам я понял, как он поражён. И тут же у меня родился план. Я быстро сказал пастору:
- Может быть, и я смогу: Дайте мне ваш оттиск.
- Пожалуйста, - пастор с улыбкой опустил руки под скатерть и через мгновение протянул мне раздавленный в лепёшку кусочек хлеба; узор пепилярных линий выступал на нём с достаточной яркостью.
К этому времени в кулаке у меня уже был готов другой кусочек хлебного мякиша. Я взял оттиск пастора и, делая вид будто мне нужно больше света, отошёл к окну. Через минуту я повернулся и, разминая хлеб в пальцах, разочарованно сказал:
- Не понимаю, как вы это делаете. Пастор рассмеялся. Не знаю, поверил ли он тому, будто я действительно такой профан в вопросах дактилоскопии, но как бы то ни было, а настоящий оттиск его пальцев лежал у меня в кармане.
Я с трудом досидел ещё несколько минут за кофе и стремглав помчался к себе.
Должен признаться, руки у меня дрожали от волнения, когда я сблизил хлебный мякиш с кастетом и с клеёнкой. Не доверяя себе, я ещё и ещё раз сверил оттиски. Мне оставалось только с облегчением признаться, что никакого сходства ни с правой, ни с левой руками преступника в них не было. Версия виновности пастора отпала. Оставалось последнее: проверить кассира.
Когда я вошёл в столовую, Кручинин по одному моему взгляду понял, что пастор чист. Мне показалось, что, так же как и я, мой друг вздохнул с облегчением.
В тот момент, когда я входил в комнату, Кручинин и пастор довольно непринуждённо беседовали у окна. Повидимому, молодость пастора брала верх над положительностью, к которой его обязывала скучная профессия. Мне кажется, он сейчас охотней всего махнул бы рукой на кассира, наводящего на всех тоску, и совершил бы хорошую прогулку на лыжах. Впрочем, пастор, видимо, тут же вспомнил о том, что должен по мере возможности утешать старика, и принялся развлекать его безобидными шутками. Он довольно чисто показывал фокусы с картами, с монетой; ловко ставил бутылку на край стола так, что она буквально висела в пространстве.
Кассир мрачно глядел на все эти проделки; водянистые глаза его оставались равнодушными, и тонкие губы были плотно сжаты.
Мысль моя непрерывно работала над тем, какую бы вещь из принадлежащих кассиру, взять для изучения его дактилоскопического паспорта. Но, как назло, я не видел у него ни одного предмета с гладкой поверхностью, на которую хорошо ложатся оттиски. И тут вдруг мне пришла мысль, которую я немедленно поспешил привести в исполнение.
- Мне всё же очень хочется понять, - сказал я пастору, - как вы определяете, какой рукой сделаны отпечатки. Попросим господина Хеккерта ещё раз оттиснуть свои пальцы, и вы на примере объясните мне. Можно?
- Охотно, - сказал пастор. Он взял кусочек хлеба, тщательно размял его, и, слепив продолговатую лепёшку, прижал её к тарелке ножом так, что поверхность хлеба стала совершенно гладкой. После этого он подошёл к кассиру и, взяв три средних пальца его правой руки, прижал их к лепёшке.
Честное слово, я не стану врать: я волновался, как школьник, и даже замешкался, закуривая папиросу, когда пастор сказал, мне:
- Теперь идите сюда, к свету, я вам кое-что объясню.
Не спеша я подошёл к окну и выслушал от него краткую, но очень толковую лекцию по дактилоскопии.
- Дайте-ка сюда этот отпечаток, - сказал я пастору, - я поупражняюсь сам.
Торжествующе я поглядел на Кручинина и встретился с его весёлыми, почти издевательски улыбающимися глазами. Я понял, что эта усмешка относится к тому, как ловко обойдены оба объекта моего исследования. Я даже зарделся от гордости.
Немалого труда стоило мне сдержаться, чтобы не броситься сразу к себе в комнату и сравнить свою добычу всё с тем же кастетом и клеёнкой. Я был от души благодарен Кручинину за то, что он, наконец, решительно поднялся, поблагодарил собеседников за компанию, и мы ушли к себе.
