– Ты, американский подонок, – шипел Глазанов. – Я давно наблюдаю за тобой. Вижу твои амбиции, твои делишки. Вижу, как ты посматриваешь по сторонам. И вот доказательства того, что ты что-то затеял. Но мы вытянем из тебя правду. Взять его!
Из тех, кто стоял вплотную к Глазанову и Ленни, вышли двое – две новые пешки из тех русских, что только что прибыли.
– Комиссар Глазанов…
– Взять этого американского мерзавца! – завизжал Глазанов, наступая на Ленни.
Капли его слюны брызгали в лицо Минку, и он мог разглядеть даже волоски в ноздрях Глазанова и несколько бородавок на подбородке.
– Комрад Глазанов, – договорил наконец один из русских, – вы арестованы.
И они плотной стеной окружили несчастного комиссара.
– Обвиняетесь во вредительстве и оппортунизме. Вы вошли в заговор с иудой Троцким и предателем Левицким, которому дали возможность бежать. Имеется предписание немедленно доставить вас в Москву.
– Но я…
– Увести его! – заверещал опомнившийся Ленни. – Мне противно дышать одним воздухом с изменником родины.
Глазанова немедленно увели.
– Комрад Болодин? – вежливо спросил офицер, произведший арест Глазанова.
Про этого нового парня Ленни знал лишь то, что его фамилия Романов и что он по-настоящему крупная фигура в правительстве Кремля. Приехал сюда прямо от Хозяина.
– Да, комрад.
– Я намерен сообщить вам, что Москве известно, насколько серьезно вы относитесь к своему долгу. Москва выражает благодарность своему сотруднику-американцу.
– Я рад служить нашей партии и с нетерпением жду, когда и над моей родиной засияет свет ленинских идей.
– Так и продолжайте, Болодин, – тепло ответил Романов.
Ленни четко повернулся и быстрым шагом направился к автомобилю.
– На вокзал, – приказал он водителю.
Машина помчалась, все набирая и набирая скорость, выла сирена. На перроне Ленни побежал, рассекая толпу плечом, заметил Угарте, пронесся мимо, словно не узнав. Вход на платформу номер 7 был уже заперт, Ленни перепрыгнул через воротца и увидел, как вьется дымок над уже отправляющимся поездом. Сам не поверил в то, что догонит его, но откуда-то взялись силы, он прыгнул вперед, ухватился руками за металлический поручень на двери последнего вагона и забросил тело на площадку.
– Наконец-то, – с облегчением произнес Флорри. – Надеюсь, что больше трудностей не будет.
– Я уверена в этом, – отозвалась Сильвия.
Поезд неторопливо прокладывал путь в Порт-Боу. С одной стороны сверкало в лучах солнца Средиземное море, с другой – вздымались отроги Пиренеев. Спустя некоторое время Флорри и Сильвия пошли обедать. В вагоне-ресторане первого класса им предложили несъедобную паэлью из пересушенного риса с маленькими кожистыми ломтиками неизвестных морских тварей сомнительной свежести и вино не лучшего качества. Они продолжали свою игру в беззаботных путешественников, обмениваясь вымученными остротами в расчете на любопытных соседей.
Сильвия, казалось, обрела спокойствие и свойственный ей вид неприступной сдержанности, краски постепенно возвращались на ее лицо. Кто бы мог поверить, что всего два дня назад они оба стояли на краю вырытых для них могил лицом к лицу с расстрельной командой. Девушка словно уже забыла обо всем этом или по крайней мере выбросила из головы мрачные воспоминания. Именно это он и любил в ней больше всего: этот невообразимый дар жить только настоящим моментом, дар чудесной практичности.
Флорри глядел в окно и старался не думать о тех, кого он оставил в красной Испании. Он пытался рисовать в воображении яркие, соблазнительные картины их будущей прекрасной жизни, когда они с Сильвией, возможно, наконец будут вместе. Он знал, что если он очень постарается, то оставит прошлое за спиной. Он не станет терзать себя мыслями о Джулиане, возьмет под контроль свою ревность и собственнический инстинкт, которые так отягощали ситуацию с Джулианом. Будущее принадлежит им, и оно засияет радостью. Они выжили, это главное. Теперь они будут владеть наследством этого подвига.
– Роберт. – В ее тихом голосе прозвенела тревога. – Шпики.
Он оглянулся и увидел их.
– Начинай говорить о чем-нибудь, – попросил он.
Должно быть, они вошли в вагон на предыдущей станции. Приземистые, в одинаковых плащах, с тем сонным, безразличным выражением глаз, которому любой полицейский обучается в первые же дни службы.
