Некоторые люди в стране - и он это знал - хотели бы, чтобы было больше иммигрантов, а другие - меньше. Группа, выступающая за "больше", состояла из идеалистов, готовых широко распахнуть двери всем желающим, и предпринимателей, ратующих за увеличение рабочей силы вообще. А возражения против иммиграции обычно поступают от профсоюзов, начинающих кричать о безработице всякий раз, когда возникает вопрос об иммиграции, и не желающих признать тот факт, что безработица в известной мере является необходимым фактором экономики. Этого же придерживаются англосаксы и протестанты, поразительное число которых возражает против "слишком большого числа иностранцев", в особенности если иммигранты являются католиками. И правительству часто приходится выступать в роли канатоходцев, чтобы избежать отделения одной части или другой.
Премьер-министр решил, что настал момент сказать все напрямик.
- У вашего департамента, Харви, плохая пресса, и я считаю, что в значительной мере по вашей вине. Я хочу, чтобы вы крепче держали в руках вожжи и перестали позволять вашим чиновникам поступать как им вздумается. Смените несколько человек, если надо, даже среди ответственных работников - мы не можем выгнать чиновников, но у нас достаточно полок, на которые мы можем их пересадить. И, ради всего святого, не давайте газетам сообщений о спорных ситуациях с иммигрантами! Взять хотя бы эту историю прошлого месяца - женщину с ребенком.
- Эта женщина держала бордель в Гонконге, - сказал Харви Уоррендер. - И у нее венерическая болезнь.
- Возможно, это не лучший пример. Но было множество других, и когда подобные случаи происходят, правительство выглядит по вашей милости безжалостным чудовищем, наносящим ущерб всем нам.
Премьер-министр произнес это спокойно, но с нажимом, не спуская глаз с собеседника.
- Мой вопрос, - сказал Уоррендер, - явно получил ответ. Одобрение не стоит в повестке сегодняшнего дня.
- Речь идет не об одобрении или порицании, - резко произнес Джеймс Хоуден. - Речь идет о политически правильном решении.
- А вы всегда лучше меня принимали политические решения, Джеймс. Так? - Уоррендер, прищурившись, поднял глаза к потолку. - Если б было иначе, я мог бы стать главой партии вместо вас.
Хоуден на это не реагировал. Его собеседник был явно под парами.
- Мои сотрудники просто проводят в жизнь существующий закон, - сказал Уоррендер. - И я считаю, что они хорошо работают. Если вам это не нравится, почему бы нам не собраться и не изменить Акт об иммиграции?
Премьер-министр подумал, что зря он выбрал это время и место для такого разговора. И, стремясь закрыть тему, он сказал:
- Мы не можем этого сделать. В нашей программе по законотворчеству слишком много других вопросов.
- Чепуха!
Словно кнут щелкнул в зале. На секунду воцарилась тишина. Все головы повернулись. Премьер-министр увидел, как генерал-губернатор посмотрел в его сторону. Затем разговоры возобновились, но Хоуден чувствовал, что все прислушиваются.
- Вы боитесь иммиграции, - сказал Уоррендер. - Мы все ее боимся, как боялись все другие правительства. Поэтому мы не можем честно признать некоторые вещи даже в своей среде.
К ним, как бы случайно, подошел Стюарт Каустон, прекративший минуты две назад свои трюки.
- Харви, - весело произнес министр финансов, - ты ведешь себя как осел.
- Позаботься о нем, Стю, - произнес премьер-министр. Он чувствовал, как в нем нарастает гнев: если он продолжит этот разговор, то при своем вспыльчивом нраве потеряет над собой контроль, что может лишь ухудшить ситуацию. И он отошел от двух министров к той группе, где была Маргарет.
Но он по-прежнему слышал голос Уоррендера, который на сей раз обращался к Каустону.
- Что касается иммиграции, позволь тебе заявить, что мы, канадцы, - настоящие лицемеры. Наша иммиграционная политика-политика, которую я, друзья мои, провожу в жизнь, - гласит одно, а означает другое.
