- Сто лет назад, - продолжала Лиля, - англичане написали книгу о войне в Афганистане. В ней говорилось: "Обдумывая наступление, прежде всего следует распланировать свой неизбежный отход". И еще там говорилось, что последний патрон всегда нужно сохранять для себя, ибо нет ничего ужаснее, чем попасть в плен к афганцам, особенно к женщинам. Ротные командиры читали эту книгу. Замполитам было строго-настрого приказано ее даже не открывать. Им внушали, что Британия проиграла войну из-за своей политики - ошибочной и недальновидной. Советская же идеология, по определению, была безупречной, а потому никаких сомнений в победе быть просто не могло.
Марш-бросок в Коренгал имел успех на протяжении первых трех миль. Четвертая далась гораздо сложнее: рота столкнулась с сопротивлением, которое рядовые бойцы посчитали ожесточенным, а офицеры - подозрительно слабым.
Офицеры оказались правы. Это была ловушка.
Моджахеды выждали, пока боевой порядок Советов растянется на четыре мили, и лишь тогда обрушились на них всей своей мощью. Вертолеты с подкреплением встречались шквалом заградительного огня ракет класса "земля-воздух", поставленных американцами. К концу 1982 года тысячи советских бойцов оказались в аналогичной ситуации: брошенные на произвол судьбы в импровизированных, построенных на скорую руку палаточных лагерях, растянувшихся длинной цепью. Зима встретила их пронизывающим ветром и лютыми холодами.
А затем начались вылазки моджахедов.
Многие оказались в плену. Судьба их была ужасной.
Лиля процитировала строки из стихотворения Редьярда Киплинга: "Если ж, раненый, брошен ты в поле чужом, где старухи живых добивают ножом, дотянись до курка и ступай под ружьем к Солдатскому Богу на службу". Она рассказала, как пехотинцы внезапно пропадали неизвестно куда, а через несколько часов ветер доносил звук их нечеловеческих криков из невидимых глазу вражеских лагерей, расположенных где-то неподалеку. Большинство тел так и не нашли. Но иногда обезображенные трупы подбрасывали обратно: с отрубленными кистями и ступнями или целыми конечностями, а то и вовсе без головы.
Лиля не была свидетелем этих кошмарных событий, но рассказ ее звучал так, словно она видела все воочию. Я поймал себя на мысли, что из нее получилась бы неплохая писательница. У нее был явный талант к повествованию.
- Самой желанной добычей для моджахедов, - продолжала она, - были наши снайперы. Разумеется, мама очень беспокоилась за отца. И за брата тоже. Почти каждую ночь они уходили в рейд со своей ВСС с электронной оптикой, сливаясь с грядой холмов. Достаточно далеко для результативной стрельбы, но и достаточно близко, чтобы чувствовать себя в безопасности. Хотя по-настоящему в безопасности почувствовать себя нельзя было нигде. Им приказано было стрелять по врагам. Их настоящей целью были русские пленные. Они считали это милосердием. К тому времени мама уже была беременна. Мной. Меня зачали в горном шурфе под старой шинелью образца Второй мировой войны.
Я промолчал. Светлана смотрела в одну точку прямо перед собой.
- В первый месяц отец и дядя возвращались в лагерь каждое утро, целыми и невредимыми. Они были очень хорошей командой.
На секунду Лиля задумалась. А затем вдруг сменила тему:
- В то время в Афганистане были американцы. Солдаты. Не много, но были. Советский Союз считался врагом Америки, а моджахеды - ее союзниками. Все та же холодная война, только чужими руками. Президента Рейгана устраивало, что Советская армия обескровлена и измотана. Это было частью его антикоммунистической стратегии. И он не прочь был использовать шанс для захвата образцов нашего новейшего оружия. Поэтому в зону боев были направлены специальные разведгруппы. Ваш спецназ. И однажды ночью, ранней весной 1983-го, одна из таких групп наткнулась на моего отца и дядю и похитила их ВСС.
Я снова промолчал.
