Марион вдруг взяла меня за руку.
- Только без глупостей, Барри. Этим делом должно заниматься начальство.
- Совершенно верно, но я не могу сказать им ничего определенного. Глупо надеяться, что они начнут действовать лишь на основе сомнительных догадок и совпадений!
Мы подходили к остову офицерской столовой, когда я заметил знакомую фигуру, приближавшуюся к нам со стороны ангаров.
- Слава богу, Джон Найтингейл в порядке! - воскликнул я. - Его считали пропавшим.
- Я рада, - сказала Марион. - Мы не знакомы, но в эскадрилье он слывет славным парнем.
Он узнал меня, когда я отдал честь.
- Рад, что ты остался живым в этой мясорубке.
- Поздравляю с тем же, - ответил я. - На капонире сказали, что ты пропал, больше ничего дознаться не удалось. Что у тебя случилось?
- Да так, ерунда, если не считать, что сюда меня с позором доставили на машине.
- Я не видел тебя с тех пор, как ты спикировал на один из бомбардировщиков. Ведь это был ты, да? Крутое пике чуть ли не до самой земли?
- Да, было дело, - признал он. - Я сбил пару штук, но второй разрезал меня очередью чуть ли не пополам. Бензобак и шасси разбило, да и в кабине мало что уцелело. Даже и не знаю, как мне удалось посадить свою старуху на пузо в Митчете, - он с улыбкой покачал головой. - Славно попорхали. Немцы шли на бреющем от самого Танбридж-Уэлса. Когда заходили над холмом на Торби, задевали верхушки деревьев.
- У них, наверное, большие потери? - спросила Марион.
- Думаю, далеко за сотню, - ответил Найтингейл. - Только моя эскадрилья сбила больше тридцати штук, потеряв при этом четыре самолета. Промазать было просто невозможно. Мы встретили их почти над самым побережьем и набросились прямо на бомбардировщики. Солнце было у нас за спиной, а немцы летели такой плотной стаей, что заполонили собой все небо. Я успел подстрелить двоих, прежде чем истребители из первого яруса сели нам на хвосты. А потом уж все смешалось в кучу.
Он говорил нарочито просто, но я, тем не менее, видел эту картину будто воочию - огромное воздушное соединение, настырно летящее вперед, монолитное, оставшееся единым целым даже после того, как наши атаковали его. Безобразные черные кресты на серебристых крыльях, а чуть выше - цепи истребителей, готовых отразить любое нападение. А ведь наших было не больше двух-трех эскадрилий…
- А как же ты оказался на хвосте того самолета над аэродромом? - спросил я.
- Мы получили радиограмму. Я смог выделить только один самолет. Враг превосходил нас в несколько раз. Кстати, - продолжал Найтингейл, - вчера я был в городе и поговорил с твоим приятелем. Он сказал, что уже получил от тебя весточку.
Я рассказал, как ее изловчилась передать Марион, потом спросил:
- А что другие аэродромы? На них были сегодня налеты?
- Были, - ответил Джон и назвал два крупных аэродрома неподалеку от побережья.
- Что именно бомбили немцы, - поинтересовался я. - Ангары, взлетные полосы или казармы и зенитные точки?
- Насколько я слышал, там было практически то же, что и здесь. Больше всего досталось казармам. Это ведь едва ли не самый верный способ вывести из строя аэродром. В Митчете - та же история, у них там страшные трудности с кормежкой и расквартированием личного состава. Случись такое зимой, аэродромы бы практически вышли из строя.
- Слушай, ты можешь сделать для меня одну вещь? - спросил я. - Мне нужны карты юго-восточной Англии. И как можно быстрее. - Спросил я это без всякого перехода, я просто не мог придумать, как бы это получше обставить.
- У меня есть карты ВВС. А зачем они тебе понадобились?
Марион тронула меня за руку.
- Мне пора, - сказала она. - Попытаюсь разузнать все, что вам нужно, а утром забегу.
