- Его зовут Анри Дюваль, - сказал Дэн. - Судя по данным редакции, это человек без гражданства и его не выпускают с судна.
Фотограф с умным видом кивнул.
- Трогательно до слез, а? Ясное дело: канун Рождества, и никакой комнаты в гостинице.
- Что ж, можно и под этим углом посмотреть, - признал Дэн. - Может, тебе и написать об этом.
- Нет уж, - сказал де Вере. - Когда мы здесь покончим, я сяду сушить напечатанные снимки. А кроме того, могу поставить десять против пяти, что этот малый - шарлатан.
Дэн покачал головой:
- Не выйдет. Ты ведь можешь и выиграть.
Теперь они уже дошли до середины правого дока, осторожно продвигаясь вдоль товарных вагонов. В пятидесяти футах под ними поблескивала в темноте вода и дождь барабанил по накату волн в гавани.
Подойдя к первому судну, они запрокинули головы, чтобы прочесть его название. Оно было написано по-русски.
- Пошли дальше, - сказал Дэн. - Это не здесь.
- Оно будет последним, - предсказал фотограф. - Всегда так бывает.
А оно оказалось следующим. Название "Вастервик" значилось на выпуклом носу. А под ним - проржавевшая, прогнившая обшивка.
- Неужели это корыто все еще плавает? - В голосе де Вере звучало недоверие. - Или кто-то решил над нами подшутить?
Они взобрались по ветхим сходням и стояли, видимо, на главной палубе судна.
Из дока, даже в темноте, "Вастервик" выглядел весьма потрепанным. А теперь, вблизи, признаки старения и недосмотра стали еще заметнее. На выцветшей краске надстроек, дверей и переборок были большие пятна ржавчины. В других местах остатки краски висели лохмотьями. При свете одинокой лампочки над сходнями виднелась грязь на палубе у них под ногами, а рядом стояло несколько открытых коробок, в которых, судя по всему, лежали отбросы. Немного впереди стальной вентилятор заржавел и вывалился из своего гнезда. Отремонтировать его, по-видимому, было невозможно, поэтому он просто валялся на палубе.
Дэн вдохнул.
- Ага, - сказал фотограф. - Я это тоже почувствовал.
Из глубины судна отчаянно воняло удобрением.
- Попробуем зайти сюда, - сказал Дэн.
Он открыл стальную дверь и пошел вниз по узкому коридору.
Через несколько ярдов коридор раздваивался. Справа был ряд дверей в каюты - явно для офицеров. Дэн свернул налево и направился к двери, из которой струился свет. Это оказался камбуз.
Стабби Гейтс в промасленной робе сидел за столом и листал журнал с "девочками".
- Привет, братва, - сказал он. - Кто будете?
- Я из ванкуверской газеты "Пост", - сказал ему Дэн. - Ищу человека по имени Анри Дюваль.
Моряк раскрыл рот в широкой улыбке, показав черные, испорченные зубы.
- Малыш Анри был тут, а сейчас отправился к себе в каюту.
- Как вы думаете, мы можем его разбудить? - спросил Дэн. - Или, может, нам сходить к капитану?
Гейтс отрицательно покачал головой:
- Лучше оставьте шкипера в покое. Он не любит, когда его будят в порту. А вот Анри, думаю, я смогу для вас поднять. - И он посмотрел на де Вере. - А этот малый кто будет?
- Он собирается фотографировать.
Сунув журнал за пояс робы, моряк поднялся.
- Ладно, ребята, - сказал он. - Следуйте за мной.
Они спустились по двум трапам и прошли в переднюю часть судна. В мрачном коридоре, освещенном слабой лампочкой, Стабби Гейтс забарабанил по двери, затем повернул ключ и открыл ее. Пошарив внутри, он включил свет.
- Вставай скорей, Анри, - возвестил он. - Тут два джентльмена пришли к тебе.
И, отступив, он поманил Дэна.
Подойдя к двери, Дэн увидел маленького сонного человека, сидевшего на металлической койке. Затем окинул взглядом помещение.
