2
Он вошел крадущейся походкой, бесшумно притворил за собою дверь. Анна не слыхала шагов, она почувствовала чужого человека в избе. Оглянулась и вздрогнула от неожиданности: у порога стоял Залужный.
- Гутен морген, мадам Кораблева! - поздоровался он по-немецки, шагнул в передний угол и без приглашения уселся на стул.
Анна смутилась. Чего он пришел ни свет ни заря? Прежде никогда не бывал в ее избе, хотя работали оба в райисполкоме. Он - конюхом, она - машинисткой в общем отделе. При встречах Анна кивала Залужному головой, как и остальным сослуживцам. Вот и все знакомство. А с тех пор, как в Дручанск пришли фашисты, Кораблева совсем не встречала Залужного. Слыхала, что стал у них бургомистром. Но ее нисколько не интересовали такие известия. Жила она эти дни, как отшельница. Думала о своем. Ждала день своей радости… Ей мерещился каждую ночь муж. Ждала его с Запада, куда, по слухам, бежал он из тюрьмы в сороковом году…
Анне почему-то казалось, что придет муж обязательно ночью. Может быть, потому, что увели его тоже ночью… Недавно почудилось во сне - стучит в дверь. Вскочила с кровати вся в жарком поту и в одной рубашке метнулась в сенцы.
- Сережа?!
Прижала ладонь к сердцу: оно билось в груди гулкими толчками, словно хотело выскочить навстречу ему, желанному…
Распахнула дверь - ни души. Только рыжие лунные блики шныряют по двору, как лисицы. Вернулась в избу, села возле окошка. Смотрела до утра на калитку, прислонясь горячей головой к косяку.
Залужный словно разгадал мысли Кораблевой. Ухмыльнулся:
- Ждешь муженька, молодка?
- Жду, - призналась Анна, и щеки ее вдруг зарделись.
Она подошла к зеркалу и, не обращая внимания на Залужного, начала укладывать косы на голове. Над красивым смуглым лбом выросла каштановая корона. Муж любил, когда она из кос сплетала корону. "Королева моя", - называл он часто жену. Эти полузабытые слова ожили опять в ее душе.
- Он на севере был, Сергей Иваныч?
Анна удивилась: откуда Залужный знает про ее мужа? И как зовут, и куда ссылали… Странно. В Дручанске она никому не рассказывала…
- Счастье само не приходит, его добывают… - Залужный вдруг поднялся со стула и шагнул к Кораблевой. - Ты ждешь его сложа руки. А надо помогать, Анна. Забыл, как тебя по батюшке?
Она бросила на бургомистра недоумевающий взгляд.
- Да-да! Помогать… Доблестным войскам фюрера! - уже не предлагал, а требовал Залужный. - Господину коменданту нужна опытная машинистка. Чтоб по-немецки кумекала и… Ты аккурат подходишь по всем статьям.
Кораблева отшатнулась от зеркала, хотела что-то сказать, но Залужный опередил ее:
- На такую работу не всякого возьмут. А тебе Фок доверяет, потому как… Нынче тебе свобода дана!
- А меня никто не лишал свободы, - ответила, сдерживая гнев, Кораблева.
Появилось такое чувство, будто к ее телу липнет что-то гадкое, скользкое… Захотелось вдруг плюнуть в эту ухмыляющуюся харю.
- Мужа твоего упрятали в тюрьму Советы…
- Провинился, стало быть. - Анна старалась держать себя в руках, но чувствовала, что вот-вот сорвутся с языка гневные слова и она тогда сделает что-нибудь безрассудное и непоправимое: или ударит его, или выцарапает эти ядовитые глаза…
- Советам капут, - гнул свое Залужный. - Германская армия в Ржеве. Двадцать пятого числа доблестные войска фюрера войдут в Москву. А там на Урал двинутся…
- Говорят, под Ржевом немцам горячая баня была… - обронила будто невзначай Кораблева.
- Брехня! Читала "Нойцейтунг"?