Она ушла прежде, чем я успел ее задержать, и быстрой деловитой поступью направилась к плацу.
- Так зачем они тебе понадобились? - повторил Джон.
И я рассказал ему все о Вейле и о плане вывести из строя базы наших истребителей. На этот раз я ничего не утаил: пожалуй, кому-нибудь кроме меня, стоило знать, что случилось.
Покончив с этим, я сказал:
- Ты, верно, сочтешь меня дураком, который все выдумывает? Любой разумный человек на твоем месте решил бы именно так, но я говорю совершенно серьезно. Знаю, что в этой версии куча проколов, да и вообще все мои подозрения трещат по швам, но я никак не могу убедить себя, что ошибаюсь. А эта попытка пристрелить меня? Казалось бы, безрассудство, да? И все же это на самом деле было. Пришлось рискнуть и выставиться перед тобой на посмешище, зато теперь ты смекнешь, что к чему, если со мной стрясется беда.
Я ожидал, что Джон начнет прощупывать прочность моих догадок вопросами, но он молчал.
- Карты ВВС по большей части физические, от них тебе проку не будет, - проговорил он наконец. - Придется доставать карты Топографического управления. Где-то на Ромнийской болотистой низине есть ферма Коулд-Харбор, и я слыхал еще об одной с таким названием. Их может оказаться несколько. Как ты узнаешь, которая тебе нужна? И что собираешься делать, когда вычислишь ее?
- Ферма-то должна находиться примерно на одинаковом расстоянии от всех наших юго-восточных аэродромов, - ответил я. - А вот что делать - это один бог знает.
- Если тебе удастся убедить командование прочесать эту местность, они могут не найти там ничего предосудительного просто потому, что приедут не тогда, когда нужно.
- Я прекрасно понимаю все сложности, - с легким раздражением сказал я. - Просто сейчас я беру барьеры по мере того, как натыкаюсь на них, вот и все.
- Хорошо, - согласился Джон, - карты я тебе достану завтра к вечеру, если ничего не случится. А пока - удачи!
Когда я вернулся на позицию, Огилви как раз собирался уезжать. Надо было ставить шатры и строить бараки, требовалась рабочая сила.
- …хорошо, тогда шестерых, сержант Лэнгдон, - услышал я голос Огилви. - Пусть в семь тридцать явятся к развалинам войскового штаба. А пока отдыхайте.
Я отступил в сторону, давая Огилви пройти. Едва за ним закрылась дверь, как Мики, притворявшийся спящим, сказал:
- Господи, дай мне крылья и унеси отсюда…
- Какого черта туда не гонят парней из ВВС? - вопросил Четвуд. - Черт побери, ведь они чуть ли не целый день били баклуши в убежищах!
- Ну, в такую жарищу я бы предпочел оставаться на поверхности, - сказал Лэнгдон. - Да и вообще, вопрос стоит иначе: каждый должен сделать все, что в его силах.
Но и после этих слов все продолжал ворчать, пока не вернулся Худ, ходивший на вторую позицию.
- Как у них дела? - спросил его Лэнгдон.
- Приписывают себе наши самолеты, - ответил Худ. - Естественно… А вообще-то им тоже несладко пришлось, окоп буквально в кольце из воронок. Раненых, правда, нет, один молодой Лейтон. Отправили в госпиталь, контузия от разрыва. Необстрелянный еще, вот и расклеился.
- Не один он такой, - заметил Четвуд.
- Оно, конечно, так, только остальных в госпиталь отправляют без всякой нужды, - произнес Худ, и в его голосе не слышалось ноток сочувствия. - Перетрусят и просятся туда от греха подальше.
- Ну, не знаю, - вставил Кэн. - "Так в трусов нас воображение превращает", - процитировал он, совершенно неосознанно давая нам полюбоваться своим профилем в одобренной Гилгудом манере. - В этом-то и беда Мики. Он невежда, а несет проклятие воображения.
