- Мне буквально мало толку от его объяснений. Что значит - "пришли", "увели"? Почему увели, вот вопрос.
- Так я же не больше вашего знаю,- сказав это, Сергей вдруг понял, что причина ему известна, но он просто не хочет этому верить.
- Ну, не могли же такого парня забрать без всяких оснований! Ты же все-таки друг его, неужели у тебя нет никаких соображений? - в разговор вступил Ярцев, член парткома завода и начальник Глебова. Владимир Тимофеевич очень ценил Михаила как работника, ставил его в пример как активного общественника, и случившееся явно выбило его из колеи.
Сергей внутренне заколебался, видя, как искренне переживает Ярцев. "В конце концов и так узнают, что случилось с его соседом, а про меня потом невесть чего подумают - мол, знал об этом и смолчал. А что да как, я действительно знать не знаю и ведать не ведаю…" Уговорив себя таким образом, он задумчиво произнес:
- Не знаю, может, это из-за того случая…
- Ну-ка, давай погромче, чего ты там бормочешь,- накинулся на него Клюев.- Из-за какого такого случая?
"С этим надо ухо востро держать, палец дашь - всю руку откусит",- подумал Сергей.
- Ну… позавчера ночью у них на квартире хотели арестовать комбрига Ласточкина.
- Что значит - хотели? - насторожился Клюев.
- Застрелился он.
- Они что же, знакомы были? Встречались? - Клюев уже почуял вырисовывающуюся перспективу.
- Да так, наверное, по-соседски. Я не знаю.
Клюев откинулся на спинку скамьи, и лицо его приобрело жесткое выражение.
- Да, Рублев,- протянул он.- Как же ты нам-то ничего не сообщил? Не доложил, так сказать.
- А чего докладывать-то? - как в воду глядел Сергей, когда вспомнил пословицу про "вострое ухо".
- Вот, полюбуйтесь, Владимир Тимофеевич, и это называется комсомолец! Это же вопиющая политическая близорукость. Буквально сегодня поставлю вопрос, пусть почистят этого "элемента" на комитете комсомола.
- Успокойся, Дмитрий Ильич, ну какой он "элемент"? Мы же сегодня первый день как на работу после праздника вышли, у него и времени не было…
- А ты его, Владимир Тимофеевич, не защищай, я гляжу, добренькие все стали… Он утром должен был в партком прийти и все как есть рассказать. Да еще Глебова с собой привести. Вот как должен был поступить настоящий комсомолец! Ладно, с ним мы еще разберемся, а сейчас пошли, надо партком быстренько собрать, обсудить этот факт.
- Дмитрий Ильич, а может, я пообедать успею? Я быстро,- у Ярцева была язва желудка, и он старался придерживаться режима.
- Можно вас, товарищ Ярцев,- Клюев взял коллегу за локоть и увлек за собой. Отойдя от Сергея на порядочное расстояние, он впился глазами в Ярцева: - Я тебе, товарищ Ярцев, буквально так скажу: замечаю в тебе какую-то интеллигентскую мягкотелость. Ты что, не понимаешь, что произошло?
- А что произошло? Ну, пригласили парня на Лубянку, мало ли зачем?
Клюев только отмахнулся от последних слов Ярцева:
- Ну, ладно, хватит дискуссии разводить. Через полчаса жду в парткоме и надеюсь на твою принципиальную позицию.
А Глебов в это время и не подозревал, какие страсти кипели на заводском дворе. Сержант Беспалый привез его в Главное управление госбезопасности и провел в свой кабинет. Капитан был занят, и Михаилу пришлось подождать несколько минут. Пытаясь скрыть волнение, он старался думать об Анюте, о производственных делах на заводе, но так или иначе сознание разворачивало его мысли в одном направлении. Он прекрасно понимал, зачем, по какой причине его вызвали сюда, в наркомат внутренних дел, но был настолько уверен в себе, в своей абсолютной непричастности к случившемуся, что волнение его не выходило за рамки естественного. Хотя слухи о посещении учреждения, в которое его привезли, ходили всякие…
Беспалый что-то писал, когда зазвонил телефон. В следующую минуту Глебов в сопровождении сержанта шел к начальнику отделения. Когда открылась дверь, парень, помимо своей воли, глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду. Но после первых вопросов, заданных хозяином кабинета, волнение ушло само собой. Как и предполагал Михаил, после общих вопросов о семье и работе, капитан перешел к вопросам, касающимся знакомства его и его родителей с погибшим комбригом, контактов с ним в первомайский вечер. Глебов охотно рассказал об участии комбрига в молодежном застолье, особо подчеркнув, какой вдохновенный тост произнес военачальник. Рассказывая, он снова ощутил возникшее в тот вечер чувство гордости за армию, за ее командиров, за их преданность великому вождю. И он счел необходимым поведать товарищу Свиридову об этих его чувствах. Как жаль, сказал он, что эти положительные эмоции куда-то улетучились с выстрелом Ласточкина. При этом Михаил ни словом не обмолвился о жаркой дискуссии вокруг их с Сергеем желания отправиться в Испанию добровольцами, а также о браунинге, обнаруженном им в кармане командирской шинели. Глебов никогда раньше не подвергался допросам в органах, но он был достаточно умен, чтобы не дополнять свою откровенность этими двумя сюжетами.