Они медленно шли по проходу, при толчках хватаясь за поручни сидений, разглядывая пассажиров и мысленно выбирая, кого из них допросить, а кого – не надо. Непонятно было только, чем они руководствовались при этом – предварительным договором между собой или неизвестным немым кодом. Флорри не сводил взгляда с любимого лица девушки, но не видел его, следя боковым зрением за передвижением мужчин в плащах. Может, они надумают допросить кого-нибудь перед ним, возможно, того здоровенного парня в плаще, сидящего наискось от них, или кого-нибудь другого.
Но нет. С их безошибочным, давно наработанным инстинктом двое шпиков направились прямо к нему. Он чувствовал на себе их взгляд, будто слышал их мысли и понимал ход их рассуждений: кто это? Дезертир из интербригад или политический преступник, сбежавший из какой-нибудь барселонской "чека"?
– Я в самом деле надеюсь, что лето напоит наши сады влагой. – Он лихорадочно пытался вести как можно более английскую беседу. – Розы, дорогая. Дождь для роз просто великолепен.
– Señor?
– И обязательно нужно будет посетить Уимблдонский чемпионат, мне так расхваливали игру молодого Янга, который…
Флорри почувствовал тяжелую руку на своем плече и взглянул на подошедшего.
– О боже, это вы мне говорите, сэр?
– Sí. ¿Es inglés, verdad?
– Sí. То есть да. Я хочу сказать, я – англичанин.
– ¿Era soldado en la revolución?
– Солдат? Я? Вы, должно быть, шутите?
– Джордж, что они хотят?
– Понятия не имею, дорогая.
Мужчина взял со стола правую руку Флорри и, перевернув тыльной стороной вверх, стал внимательно ее разглядывать.
– Послушайте, что вы делаете?
– ¿Puedo ver su pasaporte, por favor?
– Это уже становится скучным, – недовольно проворчал Флорри, вытащил паспорт и стал смотреть, как детектив листает его, внимательно изучая каждую страницу.
И наконец протягивает его обратно.
– Вам понравилась Испания, синьор Трент?
– Да, очень понравилась. Моя супруга и я каждый год приезжаем загорать на ваши пляжи. Но в прошлом году, разумеется, не были. В Испании можно превосходно устроиться. У вас солнечных дней не меньше, чем на Ривьере, но Ривьера для нас дороговата.
– ¿No era fascista?
– Что вы, нет, конечно. Разве я похож на фашиста?
– Espero que se divirtiera en su viaje.
– А? Не понял.
– Я надеюсь, что вы приятно провели отпуск в Испании, синьор Трент, – повторил шпик по-английски и прошел дальше.
Флорри пригубил вина, притворяясь спокойным. Но в бокале по поверхности разбегалась небольшая рябь от дрожания его руки. Это вино определенно горчило.
Он потянулся за сигаретой, закурил.
– Это был последний испанский осмотр, – подумал он вслух, – наверное, граница уже совсем рядом.
– Почему он осматривал твою ладонь?
– Винтовка Мосина – Нагана имеет довольно острую рукоять затвора. Когда много стреляешь, то набиваешь мозоль на ладони или по крайней мере затвердевает кожа на этом месте.
– Как я рада, что у тебя этого нет.
– А как я рад, что эта мозоль отвалилась вчера вечером, когда я принимал ванну.
– Очень надеюсь, что наши неприятности остались позади.
"Да, похоже, ты права", – подумал он.
Но странное чувство владело им, то неуютное беспокойство, которое возникает обычно от упорного чужого взгляда.
– Тебе холодно?
– Нет, что ты, – ответил он удивленно.
– Ты так странно дрожишь.
40
Павел
Правый глаз спасти не удалось, он погиб тогда, в конюшне, когда эти озверевшие кони лягали и топтали его. Хирургу пришлось удалить глаз, когда он соединял проволокой осколки треснувшей скуловой кости. Левый уцелел, хоть его хрусталик сместился. Теперь старик мог лишь разглядеть движущуюся ладонь руки, но, например, не мог сосчитать на ней пальцы.
Плечевые кости, конечно, были поломаны, когда он висел на веревке, также и кости запястий. Помимо этого, он был сильно избит, раны и синяки покрывали все его старческое тело.
Но самым сильным был психологический шок. Воспоминания путались и пропадали. Он был чрезвычайно возбудим, совершенно не мог ни на чем сосредоточиться. Забыл, что такое спокойное состояние, его измучили ночные кошмары. Мог без всякой причины разрыдаться. Часто случались резкие смены настроения.
И он полностью лишился дара речи.
Сейчас он лежал – в бинтах и гипсовых повязках – в палате на одного человека госпиталя народной победы, бывшей больницы Святых Креусы и Пау на проспекте Сталина. Комната казалась большой и светлой, одна из дверей вела на балкон, с которого открывался почти безграничный вид. Левицкий мог только догадываться, что было видно с балкона. Море, должно быть. Он ощущал дуновение морского бриза.