- Но что еще хуже, американцы передали моего отца и дядю моджахедам. Мама слышала их крики весь следующий день, вплоть до поздней ночи. Шестнадцать, восемнадцать часов. Даже в этих нечеловеческих воплях она различала…
- Простите, - прервал я ее проникновенный рассказ, - но я вам не верю.
Лиля подняла на меня глаза:
- Я говорю правду.
Я покачал головой:
- Я служил в армии США. В военной полиции. И пусть и в общих чертах, но мне известно, куда мы посылали наших солдат, а куда нет. Ни один американский военный не ступал на землю Афганистана. По крайней мере тогда.
- Но вы науськивали одних на других.
- Разумеется. Как и вы, когда мы были во Вьетнаме.
- И оказывали материальную помощь. Моджахедам. Разве нет? А где военная помощь Соединенных Штатов, там и пресловутые американские "военные советники". Это-то вы не будете отрицать?
- Даже если вы и правы, - ушел от прямого ответа я, - почему не допустить, что вашего отца и дядю захватили в плен те же моджахеды?
- Да потому, что ВСС так и не нашли. И ни один снайпер ни разу не выстрелил по расположению роты, где воевала мама. В магазине отцовской винтовки было двадцать патронов, и еще двадцать он держал про запас. Если бы его взяли в плен сами моджахеды, они убили бы или, по крайней мере, попытались, четыре десятка наших солдат, а потом бросили бы ВСС. И мамина рота обязательно наткнулась бы на нее. Моджахеды - люди неглупые. Они имели привычку запутывать след и возвращаться на позиции, которые мы давно считали покинутыми. Однако за время боев наши солдаты побывали во всех их тайных укрытиях. Они наверняка нашли бы отцовскую ВСС. Так что единственный логичный вывод напрашивается сам собой: винтовку забрали американцы.
Я не сказал ничего.
- Я говорю правду, - вновь повторила Лиля.
Какое-то время мы все сидели молча. Тактичный официант, воспользовавшись паузой, предложил нам чай. Лиля назвала сорт, о котором я даже не слышал, а затем перевела для своей мамы, которая заказала такой же. Я попросил кофе: обыкновенный, черный. Дождавшись ухода официанта, я спросил Лилю Хоц:
- И как же вы вычислили, кого искать?
- Поколение моей мамы, - ответила она, - готовилось к войне с вами и верило, что обязательно победит. Ибо их идеология была верной, а ваша - нет. Ожидалось, что после уверенной и скорой победы тысячи американцев окажутся у нас в плену. Сортировать их на этой фазе предстояло политическим комиссарам. И чтобы помочь им в этом, замполитов знакомили со структурой ваших Вооруженных сил.
- Знакомили? Кто?
- КГБ. Они знали, кто чем занимается. Многих из вас они даже знали по именам. И не только офицеров. Мама рассудила, что для спецопераций в долине Коренгал могли использоваться лишь три варианта. Либо "Морские львы" из ваших военно-морских сил, либо разведывательные подразделения Корпуса морской пехоты, либо "Дельта" из Сухопутных войск. Однако наша разведка не подтверждала присутствие "Морских львов" или морских пехотинцев. А вот на базах "Дельты", наоборот, отмечалась повышенная активность в эфире. Наш радар перехватил сигналы нескольких неопознанных самолетов. Так что логика подсказывала: операции проводились отрядом "Дельта".
Вернулся официант с подносом. Разливая чай, он устроил настоящую церемонию. Передо мной он поставил кофе в изящной чашечке. Когда официант наконец ушел, Лиля продолжила:
- Мама рассудила, что ночным рейдом должен был командовать офицер в звании капитана. Лейтенант - это слишком мало, майор - наоборот, много. У КГБ были списки личного состава. В "Дельте" числилось множество капитанов. Но был еще и анализ радиоперехватов. Кто-то слышал упоминание имени Джон.
Я кивнул.
- Мама знала все о ваших медалях. За ВСС полагалась одна из самых крупных наград. Но какая именно? Ведь большинство из них вручают "за мужество и героизм, проявленные в бою с вооруженным врагом Соединенных Штатов Америки". Тот, кто завладел ВСС моего отца, не мог претендовать на эти награды - ведь формально Советский Союз не являлся врагом США. По крайней мере, в военном смысле.