В разговоре возникла короткая пауза. Парень все больше нравился Свиридову. Искренен, держится спокойно, уверенно. Хорошо воспитан, с развитой речью, чувствуется высшее образование. Сам кандидат в члены партии, плюс отец - старый партиец, а это немаловажно. Есть, есть резон присмотреться повнимательнее. "Но этот неприятный осадок от трагического вечера надо обязательно попытаться нейтрализовать",- как опытный психолог подумал Федор Ильич. Многозначительно взглянув на Беспалого, который записывал вопросы-ответы, он велел тому вернуться в свой кабинет и оформить разговор официальным объяснением понятого Глебова. Дождавшись, когда сержант уйдет, он вернулся к реплике Михаила о том, как чувство гордости того за Красную Армию после выстрела сменилось непроходимым чувством горечи. Свиридов особо подчеркнул, что, несмотря на наличие изменников и шпионов в рядах высшего командования РККА, армия стала только крепче, освободившись от этой скверны, и так далее. В общем, он говорил то, в чем сам сомневался, но в чем у рядовых советских людей не должно быть никаких сомнений. Он не помнил, когда и от кого услышал выражение о том, что мощь всякого верования оказывается надломленной в тот момент, когда оно отрекается от своей непогрешимости. А он верил в светлое будущее молодого советского государства. Да, труден путь, да, на нем все время встречаются разные заторы и засоры, но идти надо. Ибо если остановимся, тогда конец всем надеждам. Поэтому он будет идти вперед и вести за собой тех, кого одолевают сомнения, как вот этого парня, сидящего напротив. Он взглянул на Михаила и неожиданно оборвал себя на полуслове.
- Вы что-то хотите спросить, Михаил? - осознав, что все это время парень слушал его вполуха, спросил он.
- Да,- было заметно, как тщательно Глебов подбирал слова.- Скажите, товарищ Свиридов, а комбриг Ласточкин… он действительно враг народа?
"Вот так. Коротко, но в самую точку. Это тебе не Ваня Беспалый, с которым все просто и ясно. Что же ему, такому грамотному, ответить? И ведь не боится, мерзавец, бьет не в бровь, а в глаз. Слава богу, что я сержанта отослал". Свиридов медлил с ответом, внимательно глядя на парня:
- Видите ли, Михаил. В этом-то как раз и разобраться надо было. А он... поторопился. Еще вопросы есть?
Михаил отрицательно покачал головой.
- Тогда у меня вопрос. Если мы вас попросим помочь, что вы на это скажете?
- Как помочь?
- Ну, в жизни всякие бывают ситуации, может, и ваша помощь органам понадобится.
- Если понадобится, я готов, только смотря в чем?
"Ишь, как завернул. Не слишком ли ты осмелел, парень". Лицо Свиридова приняло официальное выражение.
- Это как понимать?
- Я к тому, что военному делу я не обучался, так, чуть-чуть. Может, не справлюсь с вашим поручением…
У Свиридова отлегло от сердца.
- Об этом не беспокойтесь, я другое имел в виду… Значит, можно на вас рассчитывать?
- Да, конечно.
- Вот и хорошо. Вы сейчас зайдите к товарищу Беспалому, объяснение вам надо подписать и пропуск отметить. И давайте договоримся, если на работе спрашивать будут, зачем вызывали, скажите как есть: был понятым, случилась беда, идет расследование. Вот и давал объяснение по существу дела. Возьмите на всякий случай мой телефон.
Проводив Глебова до двери и убедившись, что тот зашел к Беспалому, Федор Ильич подошел к окну. "Не била жизнь этого Глебова, вот он и хорохорится. Стоп. Что же ты такое говоришь, коммунист Свиридов? Не понравилось, что парень тебя не боялся? Привык, что в этом кабинете так не разговаривают…" Свиридов подошел к столу, открыл папку с оперативными материалами. "Слушай, а как бы ты себя повел на его месте? Вот то-то и оно, кончай философию, работать надо".