"Бог ты мой! - подумал он. - Неужели люди тут живут?"
Перед ним был металлический ящик - приблизительно в шесть кубических футов. Когда-то стены здесь были покрашены тускло-желтой краской, но теперь она облезла и ее сменила ржавчина. На ржавчине был налет влаги, а местами текли струйки воды. Большую часть одной стены занимала металлическая койка. Над ней была небольшая полка в фут длиной и шесть дюймов шириной. Под койкой стояло железное ведро. И это было все.
Ни окна или иллюминатора - лишь своего рода вентилятор наверху одной из стен.
Воздух был спертый.
Анри Дюваль протер глаза и уставился на стоявших в коридоре людей. Дэн Орлифф поразился тому, как молодо выглядит этот безбилетник. У него было круглое, отнюдь не неприятное лицо, пропорциональные черты и черные, глубоко сидящие глаза. На нем был жилет, расстегнутая фланелевая рубашка и грубые хлопчатые штаны. Тело Дюваля под этой одеждой казалось крепким.
- Bon soir, Monsieur Duval, - сказал Дэн. - Excusez-nous de troubler votre sommeil, mais nous venons de la presse et nous savons que vous avez une histoire intéressante à nous raconter.
Безбилетник медленно отрицательно покачал головой.
- Нет никакого толку говорить с ним по-французски, - вмешался Стабби Гейтс. - Анри не знает этого языка. Похоже, он в малолетстве перепутал все языки. Так что попытайтесь по-английски, только говорите медленно.
- Хорошо. - И, повернувшись к безбилетнику, Дэн произнес, тщательно выговаривая слова: - Я из ванкуверской "Пост". Это газета. Нам хотелось бы побольше узнать о вас. Вы меня поняли?
Повисла пауза. Дэн предпринял новую попытку:
- Я хочу с вами поговорить. А потом напишу о вас.
- Почему вы писать? - В этих словах - первых, какие произнес Дюваль, - была смесь удивления и подозрительности.
Дэн терпеливо пояснил:
- Надеюсь, я сумею вам помочь. Вы ведь хотите сойти с судна на берег?
- Вы поможет мне уйти с корабля? Получить работу? Жить Канаде? - Слова с трудом слетали с его языка, но в них звучало несомненное волнение.
Дэн отрицательно покачал головой:
- Нет, этого я сделать не могу. Но много людей прочитают то, что я напишу. И может быть, кто-то из них сумеет вам помочь.
- Ну что ты теряешь, Анри? - вмешался Стабби Гейтс. - Вреда-то ведь не будет, а может, что и хорошее выйдет.
Анри Дюваль, казалось, задумался.
Наблюдая за ним, Дэн подумал, что, откуда бы ни происходил молодой безбилетник, он обладает врожденным, ненавязчивым благородством.
Дюваль кивнул:
- О’кей.
- Вот что я скажу тебе, Анри, - сказал Стабби Гейтс. - Ты пойди вымойся, а мы поднимемся наверх и подождем тебя на камбузе.
Молодой человек кивнул и слез с койки.
Они вышли, и де Вере тихо произнес:
- Бедный маленький жулик.
- Он что, все время сидит взаперти? - спросил Дэн.
- Только ночью, когда мы стоим в порту, - сказал Стабби Гейтс. - Это приказ капитана.
- Зачем?
- Хотим быть уверенными, что он не удерет. Капитан, видите ли, отвечает за него. - Матрос остановился наверху трапа. - Здесь ему все-таки не так худо, как в Штатах. Когда мы были в Сан-Франциско, его кандалами приковывали к койке.
Они подошли к камбузу и вошли.
- Как насчет кружки чаю? - спросил Стабби Гейтс.
- Пойдет, - сказал Дэн. - Спасибо.
Моряк достал три кружки и направился к стоявшему на плитке эмалированному чайнику. Он налил крепкого черного чая с уже добавленным молоком. Поставив кружки на стол, он знаком предложил гостям сесть.