Уходя из избы, Залужный напомнил:
- Господин Фок ожидает…
Неожиданно в зеркале за своей спиной Анна увидела рыжую голову сынишки. Спросила строго:
- Ты в избе был?
Владик молчал. Хмурился и сопел, шмыгая носом.
- Мамка, не ходи! - вдруг выкрикнул он запальчиво.
Анна обняла сынишку, прижала вихрастую голову к груди.
Лесные солдаты
1
В землянке густо пахнет живицей. Этот пряный лесной запах струят стены жилья, и его не может заглушить даже едкий табачный дух.
Возле стены, в которой прорублено оконце, растопырился колченогий стол, сколоченный из неструганых досок. Посередине стола - полусплющенная гильза от снаряда. Из нее тянется к накатнику желтый язык огня.
Максим Максимыч развернул возле самодельной лампы лист бумаги с какой-то схемой, водит по нему карандашом, сажает в разных местах красные птички.
Уже много часов сидит Максим Максимыч, склонившись над столом. Жжет самокрутки - одну за другой… Жестяная банка из-под консервов наполнилась за ночь окурками доверху. По землянке ходят зеленые волны табачного дыма. Ищет предрайисполкома подходы к железнодорожному мосту. Местность там теперь открытая, ивняк по берегам вырублен немцами начисто. Как пробраться к мосту? Уничтожить охрану? Нелегкая задача… На обоих берегах возле моста - бункера, а в них - крупнокалиберные пулеметы. Подходы к бункерам обнесены колючей проволокой и заминированы. Да и Дручанск рядом. Услышат стрельбу, прибегут на подмогу…
Нет, Максим Максимыч не может рисковать жизнью доверившихся ему людей. Не имеет права. Партизанская война только начинается. Впереди у отряда - налеты на вражеские гарнизоны, засады и бои, бои…
"Ничего… Мы возьмем хитростью…" - произносит в мыслях он и прижигает новую "козью ножку".
После ночных размышлений Максим Максимыч пришел к заключению, что к мосту можно подобраться без боя. По дну Друти. Взрывчатку - в резиновые мешки. Вот проверит Кастусь глубину и… Вторую неделю он ведет там разведку. Позавчера опять ускакал с двумя партизанами.
Максим Максимыч вдруг спохватился: Кастусь должен был вернуться вчера вечером. А тут уже и ночь на исходе, а его все нет. Хотя бы посыльного прислал.
Он распахнул дверь и остановился на пороге землянки. Лес дохнул в лицо грибной сыростью и горьковатой прелью осинового корья. В чащобе, где бугрились землянки, еще спала ночь. А на Журавлином болоте уже затеплился зеленый окраек неба. В болотных зарослях тюрлюкали журавлята. Они просыпаются раньше всех лесных старожилов.
На лесной тропе - топот копыт. Окрик часового. Из-под зыбучей хвои вымахнул всадник. Он спрыгнул с коня возле недостроенной землянки, кинул поводья на луку. Кажется, начальник первой заставы. Соломенная шляпа… Китель… Ну конечно, он, Дубовик. С какими вестями? Небось опять будет клянчить мины… Не терпится. Торопится на шоссейную дорогу. А Максим Максимыч делает отсрочку. Решено провести в одну ночь сразу два налета: один - на шоссе, второй - на железнодорожный мост. Вот он-то, мост, и задерживает…
Первая партизанская застава выдвинута к самой шоссейной дороге Могилев - Минск. Наблюдает за передвижением гитлеровских войск, готовится к минированию дороги. В отрядной кузнице, что стоит на отшибе, под лохматой елью, эмтээсовский слесарь Игнатюк со своими подручными третий день колдует над минами-самоделками. Вытапливает из неразорвавшихся снарядов взрывчатку, начиняет ею квадратные дощатые ящички…
Максим Максимыч встретил начальника заставы сердито.
- Чего опять прискакал? Торопыга… Затаись и жди. Да не вздумай самовольно пугать зверя!
- Товарищ командир отряда!
