11
Кабинеты администрации. Все двери растворены, и блестит паркет, как видно натертый совсем недавно. Стены стеклянные, отблеск дневного солнца ложится тускло и почему-то немного грустно на вощеный паркет. Повсюду цветы - без запаха. Просто цветы в горшках и корзинах.
"Что я делаю? Я с ума сошел? Уж лучше рассказал бы все классному воспитателю. В школе я у себя, там никто бы не удивился. И меня бы к ней отпустили, отпустили куда хочу…
Что я делаю? Это же дико. - Разве ему возможно знать всех парней в своем городе? Как бы он стал работать, если бы все бежали к нему со своими горестями, печалями?.."
Так думал Саша, а шел и шел.
Не Ушинскис был ему нужен. Ему был нужен отец или хотя бы представление об отце - о мужской, несгибаемой, доброй силе. Саша не спал почти всю ночь, голова кружилась, была легкая, как пустая тыква.
Вот кабинет Ушинскиса… Да, так и есть. В этой комнате двери тоже растворены, к кабинету ведет еще одна комната, со скульптурой и графикой.
В глубине на краю дивана сидит Ушинскис, - видно, только что пришел с улицы, не успел раздеться: он в пальто и лохматой кепке.
Наклонив голову, надев очки. Ушинскис сосредоточении разбирает почту. На лице - холодное выражение. При виде рук его, интеллигентных, сильных, бросающихся в глаза рук (не поверишь, что это руки крестьянина, а ведь он был крестьянином), Сашу вдруг охватила робость. Ушинскис держал распечатанное письмо, отстраняй его от дальнозорких глаз, и быстро и деловито просматривал. На столике перед ним возвышалась груда конвертов, как видно утренняя, свежая почта.
Саша остановился в проеме двери.
- Здравствуйте, - сказал Ушинскис, почувствовав присутствие постороннего, и продолжал читать.
- Добрый день… - задохнувшись, ответил Саша.
Ушинскис не поднял головы: он продолжал сосредоточенно делать дело - просматривать почту.
- Вы, видимо, не туда попали. Если хотите держать экзамен, то вам в канцелярию. Канцелярия - с другой стороны, внизу.
- Спасибо. Я не на экзамен.
- А вам нужен лично я?
- Вы. У меня… большое горе.
- Я могу вам помочь чем-нибудь?
- …
- Но ведь вы зачем-то пришли ко мне! У вас была какая-то цель?..
- Я… я… остался совсем один. Один! Понимаете?! Я сам не знаю, зачем я… к вам…
- Вы не один. С вами - молодость. Поверьте, она могущественный друг… А жизнь во всех своих проявлениях хороша… Даже в горести и страдании…
- Нет! - ответил Саша со страстью, поразившей его самого. - Жить надо так, чтоб жить. А если плохо, так лучше совсем не надо.
- Вы швыряетесь жизнью, как это свойственно молодости, - усмехнувшись, сказал Ушинскис и продолжал сосредоточенно и насмешливо сортировать почту.
- Ага! Вот оно: письмо из Австралии. Не хотите ли марку? - Прищуренные глаза его посмотрели в упор на Сашу. - Я понимаю: вы пришли ко мне за какой-то моей мнимой мудростью. Но нет ее у меня. Нет мудрости. Никакой. Вы молоды и многое понимаете лучше меня. Каждое следующее поколение зрелей предыдущего… Молодость! Где она, этот высший из всех даров! Вчера я вел репетицию лежа. Я стар… У меня ишиас.
- Ишиас - это очень больно? - спросил Саша упавшим голосом.
- Да. Это больно. А главное - унизительно.
- Может, я… Может, сбегать для вас за хлебом или за молоком?
- Глупости, - усмехнувшись, ответил Ушинскнс. - Так что же все-таки у вас случилось?
- Моя мама…
- Ну?
- Она умирает…
Стало тихо. Ушинскис низко опустил голову. Потом очень медленно поднял ее, посмотрел на Сашу…
- Да. Смерть. - Он сказал это очень тихо и очень странно. - Смерть. Конец. Занавес… - И вдруг как будто проснулся, заметив Сашу. - Но почему вы с этим пришли ко мне?..
