3
Харви Уоррендер сидел с легкой улыбкой, удобно развалясь, в машине с шофером, которая везла его обратно в министерство по делам гражданства и иммиграции на Элгин-стрит. Выбравшись из машины, он вошел в похожее на коробку здание из бурого кирпича, откуда валила толпа служащих, спешивших на ленч. Уоррендер поднялся на лифте на пятый этаж и вошел в свой кабинет. Небрежно бросив пальто, шарф и шляпу на стул, он приблизился к своему столу и нажал на кнопку внутреннего телефона, соединявшую его с заместителем.
- Мистер Хесс, - сказал Харви Уоррендер, - если вы свободны, не могли бы вы зайти ко мне?
Получив равно любезный ответ, он стал ждать. Заместителю всегда требовалось несколько минут, чтобы прийти, - его кабинет находился на некотором расстоянии; возможно, в качестве напоминания, что административное лицо министерства не следует вызывать по пустякам или слишком часто.
Харви Уоррендер медленно, в задумчивости мерил шагами большую комнату. Он все еще был на подъеме после встречи с премьер-министром. Несомненно, он вышел из положения наилучшим образом, превратив провальную ситуацию в настоящую победу для себя. Более того: отношения между ними теперь стали более ясными и четко определенными.
Вслед за подъемом настроения пришло чувство удовлетворения и хладнокровие. Вот его место - во власти, и если не на самом верху, то по крайней мере на втором месте. На красивом мягком троне, размышлял он, с удовлетворением окидывая взглядом комнату. Личный кабинет министра по делам иммиграции был самым роскошным в Оттаве - его обставила предшественница Уоррендера, одна из немногих в Канаде женщин в ранге министра. Сев в этот кабинет, он оставил все как было - мягкий серый ковер, светло-серые портьеры, приятную смесь обстановки английского периода, и на посетителей это всегда производило впечатление. Это было так не похоже на холодную каморку, в которой он просидел не один год в колледже, и, несмотря на укоры совести, в чем он признался Джеймсу Хоудену, ему было бы трудно расстаться с комфортом, соответствующим его рангу и финансовому успеху.
Мысль о Хоудене напомнила ему о данном обещании пересмотреть эту утомительную историю в Ванкувере и принять меры согласно существующему закону. И он сдержит свое обещание. Он был исполнен решимости не совершать промаха или ошибок в этом направлении, которые Хоуден или другие могли бы поставить ему в вину.
В дверь постучали, и секретарша впустила его заместителя Клода Хесса, госслужащего, крупного мужчину, одевавшегося как процветающий гробовщик и порой казавшегося совершенно непробиваемым.
- Доброе утро, господин министр, - сказал Хесс. Как всегда, заместитель умудрялся соединять в разумной мере уважение с фамильярностью, иногда, впрочем, давая понять, что видал он министров - они приходят и уходят, а он, когда очередного пересадят на другое место, по-прежнему будет править.
- Я был у премьер-министра, - сказал Уоррендер. - Был вызван на ковер.
У него вошло в привычку откровенно говорить с Хессом, поскольку он часто получал от того мудрый совет. На такой основе, а также в известной мере потому, что Харви Уоррендер был избран уже на второй срок министром по делам иммиграции, они хорошо работали вместе.
На лице зама появилось сочувствие.
- Понятно, - сказал он.
Он уже, конечно, получил от высших чиновников подробное описание ссоры в Доме Правительства, но воздержался от упоминания об этом.
- Одной из причин его неудовольствия, - сказал Харви, - была эта история в Ванкувере. Похоже, есть люди, которым не нравится то, что мы следуем правилам.
Зам громко вздохнул. Он уже привык к отступлениям и уверткам по законам об иммиграции, когда это делалось в политических целях. Но последовавшие слова министра удивили его.
- Я заявил премьер-министру, что мы не отступим, - сказал Уоррендер. - Либо так, либо мы пересмотрим Акт об иммиграции и будем делать все по чести.