- Это кто невежда?! - Мики сел на койке. - И какого черта ты говоришь о парне за глаза, когда он спит? Только попробуй еще раз такое ляпнуть! Чем я хуже тебя, браток? Я работал мастером, командовал людьми, понял? Думаешь, если ты богатей, значит, можешь говорить, что хочешь?
Я Хитонов не кончал, - в тоне, каким он произнес слово "Итон", была изрядная доля презрения. - Я пахал, чтобы жрать. Можешь себе лыбиться, но так оно и было, браток. И не такой уж я невежа, мой дядька строил дворец Александры.
- А Бёрн Джонс был твоим отчимом - это мы знаем, - сказал Четвуд. В целях повышения своего авторитета Мики приписывал себе родство со всеми знаменитыми Джонсами.
- Не пойму, чего ты ко мне прикололся. Я ведь пытался тебя оправдать, - обиженно проговорил Мики.
Эта внезапная вспышка лишила Мики последних сил. Он снова лег и жалобно сказал:
- Поспать не дадут…
- Можешь опять зарыться в свою нору, - злобно заявил Худ.
- Слушай, будь мы в пехоте, я бы тебе показал, как надо драться. Уж тогда бы не ты, а я таскал эти нашивки, браток. А это и не драка вовсе - так, одно название.
Чтобы сменить тему разговора, Лэнгдон спросил Худа, пострадал ли барак на второй позиции. Судя по всему, он был почти в таком же состоянии, как наш. Крышу и северную стену изрядно побило шрапнелью. Стеля постель, я обнаружил, что мои одеяла усыпаны битым стеклом - уцелело всего одно или два окна. То и дело попадались сувениры в виде зазубренных осколков. Один угодил в чей-то вещмешок, другой разбил стоявшую на столе бутылку молока.
Я попал в шестерку, которую отрядили ставить палатки, и в 19.30 мы уже стояли возле гарнизонной канцелярии. Штаб базы превратился в груду обломков, дорога была перегорожена выгоревшими дотла останками армейского грузовика, позади нас на плацу валялись стекло и битый кирпич, и все это окружали разбитые и выпотрошенные здания. В дальнем углу по-прежнему торчал уцелевший флагшток. Его белая краска теперь почернела, а знамя королевских ВВС безвольно свисало с верхушки, поникшее в неподвижном вечернем воздухе.
Палатки разбивали на ближнем к жилому городку краю летного поля. Тут работали сотни людей, армейских и из ВВС. Земля была твердой, как камень, брезент, пропитанный маскировочной краской, почти не гнулся. Мы вкалывали до десяти часов, а потом, в слабеющем вечернем свете, мы вдвоем с Кэном потащились обратно к нашему бараку. Я оглянулся, и тут страх, охвативший меня днем при мысли о том, что кто-то пытался со мной разделаться, вновь овладел всем моим существом. Не знаю, почему. Разве только потому, что, когда я повернул голову, кто-то был у меня за спиной. Я заметил размытый силуэт, бродивший в сумрачном вечернем свете среди воронок. И не то чтобы я думал, будто кто-то меня выслеживает. Наверное, меня пугал сам факт чьего-то присутствия за спиной.
Мы сразу же отправились на боковую, но, казалось, едва я задремал, как сразу же был разбужен топотом бегущих ног. И точно - последовала команда "К орудию"… Не успели мы пятеро натянуть форму, как завыли сирены. Была полночь. Тревога оказалась недолгой, и к половине первого я остался в окопе один - была моя очередь нести караул.
Удовольствия мне эти полчаса не доставили. Странно, до чего же нервы человека зависят от его настроения. До той ночи охранники меня вообще не волновали, да и позиция наша была не на отшибе. Она находилась в хорошо охраняемом лагере, и когда я видел, что кто-то движется или идет, я автоматически принимал его за своего. Теперь же, из-за этой вмятины на каске я обнаружил, что напряженно прислушиваюсь к каждому звуку. Удивительно, что звуков, которых я раньше не замечал, оказалось так много. А когда кто-то шевелился у блиндажа охраны или шел по дороге, я ловил себя на том, что крепче сжимаю в руках винтовку.