- Вы расскажете мне об этом потом, - сказал Стюарт Каустон. Он все еще пытался улыбаться, но это давалось ему с трудом.
- Я скажу вам сейчас! - Харви Уоррендер схватил министра финансов за локоть. - Этой стране, если она хочет развиваться, требуются две вещи, и всем, кто находится в этом зале, это известно. Во-первых, хороший большой резерв безработных, из которых может черпать рабочих промышленность, и во-вторых, постоянное большинство англосаксов. Но разве мы когда-нибудь публично об этом говорим? Нет! - Министр по делам гражданства и иммиграции помолчал, окинул возмущенным взглядом окружающих и продолжил: - Оба эти обстоятельства требуют тщательно сбалансированной иммиграции. Мы вынуждены принимать у себя иммигрантов, ведь если промышленность начнет расти, рабочие руки должны быть готовы - не на будущей неделе, не в будущем месяце или в будущем году, а в тот момент, когда они потребуются заводам. Но если открыть ворота иммигрантам слишком широко или открывать их слишком часто, или и то и другое, что тогда будет? Баланс населения будет утрачен. Если на протяжении жизни всего нескольких поколений будут совершены подобного рода ошибки, в палате общин будут вести дебаты на итальянском языке, а в Доме Правительства будет сидеть китаец.
В этот момент раздалось несколько неодобрительных возгласов со стороны других гостей, до которых долетал голос Уоррендера. Больше того: генерал-губернатор отчетливо услышал последнее его высказывание, и премьер-министр увидел, как он поманил к себе помощника. Жена Харви Уоррендера, бледная хрупкая женщина, неуверенно подошла к мужу и взяла его за локоть, он словно не заметил ее.
Доктор Борден Тейн, министр здравоохранения и благосостояния нации и бывший чемпион по боксу в колледже, возвышавшийся над всеми, произнес театральным шепотом:
- Да прекратите вы это, ради Христа! - И подошел к Каустону, стоявшему рядом с Уоррендером.
Кто-то с нажимом прошептал:
- Уберите его отсюда!
Другой откликнулся:
- Не может он уйти. Никто не может уйти, пока генерал-губернатор здесь.
А Харви Уоррендер, ничуть не смущаясь, продолжал.
- Рассуждая об иммиграции, - громогласно объявил он, - я вам вот что скажу: публика хочет видеть сочувствие, а не факты. Факты неприятны. Наши соотечественники любят считать, что в стране двери открыты для бедных и страждущих. Они чувствуют себя тогда благородными людьми. Вот только они предпочли бы, чтобы бедные и страждущие, приехав сюда, не мелькали у них перед глазами и не заражали вшами предместья или не пачкали благонравные новые церкви. Нет, господа, публика в нашей стране не желает широко открывать двери иммигрантам. Больше того: она знает, что правительство никогда этого не допустит, а потому можно спокойно кричать, требуя этого. Тогда все будут добродетельны и одновременно ощущать себя в безопасности.
В глубине души премьер-министр признал, что все сказанное Харви разумно, но политически неосуществимо.
- Да с чего же все это началось? - спросила одна из женщин.
Харви Уоррендер услышал это и ответил:
- Это началось, когда мне сказали, что я должен изменить свое управление департаментом. Но должен напомнить вам, что я провожу в жизнь Акт об иммиграции, то есть закон. - Он окинул взглядом фалангу стоявших вокруг мужчин. - И я буду продолжать следовать закону, пока вы, мерзавцы, не согласитесь изменить его.
Кто-то сказал:
- Возможно, завтра у вас уже не будет департамента, приятель.
Рядом с премьер-министром появился один из его помощников - на этот раз лейтенант военно-воздушных сил - и тихо произнес:
- Его превосходительство просил меня сообщить вам, сэр, что он уходит.