Максим Максимыч остановил Дубовика резким жестом.
- Выполняй приказ!
- Я срочно… Доложить вам… - упрямо продолжал начальник заставы. - Нынче ночью из-за шоссе пришел какой-то партизанский отряд. Орловцами себя называют.
- Ты сказал им, что тут есть отряд?
- Зачем им знать про нас? Командира ихнего не видал. С разведчиками столкнулся…
- Надо сейчас же установить связь с ними. Куда они идут?
- На Друть, - ответил Дубовик. - Давеча в Калиновке остановились.
Максим Максимыч приказал седлать коня. Вскоре он с двумя автоматчиками скакал по затравеневшей тропе в Калиновку - десятидворную глухую деревушку, приютившуюся возле еловой чащобы в стороне от проезжих дорог.
Максим Максимыч был почему-то уверен, что это он, секретарь райкома партии Орлов, объявился здесь. А может, однофамилец? Разве мало Орловых в стране…
…Его увезли из Дручанска в Минск на санитарном самолете двадцать первого июня вечером, а двадцать второго в два часа ночи он уже лежал на операционном столе. Три с лишним часа врачи вели поединок со смертью и вырвали-таки у нее жизнь дручанского секретаря. Обессилевший после операции Орлов задремал. И вдруг где-то рядом с оглушительным треском раскололось небо, звонкие осколки посыпались на подоконник. Второй такой же чудовищной силы взрыв рванул землю в больничном садике, метнул на крышу клиники вырванные с корнем яблоньки. В открытое окошко потянуло гарью. Небо молотили зенитки, а взрывы бомб, далекие и близкие, продолжали трясти землю. С надрывом выли сирены, их заглушал рев моторов. Потом вражеские самолеты подались на запад, им вслед хлопали зенитки. Но вот и они смолкли. И стало слышно, как где-то совсем близко всплескивает и бушует пламя, кричат люди, протяжно дудят автомашины. Двадцать пятого июня утром снова заголосили в Минске сирены. Четыре часа подряд ревело и грохотало небо, вздрагивали и стонали стены больницы. Этот налет был страшнее первого. Крестастые пикировщики стаями - по двадцать, по тридцать самолетов - налетали на город, в несколько заходов сбрасывали бомбы, а потом налегке взмывали ввысь. Их все время сопровождали верткие истребители. В разбитые окна больницы заносило ветром дымный чад пожарищ. Горели жилые кварталы города. Однажды вечером больных спешно начали выносить во двор, где стояла вереница грузовиков. Вскоре Орлова вместе с другими привезли на вокзал, внесли в вагон.
Вагоны, нагруженные больными, стояли весь вечер без паровоза. Потом пришла ночь и выкатила к самому вокзалу грохот боя. У водокачки бухали гранаты, где-то под соседними вагонами дудукал пулемет. Орлову было видно из окна, как по шпалам, левее моста, перебегали чужие солдаты… Он выбрался из вагона и закоулками направился к Червенскому тракту. Выломал из штакетника палку, заковылял с подпоркой на окраину города…
2
Максим Максимыч прискакал в Калиновку в тот момент, когда Орлов отдал распоряжение сниматься с бивака, сел на коня и, выехав за ворота штабной избы, выслушивал на ходу донесение разведчика.
Он с трудом узнал в лихом всаднике бывшего председателя райисполкома. Тучный и неповоротливый прежде, с отрастающим животом, теперь он, затянутый в военные ремни, казался даже сухопарым.
- Нутром чуял, что придешь на Друть! - Максим Максимыч спрыгнул с коня и бросился обнимать Орлова.
- Пришел… Как видишь… - произнес Орлов, уклоняясь от объятий. - Ты не мни меня, я с распоротым животом… Зашить-то успели, а нитки не вытащили… Так вот и хожу с дратвой в животе…
- Долечим тут. - Максим Максимыч еще раз сжал плечи секретаря. - Вчера врач Цыбульская пришла в отряд из Дручанска. Целый набор хирургических инструментов принесла…
Максим Максимыч вел орловцев в свой партизанский лагерь.