Но ничего не случилось. Просто я страшно устал, и нервы у меня совсем расшатались. Когда вышел мой сменщик, сирены дали отбой.
Субботний рассвет сулил жаркий день, воздух был знойный. Около половины десятого дивизионный грузовик привез нам сухие пайки и большой бак воды. Побриться-то мы побрились, а вот на купанье воды не хватило. Вода в Англии - нечто само собой разумеющееся, и становится ужасно неприятно, если ты вдруг почему-то не можешь помыться. Из-за такой мелочи порой можно надолго пасть духом.
За утро лишь дважды объявляли тревогу. Марион не появлялась, и после ленча я сам отправился на плац в надежде встретить какую-нибудь знакомую девушку из ЖВС, чтобы узнать от нее, что случилось с Марион. После немецкого налета приказ безвылазно сидеть на позиции утратил для меня значение, и я знал, что Лэнгдон не станет особенно возражать против моей отлучки.
Но мне не повезло, знакомых девушек я не встретил. На территории жилого городка копошились рабочие, разбиравшие руины и грузившие обломки на машины. Я невольно подумал о том, что если каждая база, подвергнувшаяся нападению, вынуждена прибегать к услугам гражданских рабочих для наведения порядка, значит, на всех аэродромах должно быть полным-полно шпионов. Для меня это казалось естественным, и я чувствовал себя очень неважно, возращаясь на позицию.
И тут сердце мое ушло в пятки от страха. Может, это была случайность, не знаю: на аэродроме прежде такое бывало. Но теперь, когда это произошло со мной, когда я чуть не отправился на тот свет, случайность приобрела совсем другой смысл и значение.
Я проходил мимо ближайшего к позиции капонира, ярдах в двухстах от орудия. Там стояли "харрикейны", я заметил это потому, что обратил внимание на сильно потрепанный хвост одного из них. Достав из портсигара сигарету, я резко остановился, чтобы прикурить, и тут же раздался треск пулемета. Мимо меня пронеслась очередь трассирующих пуль, пронеслась так близко, что стоило мне протянуть руку, и ее оторвало бы напрочь.
Стрельба оборвалась так же внезапно, как и началась. Я ошалело огляделся по сторонам. Способность соображать вернулась ко мне лишь после того, как горящая спичка обожгла мне пальцы. Отшвырнув ее, я метнул взгляд в сторону капонира. Там ничего не изменилось: по-прежнему стояли два "харрикейна", почти касаясь друг дружки кончиками крыльев, по-прежнему дрожал над гудроном раскаленный воздух. Никакого движения я не заметил, а ведь эта очередь трассирующими пулями раздалась именно с капонира.
Вот когда меня прошиб холодный пот… Не остановись я так резко, чтобы зажечь сигарету, лежал бы сейчас посреди дороги, изрешеченный пулями!
Мною овладело неистовое желание бежать. Каждую секунду пулемет мог заговорить снова, а я теперь был неподвижной мишенью. Я насильно заставил себя подойти к капониру. Там никого не было, как не было никого и в обеих машинах. Это меня озадачило: обычно пулеметы не стреляют сами по себе, какая бы ни стояла жара.
У выхода в задней части капонира появился вдруг дежурный, протирая со сна глаза.
- Мне послышался какой-то шум, - сказал он.
Я рассказал ему, что произошло, и он осторожно осмотрел носки крыла ближайшей к нему машины.
- Ну вот, - сказал он и показал мне почерневшую амбразуру одного из пулеметов. - Не могу, правда, понять, почему он выстрелил. Тут сейчас никого, кроме меня, нет, все пулеметы стояли на предохранителях.
Почему он выстрелил, я так и не узнал, но я нисколько не сомневался в том, что очередь раздалась не случайно и что она должна была прикончить меня.
Когда я вернулся на позицию, меня всего трясло.