- …Помните, в этом… в общем, а вашем спектакле каждый повинен в смерти другого, люди отвечают друг за друга… Я тогда… Я полночи бродил по городу…
- Ах, вот оно что! Но вы не можете не понимать, что это - мысль автора, не моя. Хороший спектакль обязан, конечно, рождать размышления… По мере сил постановщика, разумеется.
В боковой двери показалось чье-то лицо. Ушинскис встал, с состраданием глянул на Сашу:
- Извините. У меня репетиция. Мне нора.
Вошедший человек был актер. Саша видел не раз на улицах его удаляющуюся спину. Лицо актера вблизи оказалось лицом аскета. Копна волос с седой прядью, которая подчеркивала красоту этих не состарившихся волос. Рот жёсток. Актер высок, элегантен, худ, глаза голубые… нет - бутылочные, прозрачные.
Странно, но Саше вдруг показалось, что это лицо он где-то уже видал и что хорошо его знает.
Учтиво смотрел на него актер, поняв, что с этим мальчиком только что говорил Ушинскис. Неучтиво смотрел на актера Саша, пытаясь припомнить что-то свое… Где?.. Не сегодня ли утром?.. Да… Кажется, даже и нынче утром… Он на кого-то сильно похож. На кого?
И вдруг Ушинскис сказал, медленно переводя глаза с актера на Сашу:
- Вашу матушку я, оказывается, знаю… Петронэль Куприявичене. Верно? Одна из красивейших женщин нашего города. И так еще молода! Как жалко… - И, повернувшись к актеру: - У мальчика умирает мать. Петронэль Куприявичене. Вы поняли?!
- Да, я знаю, - сдвинув брови, ответил актер. И вдруг добавил скороговоркой, будто оправдываясь: - Конечно, это несчастье. Но что же я должен сделать? - И лицо его почему-то приняло оскорбленное выражение.
Ушинскис стоял потерянный.
- Я, увы, не волен над человеческой жизнью и смертью! - опуская веки, тихо сказал актер.
Не слушая его больше, Ушинскис подошел к Саше и вдруг, как будто решившись, погладил его по голове с какой-то старческой, грустной нежностью.
…Мужская ласка?.. То, чего (вдруг пронзительно понял Саша) так сильно не хватало ему.
- А как вас зовут, юный друг?
- Александр.
- Мы еще встретимся! Обязательно встретимся. Александр. Спасибо.
- За что?!
- За то, что пришли ко мне. Большой привет от меня вашей матушке.
Саша быстро спустился с лестницы. Выйдя на улицу, он почему-то глубоко вздохнул:
…Вел репетицию лежа… ишиас…
Значит, и он человек Человек, как другие люди, и, стало, быть, не в силах он сделать так, чтоб поправилась мама!
…А ветка? Та ветка? Ведь она все-таки зацвела!
12
После школы он шел в больницу, приносил ей соку и яблок. Она дремала. Лицо ее делалось все желтей и желтей - седые полосы всё отрастали и отрастали. Она спала, он пристально на нее глядел и словно бы не узнавал лица матери.
Однажды возле нее оказалась капельница с раствором. Мать была до того слаба, что не могла как следует поднять веки. Она улыбнулась. Он понял и наклонился.
Не оторвав головы от подушки, ока поцеловала его в мочку уха и тихо сказала:
- Все!
Это было последнее слово, которое он услышал от матеря.
Его позвал к себе главврач и, стараясь не видеть Саши, не глядеть на него, сказал:
- Вот! - хрипловатым, деловым голосом. - Тут, понимаешь, немного… Мы того… для тебя… Тебе осталось два месяца, чтобы окончить школу. А дальше подумаем. Когда будешь решать вопрос о работе, придешь ко мне: устроим. Будешь работать и заниматься, само собой. У нас освободилась должность второго садовника. Наш стар… А ты… ты любишь парк. Работы не так уж много… Об этом мы позже поговорим. А покуда оканчивай школу- Ты у нас молодец, поживешь- научишься вести хозяйство. А кроме того… между прочим, больница берег над тобой шефство: кто-нибудь из женщин будет приходить к тебе раз в неделю. Теперь ты наш общий, так сказать, сын… Мы тебя помним крошечным, ты в нашем парке гулял в коляске. Вон там… Нет, в том уголке… Мать тебе не рассказывала?