- Находясь на таком судне, - сказал Дэн, - вы, наверно, встречаете самых разных людей.
- Вот именно, приятель. - Матрос широко улыбнулся. - Всех видов, цветов кожи и размеров. И с приветом тоже. - И он понимающе посмотрел на присутствующих.
- А какого вы мнения об Анри Дювале? - спросил Дэн.
Прежде чем ответить, Стабби Гейтс сделал большой глоток из своей кружки.
- Он неплохой малый. Большинство парней любит его. Работает, когда мы его просим, хотя безбилетники не обязаны этим заниматься. Таков уж морской закон, - добавил он со знанием дела.
- Вы были в команде, когда он сел на судно? - спросил Дэн.
- Еще бы! Мы подобрали его через два дня после того, как вышли из Бейрута. Тощий был, как швабра. По-моему, бедняга голодал, прежде чем попасть к нам на корабль.
Де Вере глотнул чаю и поставил кружку на стол.
- Ни к черту не годится, верно? - весело заметил Гейтс. - Отдает концентратом цинка. Мы забили им трюм в Чили. Этот чертов запах проникает повсюду - в глаза, в воздух, даже в чай.
- Спасибо, - сказал фотограф. - Теперь я знаю, что сказать, если попаду в больницу.
Минут через десять Анри Дюваль пришел на камбуз. За это время он успел вымыться, причесаться и побриться. Поверх рубашки на нем была теперь надета синяя морская фуфайка. Все его вещи ношеные, но чистые. Дэн заметил, что рваные брюки были аккуратно заштопаны.
- Входи и присаживайся, Анри, - сказал Стабби Гейтс. Он налил четвертую кружку и поставил перед безбилетником - тот поблагодарил улыбкой. Он впервые улыбнулся в присутствии двух газетчиков, и улыбка осветила его лицо, отчего он показался и вовсе мальчишкой.
Дэн приступил к расспросу с самого простого:
- Сколько вам лет?
После короткой паузы Дюваль произнес:
- Мой - двадцать три.
- Где вы родились?
- Я родился на корабль.
- Как назывался корабль?
- Я не знает.
- А почему же вы говорите, что родились на корабле? Снова пауза.
- Я не понимает.
Дэн терпеливо повторил вопрос. На этот раз Дюваль кивком дал понять, что понял, и произнес:
- Моя мать сказать мне.
- Какой национальности была ваша мама?
- Она - Франция.
- А где теперь ваша мама?
- Она умер.
- Когда она умерла?
- Давно назад - Аддис-Абеба.
- А кто был ваш отец? - спросил Дэн.
- Я не знать его.
- А мама рассказывала вам про него?
- Он - Англия. Моряк. Я никогда не видел.
- И никогда не слышали, как его зовут?
Дюваль отрицательно мотнул головой.
- Были у вас братья или сестры?
- Нет брат, сестра.
- Когда ваша мама умерла?
- Извини… не знает.
Перестроив вопрос, Дэн спросил:
- Вы знаете, сколько вам было лет, когда умерла ваша мама?
- Я - шесть лет.
- А кто потом присматривал за вами?
- Я сам смотреть.
- Вы ходили в школу?
- Нет школа.
- А умеете вы читать или писать?
- Я писать мой имя - Анри Дюваль.
- А больше ничего?
- Я писать имя, - настаивал Дюваль. - Я показать.
Дэн подтолкнул к нему по столу лист бумаги и карандаш. Безбилетник медленно, неуверенным детским почерком вывел свое имя. Понять его было можно, но с трудом.
- Почему вы пришли именно на этот корабль? - спросил Дэн, обведя каюту рукой.
Дюваль пожал плечами.
- Хочу найти страна. - И, поискав слова, добавил: - Ливан нехорошо.
- Почему нехорошо? - Дэн машинально повторил то, как произнес это безбилетник.
- Я не гражданин. Если полиция найдет, я иду в тюрьма.
- А как вы попали в Ливан?
- На корабле.