- Пока пробирался на Друть, людьми оброс… - рассказывал Орлов, тихо покачиваясь в седле. - Посмотри, каких ребят привел. Кадровики! Вчера на магистраль ходили в засаду. Сорок красноармейцев. Утром вернулись на стоянку с трофеями: привезли на немецких пароконках ящики с патронами, гранаты, мешки с продовольствием. Даже противотанковую пушку отбили у фашистов и ящик снарядов. Лепецкий вот водил бойцов на шоссе… - Орлов кивнул головой на всадника, ехавшего с ним рядом на рыжем поджаром коне. - Он со своим взводом оборонял минский вокзал аккурат в ту ночь, когда я бежал из вагона…
Максим Максимыч исподтишка стал рассматривать Лепецкого. Совсем еще молодой парень, лет двадцать пять - не больше. На лоб упали крупноволнистые каштановые пряди. На воротнике гимнастерки рдеют два кубика. "Лейтенант", - произнес мысленно Максим Максимыч, и в груди у него сразу как-то потеплело.
Тропа, как уж, ползла среди валежин краем болота, то прячась в зарослях, то показывая из травы свою черную спину. Нагретый солнцем воздух струился над болотом и звенел, будто кто перебирал в кустах тонкие струны.
- К зиме готовимся, землянки строим… - докладывал Орлову Максим Максимыч. - Восемьдесят шесть бойцов у меня да у тебя сто семнадцать… Присоединяй их к моим и командуй всеми.
- Я мыслю иначе, - отозвался Орлов после недолгого раздумья.
Предрайисполкома окинул взором секретаря: синяя гимнастерка, фуражка с зеленым околышем, из-под козырька посверкивают горячие глаза, как два уголька… Бровастое лицо осунулось, похудело.
На впалых, чисто выбритых щеках резко обозначились скулы. Нос заострился… Упрямая складка на крутом подбородке стала глубже…
- Зачем соединять? - продолжал Орлов. - Пускай растут два отряда… Лепецкий - толковый парень. Ему передам отряд. Ты командуй своим… А я займусь партийно-политической работой. Буду создавать подпольный райком партии…
Ехали рядом. На узкой тропе было тесно двум лошадям, и они то и дело толкали друг друга боками.
- Жену твою с сынишкой эвакуировал на восток, - сообщил Максим Максимыч. Потом стал рассказывать о боевых делах отряда: - Готовлю со своими хлопцами комбинированный удар по шоссе и по железной дороге - одновременно. Мост взорвем на Друти. Там моя разведка работает…
- Ну, а засады на дорогах? - нетерпеливо перебил его Орлов. - Делаешь?
- Я же говорю - готовим мины… Зачем зря под пули лезть? Партизанская война - особенная. Тут не в лобовые атаки ходить, а…
- Почему лобовые? Не обязательно. Нападай из засады. Надо истреблять фашистов всеми средствами, какие сейчас у тебя есть. Появилась мина - ставь ее на дороге. Есть граната - кидай под колеса гитлеровцам…
- Готовлюсь вывести из строя сразу две магистрали, - оправдывался Максим Максимыч. - Забьем им тут такую пробку, что за месяц не откупорят…
- Мои две группы нынче пойдут на шоссе. Ты тоже посылай своих, - волновался Орлов, двигал черными ломаными бровями, собирал их в складку на переносице. - Мои будут действовать в районе Лубнищ, а ты своим укажи другой сектор.
Замолчали. Занятый своими мыслями, Орлов не заметил, как лесная тропа привела их к Лосиному ручью, в еловую чащу.
Посоветовавшись с Лепецким, Орлов остановил отряд на привал. Партизаны распрягали лошадей, снимали раненых с повозок, котелками черпали звонкое текучее серебро из ручья и, запрокинув головы, пили, смакуя, покрякивая.