Я снова кивнул.
- Захватить ВСС было большим подвигом. Заслуживающим большой медали. И мама сделала вывод: из всех возможных это могла быть только одна медаль - "За выдающиеся заслуги". Помните ее критерий? "За служебную деятельность на благо Правительства США во время войны или же в особых обстоятельствах мирного времени, которая признана исключительной". Военнослужащие рангом ниже бригадного генерала награждаются ею крайне редко. Это была единственная значительная награда, которую мог получить капитан подразделения "Дельта" той ночью в долине Коренгал.
В душе я был с ней согласен. Светлана оказалась неплохим аналитиком.
- Итак, - подытожил я, - вы принялись искать человека по имени Джон, который был капитаном "Дельты" и был награжден медалью "За выдающиеся заслуги" в марте 1983-го. И заставили Сьюзан Марк вам в этом помочь.
- Я не заставляла Сьюзан, - возразила Лиля Хоц. - Она вызвалась сама.
- С чего бы?
- Потому что приняла близко к сердцу историю моей мамы. И мою тоже. Ведь я всю жизнь росла без отца - так же, как и она сама.
- Тогда объясните, каким образом всплыло имя Сэнсома. Я ни за что не поверю, что вся эта история с конгрессменом родилась в головах кучки частных нью-йоркских детективов, листавших газеты и отпускавших шуточки по поводу и без.
- Посудите сами, - сказала Лиля. - "Дельта", медаль, Джон, но не генерал. Слишком редкое сочетание, не правда ли? Мы обратили на него внимание случайно: когда читали статью в "Геральд трибюн", где он заявлял о своем намерении баллотироваться в сенат. Мы тогда были в Лондоне. Джон Сэнсом, пожалуй, был единственным в истории вашей армии, кто подходил под все вышеназванные критерии. Совпадение - четыре из четырех. Но нам требовалось подтверждение.
- Для чего? Что вы хотите с ним сделать?
- Сделать? - Лиля Хоц искренне удивилась. - Мы не хотим ничего с ним делать. Мы просто хотим поговорить с этим человеком, вот и все. Мы хотим спросить его: почему? Почему он так поступил с двумя другими людьми - такими же, как и он сам?
Она допила чай и поставила чашку на блюдце.
- За что убили вашего мужа? - спросил я.
- Моего мужа? - Лиля помедлила. - Такое было время.
- То же и с мужем вашей матери.
- Нет. Если бы Сэнсом выстрелил ему в голову или ударил ножом, это было бы совсем другое. Но он поступил подло.
Я промолчал.
- Вы отдадите мне информацию Сьюзан?
- А смысл? - спросил я. - К Джону Сэнсому вас все равно не подпустят. Если хоть что-то из того, о чем вы здесь рассказывали, действительно имело место, значит, это государственная тайна. И этим делом уже занимаются несколько федеральных агентств. Вы сами говорили, что вами интересуются. В лучшем случае вас вышлют из страны. В худшем - вы обе исчезнете.
Лиля ничего не ответила.
- Хотите совет? - сказал я. - Забудьте об этом деле. Ваш отец и ваш дядя просто погибли на войне.
- Мы всего лишь хотим спросить его: почему?
- Вы и так знаете почему. Официально наши страны не воевали, поэтому он не мог их просто убить.
- Сьюзан действительно везла подтверждение? Короткий ответ: да или нет. Я не стану ничего предпринимать, пока не ознакомлюсь с фактами.
- Вы не станете ничего предпринимать, точка.
- Я могу как-то заставить вас изменить свое решение?
- Нет, - твердо ответил я.
Официант принес счет. Лиля подписала его.
Я положил на стол телефон Леонида. И приготовился уходить.
- Оставьте телефон у себя, - попросила Лиля Хоц.
- Зачем?
- Мы с мамой пробудем в городе еще несколько дней. И мне хотелось бы иметь возможность вам позвонить.