- Что это был за корабль?
- Италия корабль. Извините - не помнит название.
- Вы были пассажиром на итальянском корабле?
- Я безбилетник. Я на корабле один год. Пытается сойти. Никто меня не хочет.
Тут Стабби Гейтс вставил:
- Как я понимаю, он был на итальянском судне "дикого плавания", ясно? Они ходили туда-сюда по Ближнему Востоку. Он соскочил с него в Бейруте и сел на это. Поняли?
- Понял, - сказал Дэн. И, повернувшись к Дювалю, спросил: - А что вы делали, прежде чем попасть на итальянское судно?
- Ходить с мужики, с верблюды. Они кормить меня. Я работать. Мы ходить в Сомали, Эфиопия, Египет. - Он с трудом произнес названия стран, раскачивая в такт рукой. - Когда я был мальчишка, пересекать граница без труда - никому дела не было. А стал больше, - останавливают, никто не хочет.
- Потому-то вы и сели на итальянский корабль? - спросил Дэн. - Верно?
Парень кивнул.
Дэн спросил:
- А есть у вас паспорт, какие-нибудь бумаги, которые подтверждали бы, откуда ваша мать?
- Нет бумаги.
- Вы принадлежите к какой-нибудь стране?
- Нет страна.
- А вы хотите иметь свою страну?
Дюваль удивленно воззрился на него.
- Я имею в виду, - медленно произнес Дэн, - вы ведь хотите сойти с этого корабля? Вы мне сами это сказали.
Дюваль усиленно закивал, подтверждая.
- Значит, вы хотите иметь свою страну… место, где жить?
- Я работает, - с упорством произнес Дюваль. - Я работает хорошо.
Дэн Орлифф снова в задумчивости оглядел молодого безбилетника. Правда ли, что он бездомный? Действительно ли он пария, незаконнорожденный, на которого никто нс претендует и которого никто не ищет? Действительно ли он человек без родины? Или же все это сфабриковано, все это искусная смесь лжи и полуправды, созданная, чтобы вызвать сочувствие?
Молодой безбилетник выглядел бесхитростным. Но так ли это на самом деле?
Он смотрел умоляюще, но была в глубине его глаз словно завеса непроницаемости. Говорила ли эта завеса о хитрости или же это игра его воображения?
Дэн Орлифф никак не мог принять решение. Что бы он ни написал, он знал, что это будет перемолото и проверено соперником "Пост", дневной газетой "Ванкувер колонист".
Поскольку над ним не висел срок, он мог написать об этом когда угодно. И он решил хорошенько проработать свои сомнения.
- Анри, - спросил он безбилетника, - вы мне доверяете?
На секунду в глазах парня вновь появилась подозрительность. Затем он кивнул.
- Я верит, - просто сказал он.
- Хорошо, - сказал Дэн. - Я думаю, что, пожалуй, смогу помочь. Но я хочу знать все о вас, начиная с самого начала. - Он взглянул на де Вере, привинчивавшего к камере вспышку. - Мы сначала сделаем несколько снимков, а потом поговорим. И ничего не пропускайте и не спешите, потому что на это уйдет много времени.
5
Анри Дюваль, сидя в камбузе "Вастервика", все еще чувствовал себя усталым и не вполне проснувшимся.
У этого человека из газеты было много вопросов.
Иной раз, думал безбилетник, для него самого загадка, чего он хочет. Тот человек немало спрашивал, ожидая получить ясные ответы. И каждый ответ тотчас записывал на листах бумаги, которые лежали на столе. Такое было впечатление, словно острый кончик карандаша рисовал самого Дюваля, тщательно упорядочивая всю его прошлую жизнь. А ведь столь многое в его жизни было беспорядочным - только разрозненные куски. И столь многое трудно было выразить словами - словами этого человека - или хотя бы вспомнить, как это произошло.