Зам осторожно осведомился:
- А мистер Хоуден…
- Нам предоставлена свобода, - коротко ответил Уоррендер. - Я согласился пересмотреть дело, но принимать решение мы будем сами.
- Это очень хорошая новость.
Хесс положил принесенную им папку, и оба опустились в кресла напротив друг друга. Не впервые толстяк зам подумал о том, какие отношения существуют между его министром и достопочтенным Джеймсом Макколлумом Хоуденом. Они явно были какие-то особые, поскольку Харви Уоррендер всегда, казалось, имел необычную свободу действий по сравнению с другими членами кабинета. Это обстоятельство, однако, не стоило оспаривать, к тому же оно позволяло заму проводить в жизнь собственную политику. Люди сторонние, по мнению Клода Хесса, иногда считали, что политика является единственной прерогативой их избранников. Но процесс управления в значительной на удивление степени состоял в том, что избранники народа превращали в законы идеи элитарного корпуса заместителей министров.
Поджав губы, Хесс задумчиво произнес:
- Надеюсь, вы это несерьезно насчет пересмотра Акта об иммиграции, господин министр. В общем и целом это хороший закон.
- Естественно, что вы так думаете, - отрезал Уоррендер. - Ведь вы же его писали.
- Ну, не могу не признать наличия некоторой нежности родителя…
- Я не разделяю всех ваших идей о народонаселении, - сказал Харви Уоррендер. - Вам ведь это известно, верно?
Заместитель улыбнулся:
- За время нашего сосуществования я кое-что узнал. Но, если позволите, вы одновременно и реалист.
- Если вы имеете в виду, что я не хочу, чтобы Канаду заполонили китайцы и негры, то вы правы, - сухо произнес Уоррендер. И, растягивая слова, продолжил: - И тем не менее я иногда задаюсь вопросом. Вот мы сидим на четырех миллионах квадратных миль богатейшей территории, у нас низкая плотность населения, мы недостаточно экономически развиты, а в мире столько народа ищет прибежища, нового дома…
- Мы не решим своих проблем, - приняв строгий вид, произнес Хесс, - если широко распахнем двери всем желающим.
- Мы, возможно, нет, а как насчет остального мира - ведь снова могут начаться войны, если где-то не найдется выхода для растущего населения?
- Я считаю, мы слишком дорого заплатили бы за то, чего может и не произойти. - Клод Хесс положил ногу на ногу, поправив складку на своих безупречно сшитых брюках. - Я придерживаюсь той точки зрения, господин министр - и вы, конечно, об этом знаете, - что влияние Канады в мире в том виде, как она есть, при нынешнем балансе населения, будет куда большим, чем если мы позволим менее желательным элементам затопить нас.
- Иными словами, - мягко произнес Харви Уоррендер, - давайте держаться привилегий, с которыми нам повезло родиться.
Заместитель слабо улыбнулся:
- Как я сказал минуту назад, мы оба - реалисты.
- Что ж, возможно, вы правы. - Харви Уоррендер побарабанил пальцами по столу. - Есть несколько вещей, по поводу которых я так и не пришел ни к какому выводу, и эта - одна из них. Но в одном я убежден: народ нашей страны отвечает за законы об иммиграции, и он должен это понимать, а пока мы прибегаем к уловкам и колеблемся, он никогда не поймет. Поэтому, пока я сижу в своем кресле, мы будет выполнять закон как положено - что бы он ни гласил.
- Браво! - Толстяк заместитель тихо произнес это слово. Он улыбался.
Воцарилась тишина, и глаза Харви Уоррендера переместились на что-то над головой заместителя. Хесс знал, на что смотрел министр - там был писанный маслом портрет молодого человека в форме Королевской канадской авиации. Он был написан с фотографии после гибели в бою сына Харви Уоррендера. Бывая в этой комнате, Клод Хесс много раз видел, как взгляд отца переходил на этот портрет, и они иной раз даже говорили об этом.
