- В том невероятном случае, если такое соглашение будет когда-либо ратифицировано, - медленно произнес Люсьен Перро, впившись своими черными задумчивыми глазами в Хоудена, - оно будет рассчитано на определенный срок.
- Предлагается двадцать пять лет, - сказал премьер-министр. - Там, однако, будет статья о том, что действие акта о союзе может быть прекращено по взаимному согласию, но ни одной из сторон самостоятельно. Что же до заключения соглашения на доверии - то да, нам придется на это пойти. Вопрос вот в чем: вы предпочтете верить тщетной надежде, что войны не будет, или торжественно данному слову своего соседа и союзника, чье представление о международной этике схоже с вашим?
- Но страна! - воскликнул Каустон. - Сможете ли вы когда-либо убедить страну?
- Да, - ответил Хоуден. - Я считаю, что сможем.
И он стал говорить, почему так считает: о разработанном им подходе; о предполагаемой оппозиции; о голосовании по этому вопросу, которое надо выиграть. Присутствующие продолжали высказываться. Прошел час, два часа, два с половиной. Принесли кофе, но дискуссия прервалась лишь ненадолго. На бумажных салфетках, поданных с кофе, Хоуден заметил рисунок остролиста. Это выглядело странным напоминанием о том, что до Рождества осталось всего несколько часов. "Рождение Христа. Он учил нас таким простым вещам, - подумал Хоуден. - Что любовь - единственно стоящее чувство; учение его было здравым и логичным, независимо от того, верили вы в Христа, Сына Божия, или в Иисуса, святого смертного. Но животное, именуемое человеком, никогда не верило в любовь - чистую любовь - и никогда по-настоящему не будет верить. Человек извратил предубеждением Слово Христово и запутал его. И вот сейчас мы сидим тут и трудимся в канун Рождества".
Стюарт Каустон набивал трубку, наверное, в десятый раз. Перро, оставшись без сигар, курил сигареты Дугласа Мартенинга. Артур Лексингтон, не куривший, как и премьер-министр, открыл было позади них окно, а потом закрыл, боясь сквозняка. Над овальным столом висела завеса дыма и, как дым, чувство нереальности. Происходившее казалось немыслимым, это не могло быть правдой. И однако, Джеймс Хоуден чувствовал, что реальность медленно берет свое и окружающие постепенно убеждаются - как убедился и он, - что иного быть не может.
Лексингтон был на его стороне: для министра по внешним сношениям это не стало новостью. Каустон колебался. Эдриан Несбитсон по большей части молчал, но со стариком можно не считаться. Дуглас Мартенинг сначала был явно в шоке, но в конце-то концов он чиновник и, когда придет время, поступит так, как ему скажут. Оставался Люсьен Перро - следовало ожидать, что тот будет против, но пока что он молчал.
- Господин премьер-министр, будет несколько проблем с конституцией, - сказал клерк Тайного совета. В голосе его звучало неодобрение, но мягкое, как если бы он возражал против какого-то мелкого нарушения процедуры.
- Ну так мы их разрешим, - категорически заявил Хоуден. - Я, например, не предлагаю смириться с уничтожением, потому что по правилам некоторые пути закрыты для нас.
- Квебек, - произнес Каустон. - Нам никогда не увлечь за собой Квебек.
Момент настал.
Джеймс Хоуден спокойно произнес:
- Признаюсь, эта мысль мне уже приходила.
Глаза остальных медленно передвинулись на Люсьена Перро - Перро-избранника, божество и глашатая французской Канады. Подобно другим до него - Лорье, Лапуэнту, Сен-Лорану, - он на последних двух выборах силой Квебека поддержал правительство Хоудена. А за спиной Перро были триста лет истории - Новая Франция, Шамплейн, королевское правительство Людовика XIV, завоевание Англией… и ненависть французских канадцев к своим завоевателям. Ненависть со временем прошла, а вот недоверие - с обеих сторон - так и не исчезло. Дважды на протяжении двадцатого века Канада участвовала в войнах, и последовавшие за ними споры раздирали страну. Компромиссы и участие посредников обеспечили стране ненадежное единство. А теперь…
- Похоже, мне можно ничего не говорить, - угрюмо произнес Перро. - Вы, мои коллеги, словно подслушали мои мысли.
- Трудно не обращать внимания на факты, - сказал Каус-тон. - Или на историю.
- Значит, на историю, - тихо произнес Перро и вдруг изо всей силы стукнул по столу рукой. Стол зашатался. А голос Перро гневно загремел. - Вам что, никто не говорил, что история не стоит на месте, что мышление прогрессирует и меняется, что разделы - это не навечно? Или вы спали - спали, пока лучшие умы становились более зрелыми?
Атмосфера в зале мгновенно изменилась. Слова Перро прозвучали как внезапный удар грома.