- Что это с тобой? - спросил Четвуд. - Встретил привидение?
- Н-нет. А что?
- Господи, да скажите ему, кто-нибудь! - воскликнул Мики.
- Ты бледен, как полотно, - сообщил Кэн.
Я рассказал им, что произошло.
- Надо подать рапорт, браток, - сказал Мики. - Это все из-за халатности. В мае то же самое случилось с одним парнем по фамилии Теннисон. Пули просвистели буквально рядом с ним.
- Эге, - подал голос Худ, - наш Джонс снова ожил.
Утром Мики сидел на своем посту у орудия, но все время угрюмо молчал, что было совсем на него не похоже.
- Я не потерплю выльгарности ни от тебя, ни от кого другого, - заявил Мики, который терпеть не мог, когда его называли по фамилии.
- Да, выльгарности! - вскричал его партнер Фуллер, и все захохотали.
- К орудию!
Когда мы выбежали из барака, эскадрилья "Тигр", уже по меньшей мере минут пять гонявшая двигатели на полных оборотах, потянулась от капониров к взлетной полосе.
На этот раз мы сидели у пушки почти два часа. Над Мейдстоном дрались истребители, и мы видели этот бой, но в нашу сторону ни один самолет не пошел. Эскадрилья "Ласточкин хвост" поднялась вслед за "Тиграми", и я мельком увидел Джона Найтингейла, когда тот пронесся мимо в своей маленькой зеленой спортивной машине. Я с тревогой подумал, не забыл ли он о картах. Сегодня он взлетал уже в третий раз, вряд ли у него нашлось время и силы на поиски каких-то там карт для явно спятившего артиллериста.
Но этот вопрос недолго волновал меня, потому что вскоре вернулся страх и вытравил из моей головы все остальные мысли. Предварительного оповещения о налете не было. Телефонную линию, связывающую наш окоп с капониром к северу от нас, чинили трое рабочих, и спустя какое-то время я вдруг заметил, что один из них - низкорослый человечек с резкими чертами лица, в очках в стальной оправе - то и дело прерывает работу, чтобы поглазеть на нас. Сперва я просто спросил себя, что в нас такого уж интересного, потом принялся следить за рабочим специально, карауля момент, когда очкарик поднимет глаза. По-моему, однажды наши взгляды встретились, хотя расстояние было слишком большим, чтобы утверждать это наверняка. Только после этого он больше не смотрел в нашу сторону, причем, похоже, сознательно заставлял себя не делать этого. И вот тогда-то я по-настоящему встревожился. Я попытался убедить себя, что из-за событий последних дней у меня поистрепались нервы и что надо просто хорошенько выспаться. Но толку от этого не было. Да и как я мог найти доводы, способные развеять это чувство тревоги, столь похожее на ощущение, испытанное накануне ночью в карауле, когда я подскакивал, заслышав какой-нибудь безобидный звук, которого прежде и не заметил бы? Слишком ярки были воспоминания о резком толчке в шею, когда в мою каску угодила пуля, и о трассирующей очереди, чудом миновавшей меня час тому назад.
Когда исправленный "танной" передал сигнал предварительного оповещения, трое рабочих собрали свой инструмент и быстро зашагали по гудрону мимо нашего окопа, направляясь в убежище. Я пристально посмотрел на очкарика, когда он поравнялся со мной. У него были выцветшие, слишком близко поставленные глаза и тонкий нос, весь его облик показался мне каким-то таинственным. Очкарик ни разу не взглянул в нашу сторону, не заговорил с приятелями. Я обратил внимание на его мягкую пружинистую походку.
Я попытался позабыть о нем, и на какое-то время, пока наблюдал за воздушной схваткой к юго-востоку от нас, мне это удалось.
Затем вдруг я снова увидел его - он стоял у капонира, между нами и лагерем, у того самого капонира, с которого меня чуть не убили. Не знаю, почему, но у меня душа ушла в пятки, когда я его там увидел.