Улыбка сползает с лица Эммануила, и он становится похож на побитого щенка, которого пинком ноги сбрасывают в сточную канаву. Он жалобно вздыхает. На экране Стрелка с Гиеной сменяет молодежный дуэт. Молодые парень и девушка исполняют квайто. Они очень красивые и агрессивные.
- Зинзи, прекрати изображать из себя злобную циничную старуху. - Судя по запаху, Бенуа успел принять три, а то и четыре бутылки пенного напитка. - Ты прости ее, Эммануил. Она твердолобая, ее не убедишь!
- Ха! Как будто ты меня пытаешься в чем-то убедить. Извини, Эммануил. Я не нарочно обидела твоего кумира. - Я дружески бью Эммануила кулаком в плечо. Эммануил сразу оживает. Чтобы доказать, что он меня простил, он делится со мной новыми подробностями богатой биографии Стрелка и уверяет, что все так и было. Я дожидаюсь, пока он выдыхается и умолкает, чтобы набрать воздуха в грудь, и с покровительственным видом кладу руку на плечо Бенуа: - У вас, ребята, важный разговор, или я могу его увести?
- Куда торопиться, Зи-зи?
Д’Найс относится к тем людям, которые обожают давать другим дурацкие клички, хотя их об этом никто не просит. А еще он сразу чует всякие сомнительные предприятия. Он, как всегда, в своей круглой шерстяной шапочке, а из-за вечно приоткрытого рта у него дурацкий вид. Но в дураках остаются те, кто клюет на его внешность и недооценивает его.
- Посиди, выпей с нами! - предлагает Д’Найс.
Я поднимаю бутылку тоника:
- Спасибо, Найси-Найс, у меня все с собой… - Вдруг я чувствую, как голова начинает гудеть. Как будто туда проникло мелкое насекомое и грызет, грызет… Мартышка внезапно напрягается, подается вперед, прищуривает пьяные глазки. Животное за работой. - А ну прекрати! - требую я.
- Что прекратить? - спрашивает Д’Найс с невинным видом, как будто не пытается меня прощупать. Но голова у меня перестает болеть, а Мартышка с разочарованным видом откидывается назад. Злобно косится на Д’Найса и снова начинает возиться в пивной лужице. - Как ты сегодня хорошо выглядишь, Зи-зи! - Д’Найс нарочно мне льстит, чтобы отвлечь внимание от себя. Эммануил не в курсе его уловок.
Д’Найс - настоящий гад. Его дар, его шави, заключается в том, что он высасывает из других радость - впитывает в себя чужие положительные эмоции, как губка. Естественно, если его спросить, в чем его талант, он соврет. Обычно Д’Найс говорит, что его шави - умение добывать нужные сведения. По-моему, он и это умеет. Он собирает информацию на улицах и продает за наличные всем, кто готов платить. Но сплетни он любит патологически, без всякой магии.
Можно подумать, энергетические вампиры и сами усваивают хотя бы часть высосанной из других радости. Д’Найс совсем не такой. Насколько я могу судить, Бенуа - его единственный друг; по крайней мере, единственный человек, который в трезвом виде терпит его дольше двадцати минут.
- Ты ведь меня знаешь, Д’Найс. Я зверюшка тусовочная… Кстати, о зверюшках. По-моему, твоя слегка перебрала.
Мартышка опрокидывает бутылку.
- Да пошла она! - отвечает Д’Найс, пытаясь выхватить бутылку, но прежде Мартышка успевает перевернуть ее, заодно повалив, как костяшки домино, три стакана и остатки моего тоника.
Эммануил с криком вскакивает, опрокинув стул, и хватает со стола бутылки, спасая пиво. Звенит разбитое стекло. Громко вопит Д’Найс - то обзывая Мартышку идиоткой, то требуя, чтобы ему немедленно дали тряпку вытереть лужу - и еще пива всем, за счет заведения! Потому что ничего бы не случилось, если бы стол не был шатким, как и вся здешняя дерьмовая мебель. Макази, хозяйка бара, с ним не согласна. Она зовет вышибалу Карлоса, лысого здоровяка-португальца. Эммануил поступает мудро: он исчезает - то ли в туалет, то ли купить еще пива.