Он лежал в одиночестве – можно было бы сказать, наедине с историей – и наслаждался прохладой и прелестью послеобеденного часа. Доктор вошел к нему, как обычно, в четыре, но, и это уже не было обычным, в сопровождении второго человека. Левицкий, конечно, не видел ни одного из них, но ясно отличал незнакомый звук шагов – быстрых, четких, чрезвычайно энергичных, даже нетерпеливых – от скупо-размеренной походки врача.
– Ну-с, товарищ Левицкий, – с профессиональной приветливостью заговорил доктор на русском языке, – вы, оказывается, стреляный воробей.
Левицкий почувствовал, что доктор наклоняется над ним, и даже смутно видел его силуэт.
– Любой человек вашего возраста не выдержал бы подобных испытаний. Господи, пробыть столько времени в том аду, среди разъяренных лошадей… Да девятнадцать человек из двадцати скончались бы прямо на операционном столе.
Левицкий знал, что последует за этими словами, – и точно, вспышка боли пронзила его уцелевший глаз. Секундой позже доктор щелкнул выключателем медицинского фонарика. Но конвульсия боли, вызванной резким светом, еще долго отзывалась в голове Левицкого.
– Его состояние стабильно? – Голос второго вошедшего в палату был моложе и жестче.
– Да, комиссар. Теперь стабильно.
– Через какое время он будет транспортабелен?
– Недели через две. Но лучше через месяц.
– Вы уверены в этом, доктор?
– Вполне. Не годится совершать такого рода ошибки.
– Хорошо. Значит, месяц.
– Договорились.
– Да. Теперь оставьте нас.
– Имейте в виду, он еще очень слаб, комиссар.
– Я не буду волновать его.
Левицкий услышал, как доктор выходит из комнаты. Какое-то время прошло в молчании. Напряженно вслушиваясь, Левицкий различал дыхание этого второго. Он устремил взгляд своего единственного глаза в молочно-мутное пятно потолка.
Наконец посетитель заговорил.
– Ну, уважаемый Эммануэль Иванович, ваши друзья со Знаменской шлют вам привет. Вы стали важной птицей. "Надо сделать все возможное, чтобы спасти такого человека", – приказали они мне. Но простите, я забыл представиться. Павел Валентинович Романов, Главное разведывательное управление. Капитан-лейтенант. Хотя, не скрою, я молод для такого чина.
Он сделал паузу, ожидая ответа. Левицкий молчал, и молодой человек продолжил:
– Вы, может быть, скажете, что моя гордость меня погубит. И будете правы. – Он сочно рассмеялся. – Что потешит гордость вашу.
Левицкий продолжал хранить молчание.
– Итак, мне известно о вас все, в то время как вы почти ничего не знаете обо мне. Но я не стану утомлять вас, сообщая полный список моих достижений. Могу только сказать, – при этих словах в речь молодого человека вкрались жесткие нотки, – что если вы – прошлое нашей партии, то я – ее будущее.
Он с важностью прошелся по комнате и направился к окну. Левицкий проводил взглядом неясный силуэт. Всего лишь темное расплывчатое пятно на белом фоне пространства.
– Прекрасный вид! Эта гора – само величие. Конечно, не так красива, как наш Кавказ, но тем не менее прекрасна. Прямо мурашки бегут по спине, Эммануэль Иванович. А своей палатой вы довольны? Здесь удобно? Лучшая в этом госпитале. Вы знаете, кто этот доктор? Московская знаменитость, стажировался в Лондоне. Никакой вшивой советской медицины для такого человека, как наш дорогой Эммануэль Иванович Левицкий. Нет! Не для того мы сражались! Только лучшие западные светила!
Капитан-лейтенант снова рассмеялся.
– Ну что ж, Иваныч, – обратился он к Левицкому с той интимностью, которая обычна лишь для членов одной семьи, – мне пора. Но я завтра же вернусь и буду приходить каждый день, пока вы не поправитесь. И не наберетесь сил для далекого путешествия. Я буду присматривать за вами, как за ребенком, и заботиться о вас, как о матери.
Левицкий, разъяренный, мог только молчать и смотреть на него единственным глазом.
– Почему, может быть, спросите вы? – улыбался Романов. – Потому, что получил приказ от самого Хозяина. Старый ваш соратник по революции, товарищ Коба лично интересовался этим делом. Я, можно сказать, персонально представляю его здесь. Коба хочет видеть вас в Москве здоровым и невредимым. На родной земле матушки-России.
Он ниже склонился над стариком и закончил мысль, прежде чем выйти из палаты:
– Чтобы казнить вас.
41
Ночной поезд на Париж
Уже смеркалось, когда поезд стал приближаться к залитому неярким светом угасающего дня приморскому городишке, в тиши и безлюдье спускавшемуся к морю. Флорри, прильнув к вагонному окну, следил за тем, как они подъезжали к небольшому станционному домику, расположенному чуть повыше городка. Полустершаяся надпись гласила: "Порт-Боу".