Джеймс Хоуден посмотрел на дверь. Генерал-губернатор с улыбкой обменивался рукопожатиями с несколькими гостями. Премьер-министр вместе с Маргарет направился к нему. Остальные тут же расступились.
- Надеюсь, вы не против того, что мы рано уходим, - произнес генерал-губернатор. - Мы с Натали немного устали.
- Я должен извиниться… - начал было Хоуден.
- Не надо, дорогой друг. Лучше будет, если я ничего не увижу. - И генерал-губернатор тепло улыбнулся. - Самого счастливого вам Рождества, господин премьер-министр, и вам тоже, дорогая Маргарет.
И их превосходительства, предшествуемые помощником, со спокойным достоинством направились к выходу - дамы на их пути приседали, а их мужья кланялись.
2
В машине, возвращаясь из Дома Правительства, Маргарет спросила:
- После того что произошло сегодня вечером, не должен ли Харви Уоррендер уйти в отставку?
- Не знаю, дорогая, - задумчиво произнес Джеймс Хоуден. - Он может ведь не захотеть.
- А ты не можешь его заставить?
Хоуден подумал, что сказала бы Маргарет, если бы он ответил откровенно: "Нет, я не могу заставить Харви Уоррендера уйти в отставку. И причина в том, что где-то в этом городе - наверное, в каком-нибудь сейфе - лежит бумажка, на которой кое-что написано моим почерком… И если ее оттуда вытащат и опубликуют, то это может стать моим некрологом… или запиской самоубийцы Джеймса Макколлума Хоудена".
Вместо этого он произнес:
- Ты же знаешь: у Харви много сторонников в нашей партии.
- Но наличие сторонников не может оправдать того, что произошло сегодня.
Он промолчал.
Он никогда не рассказывал Маргарет о съезде и о сговоре между ним и Харви девять лет назад по поводу руководства партией - тяжело достигнутом между ними сговоре, когда они были одни в маленькой театральной гримуборной, в то время как в Торонто, в большом зале аплодировали их соперничавшие партии, дожидаясь, когда им объявят результаты голосования, которые непонятно почему задерживались - непонятно всем, кроме двух главных противников, раскрывавших друг другу свои карты за кулисами.
Девять лет. Джеймс Хоуден мыслью вернулся в то время…
…Они выиграют следующие выборы. Все в партии знали это. И в воздухе чувствовался запал, запах победы, сознание того, что предстоит.
Партия собралась для того, чтобы избрать нового главу. Можно было не сомневаться, что тот, кто будет избран, через год станет премьер-министром. Об этой награде и такой возможности Джеймс Макколлум Хоуден мечтал всю свою жизнь в политике.
Выбор был между ним и Харви Уоррендером. Уоррендер возглавлял интеллектуалов в партии, он имел сильную поддержку и среди рядовых членов. А Джеймс Хоуден был середнячком. И их силы были приблизительно равны.
За дверью, в зале заседания, стоял шум и крики.
- Я готов уступить, - сказал Харви. - При определенных условиях.
Джеймс Хоуден спросил:
- При каких же это условиях?
- Во-первых: министерский пост по моему выбору на все то время, пока мы будем у власти.
- Можете выбрать что угодно, кроме внешних сношений или здравоохранения.
Хоуден не собирался создавать чудовище, с которым придется сражаться. Внешние сношения могут все время держать человека на первых полосах газет. А здравоохранение раздает населению семейные пособия, и министр пользуется большим расположением публики.
- Я бы согласился с этим, - сказал Харви Уоррендер, - если вы согласитесь на второе условие.
Делегаты в зале начинали терять терпение. Из-за закрытой двери слышен был топот, нетерпеливые выкрики.
- Так скажите мне ваше второе условие, - произнес Хоуден.
- Пока мы будем находиться у власти, - медленно произнес Харви, - произойдет много перемен. Возьмем телевидение. Страна растет, и появится больше станций. Мы уже говорили, что мы создадим Совет управителей вещания. Можем посадить туда наших людей и несколько человек, согласных с нами. - И он умолк.