И сейчас Уоррендер сказал, словно поняв, что собеседник заметил:
- Я, знаете ли, часто думаю о сыне.
Хесс медленно кивнул. Это не было переходом на другую тему, и он иногда оставлял слова шефа без внимания. А сегодня он решил высказаться.
- У меня никогда не было сына, - сказал Хесс. - Только дочки. У меня с ними добрые отношения, но я всегда думал, что между отцом и сыном должно быть что-то особенное.
- Так оно и есть, - сказал Харви Уоррендер. - Есть особая связь, и она никогда не умирает - во всяком случае во мне. - И потеплевшим голосом продолжил: - Я много раз думал о том, каким мог стать мой сын Хоуард. Замечательный был мальчик, удивительной храбрости. Храбрость была его выдающимся качеством, и умер он как герой. Я часто говорю себе, что должен гордиться этим.
Заместитель подумал, станет ли он вспоминать сына потому, что тот проявил героизм. Но министр говорил то же самое не только ему, но и другим, не замечая, казалось, что повторяется. Иногда Харви Уоррендер подробно описывал воздушный бой с горящими самолетами, в котором погиб его сын, так что трудно было понять, где кончалась скорбь и начиналось поклонение герою. Временами в Оттаве возникали по этому поводу комментарии - впрочем, в большинстве своем говорили с состраданием. Горе порой порождает странные вещи, подумал Клод Хесс, иногда даже пародию на горе. И он обрадовался, когда начальство перешло к делам.
- Ладно, - сказал Уоррендер, - поговорим об этой истории в Ванкувере. Я хочу быть уверен в одном: что мы действуем безусловно по закону. Это важно.
- Да, я знаю. - Хесс с глубокомысленным видом кивнул, затем положил руку на принесенную папку. - Я снова просмотрел сообщения, сэр, и уверен, что вам не о чем беспокоиться. Лишь одно вызывает у меня некоторую тревогу.
- Гласность?
- Нет, я думаю, этого следует ожидать. - Вообще говоря, гласность волновала Хесса: он был убежден, что давление политических сил заставит правительство отступить от положений Акта об иммиграции, как это уже не раз случалось. Хотя, по-видимому, он не прав. - Я думал о том, что у нас нет сейчас в Ванкувере ответственного человека. Уильямсон, суперинтендант этого района, болен и, возможно, лишь через несколько месяцев вернется на свой пост, если вернется вообще.
- Да, - сказал Уоррендер. И, закурив, предложил сигареты заместителю, и тот взял одну. - Теперь я вспомнил.
- В обычном случае я бы не волновался, но если давление усилится, а это может случиться, мне бы хотелось, чтобы там был кто-то, на кого я могу положиться и кто сумеет справиться с прессой.
- Насколько я понимаю, у вас есть что-то на уме.
- Да. - Хесс быстро соображал. Решение твердо стоять на своем нравилось ему. Уоррендер порой поступал эксцентрично, но Хесс верил в лояльность и сейчас считал, что должен всеми возможными способами защитить своего министра. И задумчиво произнес: - Я могу перестроить здесь распределение обязанностей и освободить одного из моих директоров. Тогда он сможет принять на себя обязанности в Ванкувере - пока мы не будем знать, что с Уильямсоном, - собственно, для того, чтобы разобраться с данным делом.
- Согласен. - И Уоррендер энергично кивнул. - Кто, вы считаете, должен туда поехать?
Заместитель министра выдохнул сигаретный дым. Он еле заметно улыбался.
- Крамер, - медленно произнес он. - С вашего одобрения, сэр, я пошлю туда Эдгара Крамера.
4
У себя дома Милли Фридман, волнуясь, еще раз вспомнила события дня. Зачем она сняла копию с фотокопии? Как она может ее использовать? Кому она действительно предана?