- Какими вы нас считаете - нас, квебекцев? - ярился Перро. - Вечными крестьянами, дураками, неучами? Или мы ничего не знаем - этакие слепцы, не ведающие, что мир меняется? Нет, друзья мои, мы разумнее вас и меньше погружены в прошлое. Если мы должны на это пойти, то с болью пойдем. Ведь боль - не внове для французской Канады, как и реализм.
- Ну, - тихо произнес Стюарт Каустон, - никогда не знаешь, в какую сторону прыгнет кошка.
Это было как раз то, что нужно. И напряжение, словно по мановению волшебной палочки, растаяло во взрыве смеха. Зацарапали по полу стулья. Перро, заливаясь от смеха слезами, обхватил за плечи Каустона. "Странный мы народ, - подумал Хоуден. - Непредсказуемая смесь посредственности и гениальности и время от времени - вспышки благородства".
- Возможно, это будет моим концом. - Люсьен Перро передернул плечами в чисто галльской манере проявлять безразличие. - Но я поддержу премьер-министра и, возможно, сумею убедить остальных.
Это был шедевр сдержанности, и Хоуден ощутил, как в нем нарастает чувство благодарности.
Эдриен Несбитсон был единственным, кто молчал во время обмена последними высказываниями. А теперь на редкость сильным голосом министр обороны объявил:
- Если вы на это идете, тогда зачем останавливаться на полумерах? Почему не продаться целиком Соединенным Штатам?
Пять голов одновременно повернулись к нему.
А пожилой министр, покраснев, упорно гнул свое:
- Я считаю, что нам следует сохранять свою независимость любой ценой.
- Несомненно, до той минуты, когда нам придется отражать ядерное вторжение, - ледяным тоном произнес Джеймс Хоуден. После выступления Перро слова Несбитсона прозвучали как неприятный ледяной душ. Сдержав гнев, Хоуден добавил: - Или у министра обороны есть такая возможность действий, о какой мы еще не слышали.
А сам с горечью подумал, что это один из образчиков слепой тупости, с какой ему придется столкнуться в предстоящие недели. И он представил себе других несбитсонов, которые еще появятся перед ним: картонных вояк со старыми выцветшими знаменами - этакая кавалькада, слепо марширующая в забытье. Какая ирония, подумал он, что ему приходится тратить свой интеллект, убеждая идиотов вроде Несбитсона в необходимости спасать себя!
В зале воцарилось неловкое молчание. Для членов кабинета не было тайной, что последнее время премьер был недоволен своим министром обороны.
Тем временем Хоуден, с холодным ястребиным лицом, продолжил выступление, явно обращаясь к Эдриену Несбитсону:
- В прошлом данное правительство очень заботилось о поддержании нашей независимости. И мое отношение к этому вопросу демонстрировалось неоднократно. - По залу прошел шепот согласия. - Решение, к которому я лично теперь пришел, далось мне нелегко, и, думается, я могу сказать, что оно потребовало капельку мужества. Легкий путь - это беспечный путь, который кое-кому может показаться мужественным, а в конечном счете будет величайшей трусостью. - При слове "трусость" генерал Несбитсон густо покраснел, но премьер-министр еще не закончил. - И еще одно. Как бы ни проходили наши дискуссии в предстоящие недели, я очень надеюсь, что больше не услышу от членов этого правительства бульварных выражений, вроде "продаться Соединенным Штатам".
Хоуден всегда твердой рукой управлял своим кабинетом, иногда устраивая министрам разнос - и не всегда с глазу на глаз. Но никогда еще гнев его не был таким едким.
Все - не без внутреннего смущения - выжидающе смотрели на Эдриена Несбитсона.
Сначала казалось, что старый вояка нанесет ответный удар. Он ближе придвинулся к столу, лицо его пылало от гнева. Он начал было говорить. Потом вдруг, словно изношенная пружина, заметно сник, став снова стариком, неуверенным и растерявшимся от проблем, далеких от его собственного опыта. Пробормотав что-то вроде: "Возможно, не поняли… неудачно выразился…" - он снова опустился на стул, явно не желая быть в центре внимания.
Словно из сочувствия к нему, Стюарт Каустон поспешил сказать:
- Таможенный союз выглядит чрезвычайно привлекательно с нашей точки зрения, поскольку мы от этого больше выиграем. - Все повернулись к министру финансов, а он умолк, явно взвешивая все возможности. Помолчав, Каустон продолжил: - Но любое соглашение должно идти гораздо дальше этого. В конце концов американцы получают не только нашу, ной собственную безопасность. Нам нужны гарантии для производства, для расширения наших отраслей промышленности…
- Наши требования не будут малыми, и я намерен ясно заявить об этом в Вашингтоне, - сказал Хоуден. - В оставшееся время мы должны укрепить нашу экономику, с тем чтобы по окончании войны мы могли выйти из нее более сильными, чем главные ее участники.