- Отдохну малость, а потом к тебе в отряд. - Орлов осторожно слез с седла и сел на траву возле дерева. - У Журавлиного болота, говоришь? Найду. Ходил туда на охоту. Там насчет дручанского моста решим. Его надо срочно готовить к взрыву. Любой ценой… Есть сведения, поезда пойдут скоро. Кстати, кого ты послал на Друть?
- Кастусь там. Нынче, видно, вернется…
- Задержи его у себя в штабе. Потолкую с ним.
В Лисьем овраге
1
- Скачи, Семен, в отряд, - приказал Кастусь разведчику. - Я останусь наблюдать за охраной. Взрывчатку переправляй сюда с хлопцами.
Партизан вскочил на коня, нырнул в развесистый сонный подлесок, в мягкую пахучую темень. Кастусь залез под выворотень, положил голову на теплую землю и ненароком задремал. Разбудило его солнышко. Ворошит горячими пальцами волосы на затылке. Щекочет.
Вскочил Кастусь, шлепает себя по плечам - берложную пыль из плисовой куртки выколачивает. Напоследок хлопнул кепкой по колену и, поправив на козырьке ленточку, нахлобучил на белокурый растрепанный чуб. К реке спешит, к старой мельнице. Оттуда, если забраться по стропилам на крышу, хорошо видать и железнодорожную станцию, и мост, что выпятил ребристые бока над Друтью.
На опушке затаился под елью. Вверху, в зеленых космах, кто-то щелкает. Ореховые скорлупки бросает на землю. За мохнатым ельничком Друть играет веселыми бликами. Приложи ухо к земле я услышишь, как воркует вода на перекате. А вон и мельница голую макушку под ветлы прячет…
Кастусь плечами раздвигает орешник. С веток роса на землю сыплется - звонкая, как спелый горох. Выбрался на прогалинку. Замер. Попятился назад: кто-то босыми ногами шлепает в вербняке. Синяя майка метнулась… А вон вторая мелькает… Двое. Пробираются мимо Кастуся. Сопят. Волокут что-то. Остановились. Белоковыльная голова показалась над кустом.
Кастусь чуть не крикнул: Санька!.. Он… Племяш… Повернул лицо к Кастусю, утирает ладонью разгоряченный лоб. Шепчет что-то своему дружку. Чей же этот, рыжеголовый? Кажется, сынишка райисполкомовской машинистки.
Что они тут делают, шпингалеты?
Опять поволокли. Кастусь - следом. К горбатой ветле пробираются. Остановились, ношу на траву положили. И только тут Кастусь разглядел, что несли мальчишки: пулемет… немецкий ручной пулемет…
Вскарабкался Санька на ветлу, сел на развилку, глазами по берегу бегает.
- Давай… живей… - торопит он товарища.
Поднимает Владик пулемет - тяжело, аж коленки дрожат от натуги… Санька за ствол тянет вверх. Спрятали в дупло. Шмыгнули в вербнячок. Остановились на берегу поодаль. Удочки размотали, окунишек таскают из заводи. Еще дальше отошли, опять закинули удочки…
Эх, окликнуть бы Саньку, да нельзя. Таиться надо до поры. Обнаружишь себя - дело погубишь.
Проводил взглядом мальчишек до переката. Стоит в орешнике, мысленно с Санькой разговаривает. Вдруг слышит - чьи-то сапоги скребут землю… Ближе… Ближе… Черная голова из кустов показалась. Ктитор. Верещака… Порожний мешок на плече, в руке коса. Заметил мальчишек, присел, голову в плечи втянул, только картуз торчит над лопатками - козырек вверх, как клюв ворона на излете. Они к Дручанску бредут, и он за ними крадется, приседает, как хорек возле цыплят…
Смекнул Кастусь: выслеживает "божий человек" мальчишек. Попадут в беду. Замешкайся они с пулеметом, накрыл бы.
Кастусь вернулся к горбатой ветле, заглянул в дупло, а там - целый арсенал. Вытащил пулемёт, две гранаты, патроны и красный флаг. В порожнее дупло записку бросил. Небось найдут…