Как ей хотелось, чтобы наконец закончилось это потворство и маневрирование, в которых она вынуждена участвовать! Как и дня два назад, она подумала оставить политику, уйти от Джеймса Хоудена и взяться за что-то новое. Интересно, есть ли где-либо, в какой-либо среде такое место, где никогда не бывает интриг? В общем, она в этом сомневалась.
Раздумья ее прервал телефонный звонок.
- Милли, - быстро произнес Брайан Ричардсон, - Рауль Лемьё - он заместитель министра торговли и коммерции и мой друг - устраивает вечеринку. Мы приглашены. Поедем?
У Милли подскочило сердце. Она, не подумав, спросила:
- А там будет весело?
Лидер партии рассмеялся:
- Вечеринки у Рауля обычно чертовски веселые.
- Будет шумно?
- В прошлый раз, - сказал Ричардсон, - соседи вызывали полицию.
- А у него есть музыка? Мы сможем потанцевать?
- Там целая гора пластинок - у Рауля все можно.
- Я поеду, - сказала Милли. - Ой, пожалуйста, возьми меня с собой.
- Я заеду за тобой через полчаса. - По голосу чувствовалось, что все это его позабавило.
Она порывисто сказала:
- Благодарю тебя, Брайан, благодарю.
- Ты сможешь поблагодарить меня позже.
В трубке прозвучал щелчок, и телефон умолк.
Милли уже точно знала, какое платье наденет - малиновое шифоновое, с глубоким вырезом. И, волнуясь, с чувством избавления, она сбросила туфли и швырнула через всю комнату.
Глава восьмая
Эдгар Крамер
1
За тридцать шесть часов, которые Эдгар Крамер провел в Ванкувере, он пришел к двум выводам. Во-первых, решил, что в Западном отделении департамента по делам гражданства и иммиграции нет такой проблемы, которую он не мог бы легко решить. А во-вторых, он, к своему ужасу, осознал, что его физическое состояние становится все хуже.
В квадратном, хорошо оборудованном для работы кабинете на втором этаже здания департамента по иммиграции, стоящего у воды, Эдгар Крамер мысленно сражался с этими двумя проблемами.
Крамер был сероглазый стройный мужчина под пятьдесят лет, с волнистыми каштановыми волосами, разделенными на прямой пробор, в очках со стеклами без оправы и с живым умом логика, благодаря которому, скромно начав, он дошел до службы в правительстве. Он был трудолюбив, безупречно честен и строго соблюдал государственные уложения. Крамер терпеть не мог сентиментальность, плохую работу и несоблюдение правил и порядка. Один коллега как-то заметил про него: "Эдгар сократит пенсию собственной матери, если в ее заявлении будет не там поставлена запятая". Пусть это и было преувеличением, но в основе лежала правда, хотя можно было бы также сказать, что Крамер безмерно помог бы своему величайшему врагу, если бы это отвечало правилам, по которым он работал.
Он был женат на некрасивой женщине, которая с бесцветной добросовестностью вела его дом, и не имел детей. Жена уже подыскивала квартиру в кварталах города, которые считала респектабельными и, следовательно, подходящими для работающего в правительстве мужа.
В высших кругах чиновничества Эдгар С. Крамер стал - в значительной мере благодаря квалификации, а частично благодаря умению вовремя попасться на глаза начальству - одним из людей, отмеченных на повышение. В департаменте по иммиграции он считался надежным человеком по улаживанию конфликтов, и предсказывали, что через два-три года - в зависимости от повышений и выходов на пенсию - он может стать заместителем министра.
Отлично сознавая свою благоприятную позицию, а также будучи чрезвычайно амбициозным, Эдгар Крамер постоянно следил за тем, что можно сохранить и улучшить. Он был в восторге от поручения временно принять на себя руководство в Ванкувере, особенно после того, как услышал, что сам министр одобрил его назначение и будет следить за результатами. Уже по этой причине недомогание, которое он чувствовал, не могло появиться более несвоевременно.
Проще говоря, проблема состояла в следующем: Эдгара Крамера раздражало и унижало то, что он вынужден был часто мочиться.