- А ведь может так получиться, - тихо произнес Каустон. - В конечном счете, право же, может.
- Есть еще кое-что, - сказал Хоуден. - Я намерен выдвинуть еще одно требование - самое крупное.
Наступила тишина, которую нарушил Люсьен Перро.
- Мы внимательно слушаем, господин премьер-министр. Вы сказали, что будет еще одно требование.
Артур Лексингтон с задумчивым видом крутил карандаш.
Не смеет он им сказать, решил Хоуден. Во всяком случае - пока не смеет. Идея слишком важная, слишком смелая и в известной мере абсурдная. Хоудену вспомнилась реакция Лексингтона во время вчерашней их беседы. Министр по внешним сношениям возразил тогда: "Американцы никогда не согласятся. Никогда". А Джеймс Хоуден медленно произнес: "Если положение у них будет достаточно отчаянное, я думаю, они могут согласиться".
Теперь он энергично повернулся к остальным.
- Я могу вам сказать лишь то, - решительно объявил он, - что, если наше требование будет удовлетворено, это станет величайшим достижением Канады в данном столетни. А во всем остальном - пока не состоится встреча в Белом доме - вы должны просто довериться мне. - И, повысив голос, он повелительным тоном произнес: - Вы доверяли мне до сих пор. И я требую, чтобы вы мне снова поверили.
Сидевшие за столом медленно один за другим кивнули.
Глядя на них, Хоуден вновь почувствовал, как его охватывает возбуждение. Значит, они с ним, понял он. Уговорами, логикой и силой своего авторитета он добился того, что они приняли его доводы, и получил поддержку. Это была первая проба, и то, что совершено однажды, можно совершать и дальше.
Только Эдриен Несбитсон сидел с мрачным видом, не шевелясь и опустив глаза. Окинув взглядом стол, Хоуден почувствовал, как в нем снова вспыхнул гнев. Хотя Несбитсон и дурак, но поддержка министра обороны необходима. Потом гнев Хоудена улегся: со стариком можно быстро распроститься, а как только его сместят, он уже не сможет устраивать смуты.
Глава пятая
Сенатор Ричард Деверо
1
"Ванкувер пост", газета, не занимающаяся картинными описаниями, напечатала полный человеколюбия репортаж Дэна Орлиффа о будущем иммигранте Анри Дювале. Все выпуски в канун Рождества поместили его репортаж на первой полосе вверху слева, он занял второе место, уступив лишь убийству на сексуальной почве, расследование которого вела газета. Заглавие на четыре колонки гласило:
Принесенного океаном бездомного
ожидает унылое одинокое Рождество
Под ним - тоже на ширину четырех колонок - была фотография молодого безбилетника на фоне корабельной шлюпки. Камера уловила выражение лица, не исчезнувшее даже при газетной печати, - в этом лице была надежда и что-то вроде невинности.
Репортаж и фотография произвели такое впечатление, что ответственный редактор написал на гранках: "Отлично, поддерживать на плаву", - и направил материал в отдел городских новостей.
Этот редактор позвонил домой Дэну Орлиффу и сказал:
- Попытайся продвинуть тему для четверга, Дэн, и посмотри, что могут сказать тебе люди из Иммиграционной службы, кроме слова "чушь". Похоже, что эта история может вызвать немало интереса.
А интерес разгорелся и продержался все рождественские праздники. Во всем городе и его окрестностях безбилетник с "Вастервика" был главной темой разговора в домах, клубах и барах. Одни обсуждали горестную судьбу молодого человека и жалели его; другие возмущенно говорили о "чертовых чиновниках" и "бесчеловечной бюрократии". Через час после публикации этого материала поступило тридцать семь телефонных звонков, в которых люди благодарили "Пост" за инициативу в привлечении внимания общественности к подобным делам. Как всегда в подобных случаях, все телефонные звонки были тщательно записаны, с тем чтобы потом можно было показать, какое влияние оказала типичная для "Пост" политика отношения к новостям.
Были и другие отклики. Пять местных диджеев, сочувственно отозвавшись по радио о напечатанном, посвятили композиции Анри Дювалю - "в случае, если наш друг, побывавший на семи морях, слушает ванкуверскую самую популярную станцию". В Китайском квартале стриптизерша ночного клуба объявила под аплодисменты, что посвящает свое выступление "этому одинокому парнишке на корабле". А с амвонов по крайней мере восьми христианских церквей священники, поспешно пересмотрев свои проповеди, включили в них слова о "чужеземце в твоих воротах".