Глава пятнадцатая
В кабинете секретаря парткома Клюева от обилия наглядной агитации разбегались глаза. Прямо над столом секретаря - портреты Ленина и Сталина. Под ними разместился коллективный портрет членов Политбюро ЦК ВКП(б). На стене по правую руку висел плакат "Не обижайте молодого рабочего", под ним на столе лежал большой альбом с фотографиями под названием "Дневник соцсоревнования". Чуть дальше на специальном стенде разместились предложенные работниками завода варианты "Ордена верблюда". Клюев позаимствовал этот почин у коллеги со Сталинградского тракторного завода. Там впервые придумали такой орден и стали награждать им бракоделов. Вот и партком совместно с завкомом объявили на заводе конкурс на лучший макет такого ордена и даже премию посулили. Еще на одном стенде красовалась диаграмма: нарисованный внизу малюсенький Чемберлен в верхней части диаграммы вырастал до размеров Биг Бена. Кривая линия диаграммы отображала рост лекций об империализме в цехах и лабораториях завода. Наглядная агитация являлась любимым коньком секретаря парткома. В конце второго квартала райком собирался подвести итоги конкурса на лучшую наглядную агитацию на предприятиях района, и Клюев старался изо всех сил. А тут еще знакомец по секрету сообщил ему, что кандидатура Клюева будет рассматриваться среди кандидатов на освободившееся место завотделом пропаганды райкома, арестованного в начале апреля…
Но наглядная агитация, как любил выражаться Клюев, была надстройкой. Базисом же в нынешний период обострения классовой борьбы, по его мнению, являлось беспощадное разоблачение врагов народа на всех без исключения участках производства.
К столу секретаря примыкал длинный стол для заседаний парткома, за которым сейчас сидело несколько человек, срочно призванных секретарем Клюевым для решения судьбы кандидата в члены партии Глебова. Первым у секретарского стола сидел начальник отдела кадров, плотный мужчина лет пятидесяти с обритой головой. На нем была военная гимнастерка без знаков различия, а новые брюки галифе были заправлены в начищенные до блеска хромовые сапоги. По заведенному правилу он вел протокол заседания. За ним устроился комсомольский секретарь. На заводе работал он давно, а вот секретарем его избрали только в прошлом месяце. Членом парткома его еще только должны были избрать на предстоящем общезаводском партсобрании, но сегодня Клюев специально пригласил его поучаствовать в заседании. Дальше сидели мужчина и женщина в рабочих спецовках. По случаю чрезвычайной ситуации Клюев вызвал их прямо от станка, чем объяснялась такая спешка, они не понимали и сейчас о чем-то недоуменно перешептывались. По другую сторону стола обычно сидело заводское начальство во главе с директором, но сегодня там не было никого, кроме Ярцева.
Кратко изложив суть дела, секретарь занялся самокритикой. Он говорил об ослаблении бдительности коммунистов завода, о ничем не оправданной политической успокоенности на всех участках предприятия. Активная борьба за чистоту рядов парторганизации, в результате которой были разоблачены несколько врагов народа, в основном руководителей разных уровней, потеряла прежний накал. В первую очередь, самоуспокоились они, члены парткома, и результат этого самоуспокоения не замедлил сказаться.
- …Кто, как не мы, помогли разоблачить бывшего главного механика Масюлиса и этого… заместителя главного инженера Шумейко. И успокоились, мирно почиваем на лаврах. А враг не дремлет! Есть предложение послушать сейчас товарища Ярцева, в чьем непосредственном подчинении находился этот Глебов.
- Находится, товарищ Клюев,- подал реплику начальник конструкторского бюро.
- Я попрошу без демагогии, товарищ Ярцев, я буквально отдаю себе отчет в своих выражениях,- голос секретаря звенел металлом.- Доложите нам, как у вас, члена парткома, под носом созрел этот гнилой фрукт.
Притихшие было члены парткома зашушукались.
- Слушайте, товарищ секретарь, ну, пригласили парня в НКВД, мало ли какие у них там вопросы возникли. А мы сразу ярлыки навешиваем: "фрукт", "элемент". Мы же сами принимали его кандидатом в члены партии. Работает он хорошо, в общественной жизни активное участие принимает. А знаете, сколько он народу на заем укрепления обороны сагитировал? Я правильно говорю, Громов? - обратился Ярцев к комсомольскому секретарю.
- Правильно, Владимир Тимофеевич. Мишка молодец,- с юношеской непосредственностью отреагировал молодежный вожак. Ярцев согласно кивнул и продолжил:
- Я его кандидатуру хотел нынче предложить на руководителя кружка по изучению Положения о выборах в Верховный Совет. Кстати, а вы знаете, что его отец позавчера на параде шел в колонне ветеранов-красногвардейцев?