Уролог, к которому направил его личный врач две-три недели назад, так охарактеризовал ситуацию: "Вы страдаете от увеличения простаты, мистер Крамер, и прежде чем вам станет лучше, будет еще хуже". И специалист перечислил тревожные симптомы: частое мочеиспускание в течение дня, более слабая струя, а ночью - бесконечные позывы, прерванный сон, отчего человек устает и бывает раздражительным на другой день.
Он спросил, как долго это может продлиться, и уролог сочувственно сказал: "Боюсь, пройдет еще два-три года, прежде чем вы достигнете той ситуации, когда нужна операция. Когда это произойдет, мы удалим опухоль, после чего должно стать легче".
Это мало утешало. Еще более печальной была мысль, что начальство непременно узнает о преждевременно подцепленной им стариковской болезни. После всех его стараний - многих лет работы и усердия, когда награда уже вырисовывалась впереди, - он опасался, что будет, когда это станет известно.
Пытаясь на время забыть обо всем этом, он вновь занялся бумагами, лежавшими на столе перед ним. Аккуратным, четким почерком он написал на них, что было предпринято со времени его прибытия в Ванкувер и что планируется предпринять. В целом он нашел, что в районном управлении дело отлично поставлено и там царит полный порядок. Кое-что, однако, требовало пересмотра, в том числе укрепления дисциплины, а одно изменение было им уже внесено.
Это произошло вчера за ленчем, когда он попробовал то, что дают заключенным, сидящим в камерах, - пойманным нелегальным приезжим, горестно ожидающим депортации за границу. К досаде Крамера, пища, хоть и съедобная, была не горячая и не того качества, что подавали ему в кафетерии для персонала. То обстоятельство, что некоторые из подлежащих депортации жили лучше, чем когда-либо в своей жизни, а другие, возможно, голодали не одну неделю с тех пор, не имело значения. Правила обращения с заключенными были конкретны, и Эдгар Крамер послал за старшим поваром, напоминавшим глыбу, возвышавшуюся над маленьким тощим суперинтендантом. Крамер, которого никогда не смущали вес и рост других людей, строго его отчитал и теперь был уверен, что отныне пища для заключенных будет тщательно готовиться и подаваться горячей.
Теперь он занялся дисциплиной. Сегодня утром в конторе наблюдались опоздания, и он заметил также, что сотрудники в форме выглядели небрежно. Сам он был всегда тщательно одет - темные в полоску костюмы были всегда хорошо отутюжены, и из нагрудного кармашка торчал сложенный белый платочек - и считал, что и подчиненные должны следовать такому стандарту. Он начал писать замечание, как вдруг почувствовал, что ему снова надо отлить. Взглянув на свои часы, он понял, что прошло всего пятьдесят минут с последнего раза. Он решил, что не станет… заставит себя выждать… Попытался сосредоточиться. А через минуту, удрученно вздохнув, поднялся с места и вышел из кабинета.
Когда он вернулся, в помещении его ждала молодая стенографистка, ставшая на время его секретарем. Крамер подумал, заметила ли девушка, сколько раз он выходил, хотя он все время пользовался дверью в коридор. Конечно, он всегда мог сказать, что ходил куда-то по делу… Такое объяснение может скоро потребоваться… Надо придумать, как избежать того, чтобы люди заметили.
- К вам пришел джентльмен, мистер Крамер, - объявила девица. - Некто мистер Алан Мейтленд - говорит, он адвокат.
- Хорошо, - сказал Крамер. И снял очки со стеклами без оправы, чтобы протереть их. - Пригласите его, пожалуйста.
Алан Мейтленд прошел пешком полмили, отделявшие его контору от района порта, и щеки его огрубели и раскраснелись от холодного ветра. Он был без шляпы - лишь в легком пальто, которое сбросил войдя. В руке он держал портфель.
- Доброе утро, мистер Крамер, - сказал Алан. - Благодарю, что приняли меня без записи.