Помолчав секунду, она добавила:
- Даже если вы и не друг.
Мне показалось, я услышал едва уловимую, резкую, как писк нетопыря, нотку угрозы.
Пожав плечами, я сунул телефон обратно в карман, поднялся из-за стола и направился к выходу из отеля. Намереваясь успеть в "Шератон" до того, как Сэнсом завершит свой обед.
Я не успел в "Шератон" до того, как Сэнсом завершил свой обед: отчасти потому, что тротуары были битком забиты народом, и отчасти потому, что обед конгрессмена оказался коротким. На один с ним экспресс я тоже не попал, что означало разницу в полтора часа по времени, когда каждый из нас двоих добрался до Вашингтона.
На входе в здание Кэннон дежурил уже знакомый мне паренек в форме. В вестибюле, как всегда, толклись местные служащие, и один из них вызвался проводить меня к приемной Сэнсома.
Дверь в коридор, куча флагов, куча орлов, стол секретарши, за ним - молодая женщина. Спрингфилд что-то говорил ей, опираясь на угол стола. Увидев меня, он сразу же направился к двери, коротко бросив на ходу:
- В кафетерий.
Мы спустились по лестнице на один пролет. Кафетерий представлял собой просторный зал с низким потолком и множеством столов и стульев. Сэнсома нигде не было. Спрингфилд хрюкнул, словно ничуть не был удивлен, и сделал вывод, что босс, пока мы его искали, видимо, вернулся к себе обходным путем - через кабинет кого-нибудь из коллег-конгрессменов. Мы прошли обратно тем же маршрутом. Спрингфилд приоткрыл дверь в кабинет шефа, просунул голову, а затем повернулся ко мне и кивнул, приглашая войти.
Сэнсом сидел в кресле из красной кожи за большим столом, на котором были разложены бумаги. Вид у него был сосредоточенный и спокойный - как у человека, просидевшего на одном месте довольно долго. Он явно никуда не выходил. Крюк до кафетерия был обыкновенной хитростью: чтобы тот, кто был в кабинете передо мной, успел незаметно выйти. Я сел в кресло для посетителей - оно было еще теплым. На стене за головой Сэнсома висела уже знакомая мне фотография в рамке. Та же, что и в его книге: Дональд Рамсфелд и Саддам Хусейн, в Багдаде. Рядом теснилось скопление прочих фото, некоторые из них - групповые, разумеется, с участием Сэнсома.
- Итак? - сказал конгрессмен.
- Мне известно, за что вы получили медаль в 1983-м.
- И за что же?
- За ВСС. Винтовку снайперскую специальную. Пожилая особа, о которой я вам говорил, - вдова того человека, у кого вы ее забрали. Вот почему вы так среагировали на имя. Вероятно, вы взяли у него и жетон. Возможно, он до сих пор у вас.
Никакого удивления. Никаких отрицаний. Просто ответ:
- Жетоны отданы по инстанции вместе с рапортом и всем остальным.
Я промолчал.
- Его звали Григорий Хоц, - продолжал Сэнсом. - Мы были почти ровесниками. Мне он показался вполне компетентным. Его напарник обязан был засечь наше приближение.
Последовала пауза. Затем вся серьезность ситуации словно дошла до конгрессмена, плечи его опустились. Он вздохнул:
- Разве это правильно? - спросил он. - Медали должны быть наградой, а не наказанием.
Я ничего не ответил.
- Что вы собираетесь делать? - спросил он.
- Ничего. Мне плевать, что произошло в 1983-м. Но они мне солгали. Сперва о Берлине, да и теперь - они до сих пор лгут. Они утверждают, что они мать и дочь. Но я им не верю.
- Тогда кто они?
- Я готов допустить, что старуха настоящая. Она была замполитом в Советской армии и потеряла в Афганистане двоих близких людей - мужа и брата.
- Брата?
- Его напарника.
- А девушка? Думаете, она выдает себя за кого-то другого?
- За эмигрантку, вдову миллиардера, живущую в Лондоне.
- И кто же она, по-вашему?