- Ты сам сверишь слепок? - с волнением спросил я Кручинина.
К моему удивлению, он довольно небрежно отмахнулся и, демонстративно зевнув, заявил:
- Проверь, старина. А я лучше сосну.
Я достаточно хорошо знал Кручинина, чтобы понять, что дело перестало его интересовать. Что же случилось? Я был просто ошеломлён. "Что случилось, что случилось?" - не выходило у меня из головы. Но я молчал. Не думаю, чтобы при этом мой вид мог внушить кому-либо высокое мнение о моих умственных способностях.
Сдерживая досаду, я бросил на стол слепок, добытый с такими ухищрениями. Мне было досадно, что работа оказалась напрасной. Но раз Кручинин мысленно "покончил" с этим делом, значит, у него были к тому веские основания; значит, вопрос о непричастности кассира к убийству шкипера был для Кручинина решён каким-то другим ещё не известным мне способом, но решён бесповоротно.
Расхаживая по комнате, я молча наблюдал, как Кручинин преспокойно укладывается спать, как блаженно закрывает глаза. Я подошёл к столу и, по привычке доводить до конца всякое исследование, взял дактилоскопический отпечаток кассира и положил рядом с кастетом… Отпечатки сошлись. Страшная мысль обожгла мой мозг: братоубийство!
Кажется, было из-за чего броситься к Кручинину, но я сдержал себя и, подойдя к его постели, негромко, как можно равнодушнее, произнёс:
- Как ты это находишь? Он рассеянно поглядел на отпечатки. Сел в постели, пригляделся внимательней. И тут я мог ждать чего угодно, кроме того, что услышал:
- Так и есть… Что, по-твоему, нужно теперь сделать? - спросил он.
- Пока прибудут законные власти и можно будет арестовать старика, нужно по крайней мере принять меры к тому, чтобы он не скрылся.
- …ручаюсь тебе… он не собирается скрываться.
- Ты так уверен?
- Да.
- Я бы всё-таки предупредил пастора, чтобы он за ним последил. Ему удобней, чем кому-нибудь другому, оставаться около Хеккерта.
- Правильно придумано, - согласился Кручинин, - иди и скажи всё пастору.
- Всё? - спросил я.
- …Всё.
Когда я вызвал пастора и сказал ему о нашем открытии, он казался настолько потрясённым, что долго не мог ничего произнести.
- Боже правый, - проговорил он, наконец, - неужели это возможно? Господи, прости ему…
Он несколько мгновений стоял, уронив голову на грудь и молитвенно сложив руки.
- Вы уверены в том, что здесь не может быть ошибки? - спросил он.
- Законы дактилоскопии нерушимы, - сказал я уверенно, - Отпечатки пальцев обвиняют неопровержимее самых достоверных свидетелей. Но… мне кажется, что вам это и не нужно объяснять.
- Да, да… Иногда хочется, чтобы наука была не так неопровержима… Братоубийство! Неужели вас это слово не заставляет содрогаться?
- И тем не менее, - сказал я, - это так.
6. ВЫСТРЕЛ В ТЕМНОТЕ
День прошёл без всяких происшествий. После обеда прибыл фогт. Он совершил несложные формальности.
К моему большому удивлению, Кручинин ни словом не обмолвился о столь неопровержимо установленной нами виновности старого кассира, и версия виновности Кнуда Ансена приобрела официальный характер. Обнаруженный на месте преступления кастет и бегство проводника казались представителям власти достаточными уликами, чтобы дать приказ об изготовлении к завтрашнему дню печатного объявления. Его должны были развесить в публичных местах. В объявлении говорилось, о необходимости предать преступника в руки властей.
Я не решался что-либо сказать в защиту Ансена. Если Кручинин молчал, - значит так было нужно.
В течение дня я несколько раз перехватывал вопросительный взгляд пастора, устремлённый на моего друга. Пастор как будто тоже не понимал причины молчания и тоже не решался ничего сказать. Оба мы - я и пастор - были точно загипнотизированы необъяснимым молчанием Кручинина.