Во всеобщем хаосе у нас с Бенуа появляется секунда, чтобы перекинуться парой слов.
- Как ты? - спрашивает он. Бенуа у меня очень чуткий, до него сразу доходят даже самые тонкие намеки. Если бы он еще лучше подбирал себе друзей… Но как говорится, никто не идеален.
- Бывают паршивые дни, но такого у меня еще не было.
- Что с миссис Лудицки?
- Умерла. Точнее, ее убили. Я уже почти дошла до нее, как вдруг связь… оборвалась. - Я снова чувствую внутри толчок - представьте себе инфаркт, который по ошибке спустился в кишечник.
- Так вот где ты пропада…
- Сидела в участке. Три часа меня допрашивали, но так ничего и не нарыли. Кстати, инспектор просит тебя в ближайшие дни зайти к ней и подробно рассказать, где я была сегодня утром и чем занималась.
Бенуа молчит, только рассеянно ощупывает пальцами шрамы от ожогов. На шее у него пластмассовый рубец, как у куклы Барби; рубец блестит под воротом рубашки.
- Извини, Бенуа. Понимаю, для тебя такие походы - только лишний геморрой. - Большим пальцем он медленно чертит круги на шее, поднимаясь к подбородку, и я теряю терпение. - В чем дело? У тебя документы не в порядке? Ты вроде говорил, что неделю назад их продлили… Ладно, не хочешь подтверждать мое алиби, попрошу какого-нибудь другого любовника!
Бенуа рассеянно улыбается. О других любовниках я вру очень убедительно. Но после того, как у меня появился Ленивец, я веду такую моногамную жизнь, что готова кинуться даже на банан, который используют в качестве учебного пособия, когда учат предохраняться от СПИДа.
- Мне сегодня позвонили, - наконец говорит Бенуа.
- Кто? - воинственно спрашиваю я, хотя уже все знаю. Я все знаю заранее.
- Перестань, Зинзи. Мне звонила жена.
У меня снова, во второй раз за день, возникает то же чувство. Сердечный приступ в кишках. В животе тянущая боль; все крутит и ноет. Ленивец в загоне поднимает голову и вопросительно верещит. Я едва заметно качаю головой.
- Замечательно, Бенуа! Ты, наверное… - Продолжить можно по-разному, но никакие слова не сумеют в полной мере описать тот коктейль, что бурлит у меня внутри, прожигая стенки желудка. Представьте себе смесь дешевого рома и серной кислоты. Ну кто мог подумать? Кто мог догадаться, что она спустя столько времени окажется жива? Во всяком случае, не я. Потому что я не ищу пропавших людей.
- Эй! Кто-то умер? - спрашивает Д’Найс, ставя на стол несколько бутылок с пивом и жестом приказывая Эммануилу раздать их. Одну придвигают мне.
- Не докуривай чужие бычки, - советую я. - Пальцы обожжешь!
- Бенуа сказал, что ему звонила жена? - Д’Найс хитро улыбается. Оказывается, о звонке известно всем, кроме меня! - Правда, отличная новость?
- Замечательная! - говорю я. Сердечный приступ поднялся на свое законное место и расцвел у меня в груди, как ядовитый цветок. - Изумительная! Но сейчас у меня дела. Бенуа, встретимся позже.
Я наклоняюсь поцеловать его. Губы у него сладкие, с дрожжевым привкусом. Неужели и с ним придется завязывать?
Глава 7
Я возвращаюсь домой и вдруг слышу сухой треск автоматной очереди, похожий на треск лопающегося в микроволновке попкорна. Вместе с другими более-менее разумными прохожими ныряю в торговый центр "Палисейдз".