- Мне надо в Москву, - низко опустив голову, тихо ответил Саша.
- Это еще зачем?
- Не сейчас. Когда я школу окончу. Мама велела, чтоб я разыскал… В общем, она велела мне разыскать одного человека: Бабича. Александра Александровича Бабича.
- Что-что? - не веря ушам своим, переспросил главврач. - Ба-а-абич? Одни на наших самых известных врачей? Профессор Бабич? Он, что ли? Ну да… Александр Александрович. Замечательный человек, ничего не скажешь… А ты… ты вполне… уверен, что не ослышался?
- Как же можно ослышаться? Во-первых, я в глаза его не видел… А потом, она мне сказала: Запомни - Бабич! От слова "баба".
- Ну что ж, ну что ж, - растерявшись, сказал главврач и вдруг опустил глаза. - Бабич был у нас лет, лет семнадцать назад. Да, это точно… Около этого… Но я, признаться… Мать не поручала мне с тобой дебатировать эти темы… Ты же знаешь, она была человек очень сдержанный… Но если Бабич… Если Бабич признает тебя за своего сына…
Саша стал тяжело и густо краснеть.
- Ну да. За своего сына. У каждого человека, Саша. бывают мать и отец… Однако он еще должен тебя признать.
("Он - меня?.. Еще признаю ли я его!.. Где он был так долго? Почему молчал?")
- Разве кто-то может не признать… если послала мама?
- Все так. Но… надо сознаться… Я, старый дурак, то есть мы… то есть я… одним словом, Саша, тебе здорово повезло! Что ж? Не знаю теперь, как именно следует поступить. Может, я должен сейчас же написать Бабичу?
- Нет… Она сказала: "Разыщешь". И я разыщу сам. И никому, пожалуйста, не говорите. Если б мама хотела, она бы давно рассказала всем.
- Ну что ж, ну что ж… Для отъезда мы тебе, разумеется, соберем денег. Однако ты напиши… Мы за тебя в ответе! Перед памятью матери. Я ей слово дал. Мы… мы все… И зачем, не пойму теперь, ей это слово понадобилось, если Бабич?.. Сам Бабич! Нет. Не пойму.
* * *
- Тетя Тереза, вам не трудно будет рассказать мне, что такой Бабич?
- Бабич? Замечательный человек! Очень известный врач.
- Мама велела… одним словом, если она умрет, чтоб я разыскал его.
Тети Тереза пристально посмотрела на Сашу, заморгала и вдруг заплакала.
Вошли в дежурку.
- Простите, - сказал постоялец. - что-то с вами случилось?
- Нет, нет… Это так. Это… сын моей школьной подруги. Так тяжело!..
- Ага! - сказал постоялец, как будто несчастье Саши разумелось само собой. И положил на стол ключ.
- Тети Тереза… А этот Бабич? Вы его хорошо знаете?
- Как не знать? Мать… Она тебе намекнула, Саша?
- Не намекала. Прямо сказала: Москва, Александр Александрович Бабич.
- У тебя… у тебя… Какие гены! - И она опять залилась слезами - Он человек с… с достоинствами… Он… он не отречется. Нет!.. Значит, так и сказала: "Ба-бич"?
- Так и сказала, - растерянно подтвердил Саша.
- И ни разу… - тетя Тереза спрятала носовой платок, - ни разу, ни разу… Ну в гордый, знаешь ли, человек Петронэль! Только в смертный час…
И она опять залилась слезами.
13
Саша мучился. Он мучился угрызениями совести. Подходя к бидону, он гладил бидон, потоку что его касались прозрачные, говорящие руки матери. Он наклонялся к бидону, сняв крышку, зажмурившись, прикладывал губы к алюминиевому широкому горлу.