Вот если бы он научился читать и писать и излагать на бумаге то, что было у него в голове, как этот человек и другие ему подобные. Тогда и он - Анри Дюваль - мог бы сохранить мысли и память о прошедшем. И тогда не все пришлось бы держать в мозгу, как на полке, в надежде, что оно не забудется, как многое из того, что он вроде бы делал и сейчас пытался найти.
Однажды мать его заговорила про школу. Сама она еще в детстве научилась читать и писать. Но это было давно, и мать умерла, прежде чем можно было приступить к его обучению. После этого никого уже не интересовало, что и когда он будет изучать.
Он наморщил лоб, сдвинул брови, пытаясь вспомнить, найти ответы на вопросы, - вспомнить, вспомнить, вспомнить…
Сначала был корабль. Мать рассказывала про него, и родился он на корабле. Они поплыли на нем из Джибути, из Французского Сомали, накануне его рождения, и мать, кажется, как-то сказала ему, куда плыл корабль, но он забыл. И если она и говорила, под каким флагом плыл корабль, он об этом тоже забыл.
Роды были тяжелые и без доктора. Мать его ослабла и температурила, и капитан повернул корабль назад, в Джибути. В порту мать и ребенка отправили в больницу для бедняков. У них было немного денег - тогда или потом.
Анри помнил, что мать была хорошая и нежная. Ему казалось, что она была красивая, но, возможно, так было лишь в его воображении, потому что образ ее стерся в его памяти, и теперь, вспоминая о ней, он видел лишь тень, черты ее расплывались. Но она любила его - в этом он был уверен и помнил об этом, так как другой любви он не знал.
Годы детства сохранились в его памяти отдельными эпизодами. Он знал, что мать работала, когда могла, чтобы им было что есть, хотя иногда и не было ничего. Он не помнил, какая у матери была работа, хотя какое-то время она, кажется, была танцовщицей. Они много переезжали с места на место: из Французского Сомали - в Эфиопию, сначала в Аддис-Абебу, потом в Массауа. Дважды или трижды они ездили из Джибути в Аддис-Абебу.
Сначала они жили среди французов, но достаточно скромно. Потом, совсем обеднев, они уже не знали другого дома, кроме туземных кварталов. А затем, когда Анри Дювалю было шесть лет, мать его умерла.
О времени после смерти матери у него снова остались лишь смутные воспоминания. Какое-то время - трудно сказать, как долго, - он жил на улицах, просил подаяние и спал в какой-нибудь дыре или закоулке, где удавалось найти место. Он никогда не ходил к властям - ему не приходило это в голову, так как те люди, с которыми он общался, полицию считали недругом, а врагом.
Затем пожилой сомалиец, живший один в хибаре туземного квартала, взял его к себе и дал ему приют. Длилось это пять лет, а потом старик по какой-то причине уехал и Анри Дюваль снова остался один.
На этот раз он перебрался из Эфиопии в Британское Сомали, работал, где только мог, и в течение четырех лет был и помощником пастуха, и пас коз, и был мальчиком на побегушках на корабле, зарабатывая на скудное существование - редко больше, чем на хлеб и на кров.
Тогда - да и потом - пересекать границы государств было просто. Столь много семей с детьми переезжали с места на место, что чиновники на границе редко обращали внимание на детей. В такие минуты он просто присоединялся к какой-нибудь семье и проходил сквозь кордон. Со временем он научился ловко это проделывать. Даже когда он уже стал юношей, маленький рост позволял ему это. Только в двадцать лет его впервые остановили, когда он переходил границу, отработав с арабами-кочевниками, и не дали вернуться во Французское Сомали.
Тогда Анри Дюваль понял две истины. Во-первых, дни, когда он проходил через границы с группами детей, кончились. Во-вторых, вход во Французское Сомали, которое он считал родиной, был для него закрыт. Он подозревал, что первое может случиться; но второе явилось для него шоком.
Судьбе было угодно, чтобы он познакомился с одним из основных правил современного общества: без документов - важных бумаг, самым малым из которых является свидетельство о рождении, человек - ничто, он официально не существует и не принадлежит ни к одной территории, на какие разделена наша Земля.