– Господи, даже не верится, что мы наконец-то добрались, – с внезапным приливом волнения произнес Флорри. – Сильвия, посмотри сюда, тебе прежде встречалось что-нибудь, что было бы настолько обветшалым, но так радовало взгляд?
Поезд остановился у перрона, и Флорри встал и потянулся за саквояжем, лежавшим в сетке над головой. Через несколько минут они уже выходили из вагона, присоединившись к толпе других пассажиров. Ступив на землю, Флорри глубоко втянул в себя соленый морской воздух, прислушался к крикам птиц, парящих над головами, глянул вперед и увидел, что дорога, по которой они шли, упирается в бетонный барьер, за которым виднелся забор из колючей проволоки. За ним была Франция.
– Смотри, видишь, там стоит поезд? – Он указал туда, куда, минуя ряды колючей проволоки, убегала дорога. – Это, должно быть, ночной на Париж.
– Тебе нужно будет заказать для нас купе, – сказала Сильвия. – Мы путешествуем как муж и жена, странно было бы разместиться порознь.
– По-моему, ты слишком много думаешь о маскировке.
– Знаешь ли, я всего лишь хочу выжить. Вот и все.
– Но теперь путешествовать вместе вовсе не обязательно. Испания осталась позади. Теперь можно ехать отдельно друг от друга.
– Давай уж будем до Лондона поддерживать соответствие образу.
Он не мог не рассмеяться.
– Ты, кажется, больше знаешь о таких делах, чем я.
Вместе с другими пассажирами они подошли к пропускному пункту, маленькому кирпичному домишке, около которого угнездилась рассчитанная на пешеходов калитка, – все сооружение, включая ряды проволоки, имело неопрятный вид временного сооружения. Уже выстроилась очередь, и люди по одному просачивались через калитку. Происходящее казалось освещенной холодной луной Средиземноморья немой сценой из какой-нибудь пьесы. Очередь безмолвно ползла под сонными взглядами карабинеров – никаких революционных асалтос здесь не было и в помине – и исчезала в домишке, где проводился беглый опрос. Если при вас имелся паспорт, все было в порядке.
Флорри протянул документы старорежимному, мирно настроенному сержанту, который не удостоил их ни единым взглядом, лишь сверил их имена с именами в списке, лежавшем перед ним.
– ¿Arma de fuego?
– Не понимаю.
– Имеете огнестрельное оружие, señor Трент?
– О, конечно нет, – ответил Флорри, припомнив свой пропавший "уэбли" и автомат, с которым он расстался в последнюю минуту.
Сержант кивнул.
– Проходите на французскую таможню, – сказал он.
– Это все? – спросил Флорри.
– Sí, señor. Это все.
Они вышли из здания, прошли через калиточку и оказались в другом, точно таком же помещении, внутри которого имелось две кабинки. В каждой сидел полицейский.
Флорри встал в одну очередь, Сильвия – в другую. Оба почти одновременно подошли к кабинкам. Офицер кинул на него безразличный взгляд.
– ¿No tienne equipaje a portar de España?
– Простите, не понимаю.
– У вас имеется багаж? – повторил тот свой вопрос по-французски.
– А-а, да. Дорожная сумка у моей жены.
– Везете тяжелую кладь из Испании?
– Нет. Предпочитаем путешествовать налегке.
Ему опять кивнули и отпустили. Выйдя из кабинки, он встретился с Сильвией, тоже уже освободившейся и поджидавшей его. У ее ног стояла дорожная сумка.
– Привет, – сказала она.
– Привет. Были проблемы?
– Никаких. Он открыл мою сумку и начал в ней было копаться, но запутался в твоем огромном плаще. А тут еще какая-то женщина сзади начала ворчать, что она опоздает на парижский поезд. Ну меня и отпустили. Приличный парень оказался. Хоть довольно ленивый. Просто отмахнулся от меня.
Тут их осенило, что они стоят у самого входа в другую страну. Перед ними лежала Франция. Они присоединились к очереди, готовясь предъявить паспорта жандарму пограничной службы. Тот равнодушно просматривал их и делал соответствующую отметку.
– Bien, – махнул он им.
– Merci, – с чувством сказал Флорри.
Дальнейшее было просто – они вышли из здания пропускного пункта и очутились на французской земле.
– Наверное, каждый на нашем месте испытал бы какие-нибудь особые чувства, – улыбнулся Флорри. – Мне же только хочется курить.
– А мне почистить зубы.
Раздался свисток поезда. Рядом с ними стояло наскоро сооруженное здание французской железнодорожной станции, зеркальное отражение испанского с противоположной стороны границы.
– Надо поторапливаться, – заметила Сильвия.