- Ма-аыа!
Ему отвечала теплота его же собственного дыхания.
Мама!.. Хор запел, и лица у тех, кто пел, были каменные, серьезные. И мне показалось вдруг, что небо от их голосов раскололось и посыпались вниз голубые стекла… И я понял то, что все время хотел понять, а понять не мог: что ты человек, а не только мама. Тебя оплакивала Литва!
Мама! Теперь я знаю: я мог бы мыть за тебя полы, мог бы, дожидаясь тебя, ставить на плитку чайник… Я - мог. Я столько мог… А я…
Мама! Ты совсем обо мне ничего не знала! Ты не знала, что я умею делать из дерева человечков, умею разговаривать разными голосами и рассказывать сказки, как наша бабушка.
Мама! Ушинскис тебе передал привет. Ты талая красивая и молодая! Ушинскис тебя запомнил.
Где ты, мама?! Может быть, в этом ветре, что бежит с Боливажиса? Может, в свечении солнца, в скрипе нашей двери, в счете, когда в нашей печке потрескивают дрова?..
14
Из больницы пришла старшая медсестра и женщина-врач, для того чтобы помочь Саше привести в порядок его домишко. Они обнаружили на одной из кухонных полок двести семьдесят пять рублей, оставленных матерью в самом доступной месте, чтобы Саша их побыстрей нашел.
Но этого оказалось мало: старшая медсестра, вытиравшая с книжек пыль, нашла сберкнижку, вложенную в третий том сочинений Гамсуна. На книжке лежала тысяча сто рублей.
Саша был сражен! Неужто мама была не просто скупа, а скаредна?!! Скаредна!
Женщина-врач объяснила ему, что мать давно уже знала, что тяжко больна, - она догадалась об этом раньше, чем предположили ее товарищи. Догадалась и вот копила. Для сына.
Он ничего не хотел знать. Он молча судил ее - умершую, ужасался этому, но ничего поделать с собой не мог.
По закону он "вступал в наследство" сберкнижкой и домом только через полгода. А школу окончил через два месяца.
* * *
Ему дали адрес, где останавливались врачи, приезжавшие в Москву по вызову (хозяйка комнаты сдавала койку).
Женщины постирали ему белье, купили ему три новые рубашки (как будто бы он не мог все это проделать сам!).
Саша застенчиво (очень глупо, как он считал) попрощался с врачами больницы, с садовником… И побрел в гостиницу, к тете Терезе.
- Да ты что? Я тебя провожу.
- Нет уж, вы меня извините. Я хочу наконец дать ним всем покой: поезд отходит в час ночи, как вы пойдете домой одна? Вот то-то… Я вам не маленький и не девчонка!
- Ты рассеян. Ты плохо закроешь дверь в доме… Тебя обкрадут, - ужаснулась тетя Тереза.
- Нет. Ключи я оставлю вам. Если не приеду через месячишко-другой, дом можно будет сдавать.
- А тебе скоро в армию, Саша? - спросила тетя Тереза (у нее были три девчонки).
- К сожалению, еще не скоро. Через полгода мне будет семнадцать… До мобилизация - вечность: год и шесть месяцев.
Выяснив все эти важные обстоятельства, она наконец обняла его и зарыдала до того громко, что прибежали с нижнего этажа ее успокаивать.
Саша крадучись спустился на первый этаж. Он внимательно оглядел лестницу, попрощался с ней, с гостиницей, оглядел весь первый этаж. Телевизор молчал. Входные двери то открывались, то закрывались… Тянуло сдобой. Ясно, ведь в доме рядам была пекарня.
Легко сказать; "Я уеду без провожатых…" А каково уезжать одному из своего города?
Тьма вокзала. Платформа плохо освещена. Поезд здесь останавливается всего на четыре минуты: так мал их город.
Нырнуть во тьму и стоять у рельсов - неопытный путешественник, он не понимал, где именно остановится его поезд.