Пятнадцать человек были настолько тронуты этой историей, что написали письма редактору, и четырнадцать из них были впоследствии напечатаны. Пятнадцатое письмо, довольно непонятное, характеризовало случившееся как часть заговора по проникновению из космоса, превратив Дюваля в агента с Марса. За исключением автора последнего письма большинство считало, что кто-то должен все-таки что-то предпринять, хотя и не было ясно, кто и что именно.
Горстка людей проявила практицизм. Чиновник Армии спасения и католический священник сообщили о желании посетить Анри Дюваля, что и сделали. Вдова золотоискателя, вся в норке, лично упаковала посылку с подарками, в которой были продукты и сигареты, и на своем белом "кадиллаке" с шофером в униформе отправила ее на "Вастервик". К посылке в последнюю минуту она приложила бутылку любимого виски своего покойного мужа. Сначала шофер подумал было присвоить спиртное, но en route обнаружил, что это виски куда хуже того, которое он любит, поэтому заново завернул бутылку и вручил адресату.
Торговец электротоварами, обеспокоенный до отчаяния грядущим банкротством, взял из своих запасов совершенно новый портативный радиоприемник и, не вполне понимая зачем, написал на коробке "Дюваль" и отнес на корабль. Старенький пенсионер-железнодорожник, существовавший на месячную пенсию, которой было бы едва достаточно, если бы стоимость жизни оставалась на уровне 1940 года, вложил два доллара в конверт и послал их по почте в "Пост" для передачи безбилетнику. Группа водителей автобусов, прочитав репортаж в "Пост", прежде чем отправиться в рейс, пустила по кругу кепи и собрала семь долларов тридцать центов. Владелец кепи отнес это Дювалю лично в рождественское утро.
Волны распространились за пределы Ванкувера.
Первый репортаж появился в главном издании "Пост" 24 декабря, в 10 часов утра. К 10.10 канадское телеграфное агентство переписало и ужало репортаж, затем разослало его прессе и радиостанциям на западе страны. Другое телеграфное агентство передало это в газеты на востоке страны, а Канадиан Пресс в Торонто передало информацию агентствам Ассошиэйтед Пресс и Рейтер в Нью-Йорк. Американские агентства, изголодавшиеся по новостям в рождественские праздники, схватили эту новость и распространили по всему миру.
Иоганнесбургская "Стар" дала дюйм для этой новости, а стокгольмская "Европа пресс" - четверть колонки. Лондонская "Дейли мейл" снизошла до того, что дала четыре строчки, а "Таймс оф Индиа" посвятила этому материалу передовицу. Мельбурнская "Гералд" выделила абзац, как и буэнос-айресская "Пренса". Московская "Правда" привела этот инцидент в качестве примера "капиталистического лицемерия".
В Нью-Йорке делегат от Перу в ООН узнал об этой истории и решил сделать запрос в Генеральной Ассамблее, нельзя ли что-то предпринять. В Вашингтоне посол Англии услышал об этом и сдвинул брови.
Эти вести дошли до Оттавы в середине дня, так что их можно было использовать в поздних изданиях двух вечерних газет, выходящих в столице. Газета "Ситизен" поместила телеграмму Канадиан Пресс на первой странице, озаглавив ее:
Человек без родины
умоляет: "Впустите меня"
А "Журналь" поступила более уравновешенно, поместив этот материал на третьей странице под заголовком:
Безбилетник с корабля
просит пустить его к нам
Брайан Ричардсон, размышлявший над проблемой, которая встанет перед партией, когда вашингтонские засекреченные предложения станут известны, прочел обе газеты в своем полупустом кабинете на Спаркс-стрит. Глава партии был крупным мужчиной атлетического сложения, с голубыми глазами, светлыми волосами и румяными щеками. Выражение его лица по большей части было скептическим, но он быстро вскипал и от всей его фигуры исходило ощущение силы. Сейчас он полулежал в кресле, раскачиваясь на задних ножках, положив обе ноги на захламленный бумагами стол и держа в зубах трубку. В бюро было тихо и пусто. Его заместитель, равно как и помощники, аналитики и служащие, из которых состоял довольно большой аппарат штаба партии, уже несколько часов как отправились домой с рождественскими подарками.
А он, просмотрев внимательно обе газеты, вернулся к материалу о безбилетнике. Опыт работы наградил Ричардсона чутьем на политические беды, и сейчас он чувствовал это в воздухе. Он понимал, что по сравнению с более крупными проблемами, которые ждали своего решения, этот вопрос погоды не делает, тем не менее публика интересовалась именно этим. Он вздохнул - бывали такие периоды, когда неприятностям не предвиделось конца. Он так и не слышал ничего от премьер-министра, с тех пор как позвонил Милли в начале дня. С неприятным чувством он отложил в сторону газеты, набил заново трубку и стал ждать.