- Продолжайте, - сказал Хоуден.
- Я хочу лицензию на ТВ в… - Он назвал город - самый процветающий в стране промышленный центр. - На имя моего племянника.
Джеймс Хоуден тихонько свистнул. Такое решение приведет к широкой раздаче должностей. Лицензия на ТВ - это лакомый кусочек. А в очереди уже стояло немало охотников получить такой куш - в том числе люди с большими деньгами.
- Это же стоит два миллиона долларов, - сказал Хоуден.
- Я знаю. - Харви Уоррендер, казалось, слегка волновался. - Но я думаю о старости. Профессорам колледжа не платят больших денег, а я, занимаясь политикой, не сумел ничего сэкономить.
- Если это откроется…
- Никак не смогут, - сказал Харви. - Уж я об этом позабочусь. Мое имя нигде не появится. Подозревать можно что угодно, но получить доказательства они не сумеют.
Хоуден с сомнением покачал головой. Снаружи донесся новый взрыв шума - теперь уже мяукали, и кто-то иронически запел.
- Я дам вам обещание, Джим, - сказал Харви Уоррен-дер. - Если я стану тонуть - из-за этого или из-за чего другого, всю вину я возьму на себя, и вы тут будете ни при чем. Но если вы выгоните меня или не поддержите по достойному делу, я утащу с собой и вас.
- Но вы же не сможете доказать…
- Я хочу, чтобы это было написано, - сказал Харви. И жестом указал на зал: - Прежде чем мы войдем туда. Иначе пусть все решает голосование.
А результаты голосования будут очень близки. Оба знали это. Джеймс Хоуден увидел, как кубок, который он так хотел получить, выскальзывает из его рук.
- Хорошо, - сказал он. - Дайте мне что-нибудь, на чем написать.
Харви вручил ему программу съезда, и Хоуден написал на обороте - написал слова, которые окончательно уничтожат его, если их когда-либо увидят.
- Не волнуйтесь, - сказал Харви, кладя программу в карман. - Она будет в надежном месте. А когда мы оба уйдем из политики, я верну ее вам.
И они оба направились в зал: Харви Уоррендер - чтобы произнести речь, в которой он отказывался от руководства партией (кстати, одну из лучших речей, какую он произнес в своей жизни как политик), а Джеймс Хоуден - чтобы быть избранным и под приветственные крики пронесенным сквозь зал…
Уговор этот обе стороны сохраняли, несмотря на то что с течением лет престиж Джеймса Хоудена рос, а Харви Уоррендера, напротив, неуклонно падал. Теперь трудно было даже вспомнить, что Уоррендер считался когда-то серьезным претендентом на руководство партией, и, уж конечно, теперь он не стоял в ряду наследников престола. Но такие вещи часто случаются в политике: стоит человеку выйти из состязания за власть, как его рейтинг неизменно понижается, по мере того как идет время.
Машина Хоудена выехала с территории Дома Правительства и направилась на запад, к резиденции премьер-министра на Суссекс-драйв, 24.
- Мне иной раз кажется, - сказала Маргарет как бы про себя, - что Харви Уоррендер немного сумасшедший.
"В том-то и беда, - подумал Хоуден. - Харви действительно немного сумасшедший". Потому-то и нельзя быть уверенным в том, что он не вытащит на свет это наспех написанное соглашение девятилетней давности, даже если тем самым уничтожит себя.
Хоуден не знал, как относится теперь Харви к этой давней сделке. Насколько ему было известно, Харви Уоррендер всегда был честен в политике - до этого случая. А с тех пор племянник Харви получил лицензию на ТВ и, если верить слухам, нажил на этом состояние. Как, по всей вероятности, и Харви: его уровень жизни теперь стал много выше того, что мог позволить себе министр, - правда, по счастью, он не был болтлив и не требовал внезапных перемен.