Но вот послышался стук колес и маслянистое, горьковатое дыхание вагонов. Потянуло запахом гари. Так пахнет вокзал: поезд взметнул его запахи… Все вокруг сливается с темнотой неба. Светлые полосы: поезд, поезд.
Он в поезде.
Встать к окну, поглядеть на платформу, на далекие огни города…
Да что же это такое?!
Выбежав из здания вокзала, помчались вслед уходящим вагоном мальчик и девочка. В развевающихся пальто. Девочка высокая, со стрижеными волосами, мальчик пониже девочки. Они бежали, размахивая реками. Две мечущиеся фигурки, две пары отчаянных глаз, попадавших попеременно в свет движущихся вагонов.
Отстали. Остановились, продолжая энергично махать, махать…
В руке у мальчика, кажется, был платок, платок этот вырвало ветром. Мальчик помчался вслед поезду.
Мне это померещилось!
Нет, это было, было.
Аня! Генка!
Кто знает, а вдруг я люблю ее?
Часть вторая
1
- Скажите, пожалуйста, адрес Бабича… Александр Александровича.
- Год рождения?
Молчание.
- Вы что, не слышите?
- A нельзя без этого? Я не знаю.
- Вы бы еще у меня спросили адрес Ивана Ивановича Иванова и не указали ни места, ни дня его рождения! А ведь, кажется, люди грамотные, культурные.
- Как быть? Возьмет и захлопнет окошко! Ладно Скажу. Черт с ней! Ведь я все равно ее никогда не унижу… Мне адрес, адрес надо узнать!..
- Товарищ, справочная! В общем… Мне кажется, он не особенно молодой. Он не может быть молодым. Одним словом… В общем, он мой отец!
Саша густо побагровел. Женщина за окошком приняла его смущение за признание. Глаза ее потеплели, она заслала:
- Непостижимо, что это нынче делается на свете! Отец как будто бы не иголка в сене, а сколько ребят разыскивают своих дорогих отцов… Такой приличный, воспитанный малый!.. Это же на-а-до! Стойте и не уходите: сейчас нам по телефону справку дадут, я сообщу, что прописка московская и что это дело об уклонении от алиментов.
- Нет, нет, уверяю вас, вы не так меня поняли. Здесь дело не в алиментах. Просто мне очень нужно его увидеть.
Саша старался вести себя как можно более независимо, однако он чувствовал, как горят его уши, не знал, куда ему деть глаза… Она говорила так отчаянна громко!
В это время к окошку справочной, будто назло, подошла молодая женщина. Саша отпрянул и притворился, что сильно о чем-то задумался.
- Молодой человек вы в очереди?
- Нет. Пожалуйста.
…А теперь я буду думать о чем-нибудь постороннем. Вот!.. У ребят в Москве волосы стрижены иначе, чей у меня… особенно на затылке. Они длинней. Надо бы и мне отрастить себе волосы подлинней. И купить сигарет. За сигарету держишься: ты занят - стоишь к куришь… А брюки в Москве ребята носят гораздо более зауженные… или свободный клеш. Даже по брюкам видно, что я провинциал…
Время шло.
Саша успел перейти от обсуждения своей персоны и своих брюк к созерцанию телефонного аппарата в справочной.
"Телефон! - рассуждал Саша. - Совершенно обыкновенный. Сейчас позвонит и скажет… Один звонок, а все вокруг меня сейчас же изменится. И ведь так же, как я, у этой же будки уже, должно быть, стояло множество разных людей… Может быть, у кого-то, как у меня, колотилось сердце?.."
Телефонный звонок.
- Молодой человек, вы здесь?
- Да, да.
- Вот. Получайте справку.
- Извините, что вы сказали?..
- Я сказала: справка… Два Бабича, два. Александра Александровича. Этому двадцать девять… можно его откинуть, а этому пятьдесят шесть… Возраст почтенный, что тут и говорить! - И женщина глубоко вздохнула. - Мы хоть раз его видели?
Саша молчал.
- Непостижимо, непостижимо, что это делается на свете! И как только земля их носит, драгоценных ваших отцов?!