- При чем тут отец? - металл в голосе Клюева уже не звенел, а громыхал.- Недавно некоторые на Мавзолее стояли, а где они сейчас? Вот то-то и оно. Короче,- пронзительным взглядом оглядел он присутствующих,- кто за то, чтобы исключить Глебова из кандидатов в члены партии? Прошу поднять руки.
Возникшую тишину нарушил голос начальника отдела кадров:
- Ильич, у нас до кворума людей не хватает.
Клюев недовольно покрутил головой:
- Я в курсе. Как вы знаете, директор Шишкин болеет, но я уже с ним говорил, он буквально "за". Лейбович в командировке, но он, в отличие от некоторых, линию понимает. Вот тебе и кворум. Так что, прошу голосовать.
- А как же обсуждение? - Ярцев обвел глазами присутствующих, но все молчали, глядя на секретаря.
- А тут и обсуждать нечего, все и так буквально ясно,- безапелляционно отрезал тот.- Правильно я говорю, Чернов? - обратился он к рабочему.
Чернов, слесарь из мехцеха, ветеран завода, развел руками:
- Оно, конечно, нехорошо, если, понимаешь, НКВД…
- Значит, ты "за"? - продолжал наседать секретарь.
Секретарь парткома для Чернова всегда был существом высшего порядка.
- Оно, конечно, так,- согласился он с Клюевым, следя за его реакцией, но тот уже переключил внимание на женщину.
- А ты, Семеновна, чего молчишь? Как частушки на свадьбах петь про это дело,- и он сделал неопределенный жест рукой,- так ты первая. А как по принципиальным партийным вопросам высказаться, так ты молчок?
- Ой, а вы откуда знаете? - факт, обнародованный секретарем, застал Семеновну врасплох.
- Знаем. Все знаем, "чека" работает. Так, ты "за" или "против"?
- Так то ж меня Ванька Ситников с механического подбил - давай да давай. Ну, я и выдала,- женщина явно тянула время, пытаясь отодвинуть момент ответа на прямой вопрос. А вот присутствующие товарищи слегка оживились.
- Выдала она,- Клюев взял со стола записную книжку, нашел нужную страницу. Он не мог упустить случая, чтобы не продемонстрировать свою осведомленность о поведении членов парткома в быту и тем самым напомнить присутствующим о своем "всевидящем оке".- Вот полюбуйтесь: "Не ходите, девки, в баню, там теперь купают Ваню. Окунают в купорос, чтоб у Вани… ну, это самое… подрос". Это ты про Ситникова, что ли,- не удержался Клюев, чтобы не пошутить.
"Homo sum, e nihil humani a me alienum puto" - в переводе с латинского: "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо". Вот так, с шуткой и прибауткой втягивал этот человек людей, сидевших за столом и абсолютно не желавших зла хорошему парню и активному общественнику Мише Глебову, в ситуацию выбора: осудить человека неизвестно за что или воспротивиться, но тогда будущее твое станет непредсказуемым? Много ли находилось смельчаков, готовых воспротивиться? Мало… Намного больше всегда оказывалось тех, кто осуждал и после этого даже малейшими угрызениями совести не мучился. Менее чем через год после описываемых событий, в марте 1939 года, в Москве состоялся восемнадцатый съезд ВКП(б). В докладе секретаря ЦК Жданова об очередных перегибах, касающихся необоснованных репрессий, наверное, больше всего впечатляют многочисленные обескураживающие факты безудержного, подчеркнем, добровольного энтузиазма рядовых советских людей разоблачить как можно большее количество врагов… В том числе и факт, очень похожий на тот, который описывает автор. Какой соблазн использовать политическую обстановку в стране для решения собственных проблем!.. Да, и тогда слаб был человек, даже несмотря на интенсивную идеологическую обработку.
Меж тем сидящие за столом члены парткома еле сдерживали себя от душившего их хохота. Семеновна невинно хлопала глазами, а Клюев продолжал строжиться:
- И ничего смешного тут нет! Громов (тот сидел, полузакрыв лицо руками, плечи его подрагивали), ты тоже готовься к ответу за слабую работу с молодежью, буквально на следующем заседании парткома (парня как будто ошпарили кипятком, он выпрямился и мигом принял рабочую позу). А тобой, Семеновна, я персонально займусь. Это какой такой пример молодежи? Ладно, об этом позже. Значит, как я понял, ты "за"?
Семеновна глубоко вздохнула:
- Я, Дмитрий Ильич, и не знаю. Может, подождать надо, глядишь, все и образуется? Парень-то уж больно хороший.
- Я буквально не понимаю, что значит - "образуется"? - зловещим тоном проговорил секретарь, покраснев от возмущения.- Какой такой "хороший парень", если налицо связь с врагом народа?
- Да, может, они и не общались вовсе, откуда нам знать-то? - Ярцев сделал еще одну попытку снизить накал страстей.