Копы обычно автоматическим оружием не пользуются; либо это бандитские разборки, либо налет. Но инкассаторские машины чаще берут на шоссе, там больше возможностей быстро скрыться с места происшествия. Правда, бандиты все больше наглеют. Грабят средь бела дня в самом центре города. Автоматные очереди давно утвердились в ночной симфонии Зоосити, как цикады в сельской местности. Но с недавних пор их все чаще слышно и днем.
Мы напряженно вслушиваемся в перестрелку, забившись в проход между закусочной "Мистер Пирог", обувным магазином ("Обувь по разумной цене") и бюро путешествий "Поехали!". Сотрудники бюро путешествий, видимо, поняли название буквально и слиняли. В общем, никакого бюро путешествий здесь давно уже нет. Реклама экзотических курортов и сказочных скидок перемежается объявлениями о том, что площадь сдается.
Из лифта выходит старушка; она прижимает к груди сумку с лекарствами. Неужели сунется на улицу? Попадет под перекрестный огонь! После долгих уговоров она, наконец, сдается, ворча и негодуя, и снова входит в лифт. Может, надеется, что в следующий раз, когда раздвинутся дверцы, она окажется в другом месте. Если бы!
Мы с Бенуа тоже познакомились в лифте. В "Элизиуме". Тогда у него еще была работа, а я прятала Ленивца под мешковатой толстовкой. Я только что вернулась из "Сан-Сити" - я, разумеется, имею в виду тюрьму, а не игорную столицу страны. В тюрьме "Сан-Сити", она же "Дипклоф", нет ни аквапарков, ни стриптизерш. Я три года загорала там за государственный счет. По-моему, нашей пенитенциарной системе есть куда развиваться. Тюремная реформа была бы эффективнее, если бы всех заранее обучали полезным навыкам - например, как бить ногой в пах и переживать период ломки.
В наши дни заключенных стали называть "клиентами". Как будто от этого что-то изменилось! Клиентов, как и раньше, кормят помоями и держат по пятьдесят семь человек в камере, рассчитанной на двадцать; они по-прежнему вынуждены гулять в мрачном бетонном дворике, откуда манит внешний мир - нужно только подлезть под проволочную ограду и не попасться на глаза охраннику на вышке. Когда принудительные каникулы за государственный счет заканчиваются, клиентов, как и раньше, вышвыривают на улицу пинком под зад. И никому ты не нужен, кроме инспектора по условно-досрочному освобождению, у которого обязан регулярно отмечаться. Никому нет до тебя никакого дела. Никого не волнует, чем ты займешься дальше.
Родителям я не звонила. Мы с ними не разговаривали с той весенней ночи 2006 года, когда они увидели меня в машине скорой помощи с задернутыми шторками на стоянке клиники имени Шарлотты Махеке. На коленях у меня тогда свернулся калачиком Ленивец - так сказать, моя личная алая буква. Вскоре оказалось, что мне некуда податься, кроме Зоосити. Правда, я все поняла не сразу, а лишь после того, как мне отказали в пятом по счету агентстве недвижимости. Сотрудники, брезгливо покосившись на Ленивца, сообщили, что в приличном районе мне ничего подходящего не найти, и посоветовали попытать счастья в Хиллброу.
Я не сразу остановила свой выбор на "Элизиум-Хайтс". Надеялась найти что-нибудь почище. Но когда охранник "Элизиума" согласился показать мне пустую квартиру на шестом этаже, мне сразу стало как-то спокойно. Меня не смутила ни колючая проволока, ни выбитые стекла. Понравилось, что несколько башен связаны между собой внутренними переходами. "Элизиум" во многом напоминает тюрьму. Только отсюда можно выйти - двери открываются изнутри.