Перед ужином Кручинин собрался на прогулку. Было уже довольно темно. Мы шли по узким улочкам города, по направлению к его южной окраине. Вдруг Кручинин остановился у освещенного окна какой-то лавки и, развернув карту, стал её внимательно изучать. Он разогнул одну сторону листа и проследил по ней что-то до самого края. Мне он ничего не стал объяснять. Сунув карту в карман, Кручинин молча зашагал дальше. Мы дошли до последних домов, миновали их. Светлая лента шоссе, уходящего на юго-запад, лежала перед нами. Кручинин остановился и молча глядел на дорогу. Я подумал было, что он кого-нибудь ждёт. Но он, постояв некоторое время, отошёл к обочине и сел на придорожный валун. Я последовал его примеру. Тьма сгустилась настолько, что мне уже трудно было следить за выражением его лица.
Вспыхнула спичка - и зарделся огонёк папиросы.
- Там - граница, - односложно бросил Кручинин, и взмах руки с папиросой описал огненную дугу в том направлении, где исчезала светлая лента шоссе.- Тот, кому нужно будет скрыться, пойдёт туда, - продолжал он и поднялся.
Теперь я понял причину нашей рекогносцировки. Мы обогнули скалу, и перед нами сразу открылся весь городок.
Почти тотчас, как мы вышли на этот поворот, перед нами возник человеческий силуэт. Фигура оставалась неподвижной. Приблизившись, мы увидели, что это женщина. В нескольких шагах от неё мы остановились. - Я жду вас, - послышался глухой голос. Лицо незнакомки было закрыто плотной тканью. Как будто угадав, что я намереваюсь сделать, она быстро проговорила:
- Не нужно света.
Это было сказано так, что я поспешно отстранил руку с фонарём, как будто он мог вспыхнуть помимо моей воли.
Судя по голосу и быстрым, уверенным движениям, женщина была молодо.
Мы последовали за нею.
- Я Рагна Хеккерт, - сказала она. Кручинин выжидательно молчал.
- Я дочь Хеккерта,- пояснила она.
- Шкипера? - мягко спросил Кручинин.
- Нет… кассира Хеккерта.
Она, по-видимому, ждала, что мы как-то выразим своё отношение к этому знакомству. Но мы молчали. Тогда она сказала:
- Я знаю, почему убили дядю Хьяльмара.
- И знаете, кто убил? - быстро спросил Кручинин.
- …Нет, этого я не знаю… Я сказала бы вам, непременно сказала бы… Вы хотите знать, почему его убили?
Мы выразили полную готовность её слушать.
И вот что мы услышали: её отец Видкун Хеккерт оставался в должности кассира ломбарда и вовремя пребывания тут немцев. Немцы ему доверяли и платили хорошее жалованье. По каким-то соображениям они не вывезли в Германию наиболее ценные заклады золото, серебро - и оставили их в сейфе ломбарда. Когда стало ясно, что немцам не удержаться, жители снова потребовали возвращения вещей, и тогда-то все услышали, что ценности исчезли: немцы их увезли к себе. Но Видкун Хеккерт не только знал, что ценности остались в стране, но знал и место, где они спрятаны. Немцы, под страхом смерти, приказали Видкуну хранить тайну и обещали явиться за ценностями при любом исходе войны. Недавно Видкун поделился тайной с братом. Он боялся своей тайны. Не знал, как поступить: ждать прихода немцев или считать появление их невозможным и открыть тайну своим властям? Хьяльмар резко осудил поведение Видкуна и сказал, что если кассир не сообщит всё властям, то он это сделает сам. Рагна знала, что отец ещё с кем-то советовался, но с кем именно, установить ей не удалось. Ей кажется, что об этих разговорах отца с Хьяльмаром пронюхала немецкая агентура и немцы поспешили убрать Хьяльмара. Если бы знать, с кем отец ещё советовался? Уж не через того ли человека какие-то немецкие последыши проведали тайну?..