В ту пору, когда племянник Харви получил лицензию на ТВ, было много критики и домыслов. Но ничто никогда не было доказано, и правительство Хоудена, только что выбранное палатой общин подавляющим большинством голосов, раздавило этих критиков, а со временем - Хоуден с самого начала знал, что так оно и будет, - люди устали от этой темы, и она исчезла с экранов телевизоров и из газет.
Но помнил ли об этом Харви? И не страдал ли немного от нечистой совести? И не пытался ли, возможно, каким-то извращенным, кружным путем, повиниться?
В последнее время что-то странное творилось с Харви: у него появилось почти назойливое желание делать все "по-правильному" и придерживаться закона, даже в мелочах. Последнее время на заседаниях кабинета министров то и дело возникали споры: Харви возражал против той или иной предлагаемой меры, потому что это выглядело политически целесообразным. Харви утверждал, что каждое положение закона, даже напечатанное петитом, должно скрупулезно соблюдаться. Когда такое происходило, Джеймс Хоуден не особенно задумывался над случившимся, считая это вспышкой эксцентричности. Но теперь, вспомнив, как подвыпивший Харви настаивал сегодня вечером на том, что закон об иммиграции должен соблюдаться в точности и буквально, он задумался.
- Джейми, дорогой, - произнесла Маргарет, - у Харви Уоррендера нет ничего такого, что он мог бы использовать против тебя?
- Конечно, нет! - И добавил, подумав, не слишком ли категорично он это произнес: - Я просто не хочу принимать поспешное решение. Посмотрим, какая реакция будет завтра. Ведь в конце-то концов речь идет о нашем народе.
Он почувствовал на себе взгляд Маргарет и подумал, не поняла ли она, что он ей солгал.
3
Они вошли через главный вход под навесом в большой каменный особняк, который был официальной резиденцией премьер-министра на время его пребывания у власти. В холле их встретил Ярроу, дворецкий, и взял у них пальто.
- Американский посол пытался связаться с вами, сэр, - объявил он. - Из посольства звонили уже дважды и говорили, что дело не требует отлагательства.
Джеймс Хоуден кивнул. По всей вероятности, в Вашингтоне тоже узнали об утечке в прессе. Если так, то это намного облегчит задачу Артуру Лексингтону.
- Минут через пять, - велел он дворецкому, - сообщите на коммутатор, что я дома.
- Кофе мы будем пить в гостиной, мистер Ярроу, - сказала Маргарет. - И подайте, пожалуйста, сандвичи мистеру Хоудену, а то он не сумел добраться там до буфета. - И она прошла в туалетную комнату главного вестибюля, чтобы привести в порядок прическу.
А Джеймс Хоуден прошел по нескольким коридорам в третий зал с большими французскими окнами, выходящими на реку и холмы Гатино за ней. Это зрелище всегда завораживало его, даже ночью, когда он ориентировался лишь по далеким огонькам: он представлял себе широкую, вспененную ветром реку Оттаву - ту самую, по которой три с половиной столетия назад плыл искатель приключений Этьен Брюль, потом - Шамплейн, а позднее миссионеры и торговцы прокладывали легендарную дорогу на запад - к Великим озерам и богатому мехами Северу. Аза рекой лежала земля Квебек, славящаяся своими историческими местами и мифами, свидетельница многих перемен - многого из того, что когда-то закончится.
В Оттаве, всегда считал Джеймс Хоуден, трудно не почувствовать историю. Особенно теперь, когда город - некогда прелестный, а потом испорченный бизнесом - быстро становился снова зеленым: благодаря Национальной комиссии по благоустройству столицы в нем сажали деревья и прокладывали аллеи с подстриженными газонами в парках. Правда, правительственные здания были, как правило, безликими, неся на себе печать того, что критик называл "вялой рукой бюрократического искусства". Тем не менее в них чувствовалась природная неотшлифованность, а со временем, когда восстановится естественная красота города, Оттава может стать столицей, равной Вашингтону, а возможно, даже и переплюнуть его.