- Думаю, журналистка. У нее подходящий склад ума. Плюс талант рассказчика. Но она говорит слишком много лишнего.
- Например?
- Она утверждает, что политические комиссары находились в окопах вместе с простыми солдатами. И что ее зачали в горном шурфе под старой шинелью образца Второй мировой. Чушь! Советские комиссары всегда держались как можно дальше от боевых действий. Торчали где-нибудь в штабе.
- А вам-то это откуда известно?
- Вы прекрасно знаете откуда. Мы готовились воевать с Советским Союзом в Европе. И верили, что победим. Мы ожидали, что миллионы русских окажутся у нас в плену. Военную полицию специально учили, как обращаться с таким количеством пленных. Руководство возлагалось на 110-е следственное спецподразделение. Мы знали о Советской армии больше, чем о собственных Вооруженных силах. Разумеется, мы знали, где искать комиссаров. Нам предписывалось уничтожать их на месте без всякой пощады.
- Хорошо, если эта девушка действительно журналистка, то какая конкретно?
- Вероятнее всего, телевизионная.
- Страна?
- Украина.
- Ракурс?
- Исследование, история плюс обыкновенный человеческий интерес.
- Но зачем? Ради чего? Поставить нас в неловкое положение?
- Не нас. Думаю, они хотят скомпрометировать русских. Между Россией и Украиной сейчас довольно напряженные отношения. Мне кажется, они хотят сказать: смотрите, какая плохая эта большая Москва, как она бросает в беде бедных беспомощных украинцев.
- Почему же этот репортаж до сих пор не снят?
- Им нужны факты, - ответил я.
- И они их получат?
- От вас? Вряд ли. А кроме вас никто ничего не знает наверняка. Сьюзан Марк не успела сказать им ни "да" ни "нет". Так что завеса снова опущена. Я дал им совет: забыть обо всем и возвращаться домой.
Сэнсом молча кивнул. Лицо его едва заметно покраснело.
- И что вы теперь обо мне думаете? - спросил он.
- Я думаю, вы должны были выстрелить им в голову.
Он немного помедлил:
- У нас не было оружия с глушителем.
- Отнюдь, - возразил я. - Вы как раз завладели им.
- А как же правила боя?
- К черту правила. Советы не таскали за собой криминалистические лаборатории.
- Так что вы все-таки обо мне думаете?
- Я думаю, вам не следовало передавать пленных моджахедам. Именно на это, похоже, собиралось напирать украинское телевидение, если бы репортаж вдруг вышел в эфир. Поставить вас лицом к лицу с пожилой женщиной и задать прямой вопрос: почему?
Сэнсом пожал плечами:
- Жаль, что этого никогда не будет. Потому что на самом деле мы никому их не передавали. Мы просто отпустили их. Это был обдуманный риск. Они потеряли свою винтовку. Разумеется, все решили бы, что она попала в руки врага. А это несмываемый позор и пятно на всей роте. Мы знали, что русские до смерти боятся своих командиров и комиссаров. И эти двое лезли бы из кожи вон, пытаясь доказать правду: что это были американцы, а не афганцы. Но их правда звучала бы как жалкая отговорка. Им все равно не поверили бы. Так что я спокойно отпустил их обоих.
- И что же было дальше?
- Полагаю, им было страшно возвращаться к своим. И они бродили вокруг, пока не напоролись на кого-то из местных. Григорий Хоц был женат на политическом комиссаре. Он потерял голову от страха. Именно это его и убило.
Я промолчал.
- Я не хочу никого ни в чем переубеждать, - продолжал Сэнсом. - Вы абсолютно правы насчет напряженности между Россией и Украиной. Но между Россией и нами напряженность ничуть не меньше. Особенно сейчас. И если история с Коренгалом всплывет наружу, будет очень большой скандал.
На столе Сэнсома зазвонил телефон. Его секретарша. Я слышал ее голос из трубки.
- Мне нужно идти, - извинился конгрессмен. - Я попрошу, чтобы вас проводили к выходу.
Он вышел из кабинета. Спрингфилд тоже куда-то делся. Я остался один. Никто за мной не приходил.