Ах, если бы знать, куда ушёл Кнуд Ансен! Он, наверно, всё знает…
После некоторого размышления Кручинин мягко сказал:
- Я не уверен в том, что именно Кнуд убил шкипера, но могу дать вам самое твердое слово: завтра я буду знать убийцу.
Восклицание радости вырвалось у девушки и заставило Кручинина на мгновение умолкнуть, затем он неожиданно закончил фразу:
- Я узнаю его при одном непременном условии… вы никому, решительно никому не скажете о том, что виделись и разговаривали со мною.
- О, если это нужно!..
- Непременно!.. Если вы скажете хотя бы слово, я ни на секунду не поручусь за жизнь вашего отца.
- Да, да, я буду молчать… Конечно, я буду молчать… Я так и думала: нас никто не должен видеть вместе. Потому я и пришла сюда.
- Как вы узнали, что я тут?
- Я с утра слежу за вами.
- Идите. Пусть ваша догадливость и труд не пропадут напрасно из-за того, что кто-нибудь увидит, как мы вместе возвращаемся в город.
- Помоги вам бог, - торопливо проговорила Рагна и пошла прочь. Её высокий тёмный силуэт сразу исчез в ночи. Не было слышно даже шагов: она предусмотрительно пришла в обуви на каучуковой подошве.
- Предусмотрительная особа, - негромко и, как мне показалось, несколько иронически произнёс Кручинин и опустился на придорожный камень. Но тут же вскочил так, словно камень был усыпан стёклами.
- Сейчас же верни её! - бросил он мне торопливым шопотом. - Верни её! - донеслось до меня ещё раз, когда я уже бежал за исчезнувшей девушкой.
За две - три минуты, что прошли с момента её исчезновения, она не могла уйти далеко, а между тем, пробежав с полсотни шагов, я даже не увидел её силуэта. Я ускорил бег, но напрасно; метнулся влево, вправо - девушки не было нигде, Ни тени, ни шороха. Словно перед нами был призрак. Я внимательно оглядел обочины, отыскивая тропинку, на которую могла сойти девушка, - нигде, никаких поворотов. Измученный волнением больше, чем физическими усилиями, я стоял как нашкодивший школяр и боялся вернуться к Кручинину, хотя отлично понимал, что каждая потерянная минута может оказаться роковой для исполнения того, зачем ему понадобилась Рагна Хеккерт.
Я подошёл к Кручинину с таким чувством, будто сам был виноват в таинственном исчезновении Рагны.
Он молча и, как мне казалось, спокойно выслушал моё сообщение.
- В темноте вспыхнула спичка. Он опять закурил.
Его молчание тяготило меня.
- Зачем она тебе понадобилась? - спросил я.
- Чтобы исправить свою оплошность… На этом случае ты можешь поучиться тому, как важно в нашем деле не поддаваться первому впечатлению и в любых обстоятельствах сохранять выдержку. На работе нужно забывать о чувствах, эмоциях, главное - это рассудок, холодный рассудок… способный к самому трезвому расчёту.
- К чему всё это? - нетерпеливо перебил я.
- К тому, что я идиот… Как последний мальчишка, впервые вышедший на операцию, я обрадовался неожиданному открытию: убийство совершено для сохранения тайны немецкого клада! А о главном я забыл: убедиться в правдивости этой версии и предотвратить исчезновение преступников вместе с кладом я смогу лишь…
- Если Рагна скажет тебе, где он хранится?
Он ничего не ответил, но по тому, как далеко отлетел алый светляк окурка, я мог оценить степень его раздражения.
Почти тотчас с той стороны, где в темноте исчез огонёк окурка, раздался выстрел. Кручинин упал. В последовавшей за выстрелом страшной тишине я услышал, как шлёпнулось о землю тело Кручинина, и до меня отчётливо донеслись тяжёлые шаги убегавшего преступника. Гнаться за ним в темноте, по незнакомой, заваленной камнями местности было бесполезно, и я бросился к раненому или убитому другу.