В тот же день я вселилась в квартиру. В кошельке у меня оставалось несколько монет, на спине сидел Ленивец. Почти весь первый день я пряталась внутри квартиры, стараясь сообразить, что делать дальше. В тюрьме привыкаешь плыть по течению. Все по звонку: работа, обед и так далее. Ты катишься, словно шарик в пинбол-автомате. Я скучала по тюремным звонкам.
Под вечер, набравшись храбрости, я решила выйти, да и то лишь потому, что Ленивец проголодался. В "Сан-Сити" животных кормили жухлыми листьями, дохлыми жуками, сеном или сырой мелкой рыбешкой - в зависимости от предпочтений. С этой точки зрения в тюрьме было неплохо. Ну а на свободе о животных приходится заботиться самостоятельно. Приходится самим искать жухлые листья и помои.
Вооружившись мятой и исцарапанной пластиковой карточкой-ключом, с помощью которой можно пройти через неповоротливый турникет "Элизиума", тоже напомнивший мне о тюрьме и потому приятный, я заперла квартиру и надела на себя мешковатую толстовку, закрывая Ленивца. Тот обиженно засопел.
- Не повезло, приятель, - сказала я. Тогда я еще не привыкла к тому, что не могу от него избавиться. Не привыкла и появляться с ним на публике. Мне еще не было безразлично, как ко мне относятся другие - пусть даже эти другие тоже наделены вечными спутниками-животными…
Лифт долго не приходил. Я увидела, что его недавно отремонтировали. Металлические части блестели и казались новыми на фоне облупившихся двухцветных стен. Я уже собиралась спуститься по лестнице, когда дверцы вдруг разъехались и из кабины вышла группа мужчин - все с животными.
В "Сан-Сити" я иногда посещала службы новых адвентистов. Тех, кто высиживал до конца и службу, и последующую душеспасительную беседу, прилично кормили, даже угощали фруктами и овощами. Так вот, новые адвентисты считают, что животные - физическое воплощение наших грехов. Их версия лишь чуть менее ужасна, чем та, согласно которой наши животные - ведьминские талисманы, обрекающие нас на вечные муки, пытки и адский огонь. Службы новых адвентистов для меня тоже стали пыткой. Они продолжались часами; нам твердили о животных, о наказании, которое мы должны постоянно носить с собой, как тот Паломник в "Пути паломника", что таскал с собой мешок с грехами. Очевидно, животные-паразиты пристали к нам потому, что мы и сами - паразиты, худшие из худших… Правда, адвентисты потом уверяли, что спастись могут все, но я еще не встретила ни одного человека, чье животное бы чудесным способом исчезло, как мешок с грехами у Паломника. Во всяком случае, до того, как нас унесет Отливом.
Мужчины, которые стояли в кабине лифта, как будто вовсе не тяготились своими животными. Впереди шагал великан с обожженными шеей и грудью; в слинге, в каком обычно носят младенцев, он тащил Мангуста. И он, и остальные несли своих животных, как другие носят оружие.
Его Мангуст зарычал на меня; возможно, я и замялась на миг перед тем, как войти в кабину. Моя нерешительность не осталась незамеченной. Я повернулась лицом к дверцам; они захлопнулись. Я стояла спиной к мужчинам и их зверинцу, хотя и видела их искаженные отражения. Как будто попала в "комнату смеха" с гравюрами Босха.
- Разве вы не боитесь ехать в одном лифте с нами, зоо? - Голос у великана оказался мягким, как речной ил.
- Это вам надо меня бояться, - отрезала я, даже не потрудившись обернуться.
В отражении я увидела, как растягивается лицо великана, как будто он улыбается. Улыбка все расползалась, пока не поглотила все лицо. Наконец, он расхохотался. Его спутники тоже заулыбались. Не широко, но все-таки достаточно, чтобы я перестала беспокоиться. С тех пор я уже не прячу Ленивца.
В следующий раз я увидела Бенуа через несколько недель. Отремонтированный лифт успел сломаться; я с грохотом волокла по пожарной лестнице переносной генератор. Подниматься приходилось приставными шагами. Слыша металлический лязг, Ленивец болезненно морщился.
- Для чего это? - дружелюбно спросил великан, догоняя меня.
На нем была форма охранной фирмы цвета хаки; она казалась ему маловатой. На табличке с именем я увидела изображение спартанского шлема, название фирмы - "Охранное агентство "Часовой"" - и имя "Элайас". Я обрадовалась тому, что великан не предложил мне помочь… Хотя мог бы, конечно, и предложить.
- Для работы.
- Брезгуешь воровать электричество?
- Боюсь, как бы током не дернуло!
Почти все жильцы наших домов подключаются к электросети нелегально; провода тянутся из квартиры в квартиру. Иногда самодельные провода висят даже между соседними зданиями, словно канаты в захудалом цирке.
- Если хочешь, сделаю тебе жучок. Будешь мобильник подзаряжать, чтобы не бегать без конца вниз, в магазин сотовой связи.
- Нет, не хочу одалживаться. Спасибо!
- Ладно! - ответил он, проходя мимо меня, насвистывая и помахивая дубинкой. На то, чтобы дотащить до квартиры тяжеленный генератор, у меня ушло целых двадцать минут.
В третий раз он явился ко мне домой. Взял и явился средь бела дня. Я открыла дверь и увидела, что под мышкой у него электроплитка, а Мангуст у него на груди отчего-то дуется.
- Я знаю, тебе неохота одалживаться, - сказал он. - А если, наоборот, я попрошу у тебя об одолжении?
- Смотря о каком, - ответила я. - Чего тебе надо?
- У меня есть плитка.
- Вижу.
- И все, что нужно для ужина. - Он показал на сумку с продуктами, стоящую у его ног. - Вот только включить плитку некуда. - Он широко улыбнулся.
- Что, брезгуешь воровать электричество?
- Вор из меня никудышный. Зато повар хоть куда!
Оказалось, что и повар из него никудышный… Как, впрочем, и из меня.
Зато в остальном с Бенуа оказалось на удивление легко. С обретением шави я стала жуткой стервой. Такими делаются большинство носителей шави. Но я не очень-то верила в людей еще до того, как увидела идущие от них ниточки потерянных вещей, похожие на трещины от камня на лобовом стекле автомобиля. От Бенуа никаких нитей не шло. Потерянные вещи у него имелись; они, едва различимые, вились в воздухе вокруг его головы. А нитей не было. В прошлом он, должно быть, совершил страшное преступление, за которое получил Мангуста, но со своим грехом он справлялся хорошо. Свыкся, как со старой, много раз стиранной рубашкой. И это не случайное совпадение. Кроме того, оказалось, что его зовут не Элайасом. Элайасом звали парня, которого он замещал, когда тот болел. Остальное время Бенуа крутился как мог. Выполнял разовые поручения, разносил товары, что-то охранял, грузил, продавал. Правда, законов не нарушал… ну, почти не нарушал. Он уверял, что до тех пор, пока не встретил меня, не соблазнил ни одну женщину.
На самом деле я первая его поцеловала.
- Не ожидал, что ты окажешься такой передовой, - удивился Бенуа.
- Лучше быть передовой, чем отсталой, - ответила я. Его рубцы от ожогов на ощупь напоминали целлофан. Я спросила: - Наверное, любишь хвастаться своими шрамами?
- Я не один такой. - Он дотронулся до моего изуродованного левого уха. - Часть мочки мне оторвало пулей.
Но о жене и детях он рассказал мне только в январе, через четыре с половиной месяца после того, как мы с ним стали спать вместе.
Помню, мы вместе выбирали фрукты у торговца на улице, когда он вдруг объявил: его теща в Валакасе раньше тоже торговала фруктами и овощами.
- Значит, у тебя и жена имеется?
- Возможно. Не знаю.