2
Владик толкнул калитку - не отворяется. Постучал в окошко - тишина в избе. "Дрыхнет небось…" - решил он.
Остался последний способ проникнуть во двор.
Владик вскарабкался на забор, занес ногу на верхний горбыль, но не успел спрыгнуть: его окликнули. Он повернул рыжее конопатое лицо в ту сторону, откуда послышался знакомый голос.
Размахивая порожним солдатским котелком, мимо соседского палисадника шагает Санька. Штаны до колен засучены, мокрые ступни ног опутала зеленая волосатая тина. Видно, речку вброд переходил.
- Ты чего? - спрашивает Санька.
Владик хмурится, брови насупил, в глазах - испуг. Чешет поклеванную цыпками ногу второй ногой, шмыгает носом.
- Говори! - требует Санька.
- Тайник обокрал кто-то…
- Не врешь?
Честное пионерское…
- Может, почудилось? - продолжает допытываться Санька. Он никак не может поверить, что кто-то обнаружил их тайник. - Рукой пошарил бы в дупле…
- Сказал ведь, порожнее.
- Эх… - Санька безнадежно махнул рукой.
- Это он, ктитор! Больше некому… - горячо заговорил Владик. - Нынче опять у старой плотины околачивался. Будто по траву пришел… А сам все по сторонам зыркает. Записку вот в дупло подкинул.
На тетрадном листке - крупные и усатые, как тараканы, фиолетовые буквы. Таинственный автор записки извещал:
"К дуплу больше не ходите. За вами следят. Жду вас утром в среду в Лисьем овраге, возле горелой березы… Захватите патроны, если они у вас есть…"
- Ишь, какую хитрую записку сочинил! - возмущается Владик. - Заманивает. Ищи дураков, а нас не заманишь!..
Санька смотрит на записку, а сам думает: "Почему же Верещака не стал выслеживать нас возле ветлы? Забрал оружие, сунул в дупло записку - и все… Нет, тут что-то не так".
Ему даже кажется знакомым почерк, которым написана загадочная записка. Где-то он видел такие продолговатые с хвостиками буквы. Силится вспомнить и - не может. Кто вызывает их в Лисий овраг? А ежели это в самом деле друг?
- Пойдем туда чуть свет, - предлагает Санька. - Спрячемся в кустах. Поглядим, кто придет…
Он юркнул к себе во двор, а Владик зашагал по улице вверх, к пожарной каланче, где стоит их изба с голубыми ставнями.
…Владик отрезал ломоть житняка, посыпал крупной солью и выбежал на огород, к огуречной грядке. Недавно тут грелись на солнышке пупырчатые, с ядовито-зеленой кожей огурцы. А нынче мерцают среди пожухлых листьев желтые, как дыни, пузаны.
Сорвал Владик коротышку с белыми прожилками на носу. Хрумкает вприкуску с хлебом. Нет, не тот уже смак… Шваркнул за плетень. Вернулся в избу. Открыл лаз под пол - там, в тайничке, мать прячет яйца от немцев. Положил пару штук за пазуху и вышел за ворота. Глянул на каланчу - пулемет торчит из-под дощатой крыши, а пулеметчика не видать. Владик по привычке направился к лестнице, но сердитый окрик остановил его. Смотрит - на каланче уже другой, незнакомый пулеметчик - белобрысый, с приплюснутым носом, с большими оттопыренными ушами.
- Цурюк! - крикнул белобрысый и, оскалившись, направил на Владика ствол пулемета.
Где же тот высокий, смуглый, что обещал променять зажигалку на яйца?
Владик побрел мимо пожарки, где вместо пожарников жили теперь немцы. Свернул за угол, чтоб не маячить у них на глазах. А то опять заставят дрова колоть…
По тропинке, заросшей красноталом, спустился к реке, где шумит и плещется перекат. По этой отмели и перебирались мальчишки через Друть на заречную улицу к бабке Ганне.
За кустами слева, в глубокой заводи, кто-то купается. Барахтаются в воде, ржут, как жеребцы. С берега, из кустов, чей-то хриплый бас подзадоривает:
- Не донырнешь до ветлы… не донырнешь…
Пригнулся Владик, раздвинул кусты. На обрыве сидит Шулепа - начальник полиции. За спиной у него, на траве, - одежда, обувь. Две винтовки стоят возле приземистой ивы-вековухи. Возле самых зарослей, где затаился Владик, кирзовые сапоги брошены под куст. Рядом с ними гимнастерка, брюки. Из-под брюк кобура торчит, а из нее рукоятка револьвера выглядывает…
Оружие так близко, что, если высунуть из лозняка руку, можно схватить пальцами плетеный ремешок…
От волнения у Владика потемнело в глазах, а сердце застучало так громко, что, казалось, его удары слышит Шулепа.
Но начальник полиции как ни в чем не бывало сидел спиной к Владику и все подтрунивал над полицаем, не умевшим нырять.
Полицаи бултыхались в воде, что-то выкрикивали, гулко плескались. Их скрывал от Владика обрыв. Владик прислушался к их голосам и смекнул: они не спешат вылезать из воды.
Собравшись с духом, он высунул руку из-под лохматого куста и ухватился за револьверный ремешок. Вместе с кобурой сунул самовзвод за пазуху. Пугливым взором прирос к Шулепе. А тот по-прежнему сидит на обрыве. Хохочет, покрикивает на полицаев.
Выполз Владик из кустов на тропинку, бежит, придерживая вздувшуюся рубаху на животе. Остановился. Впереди кто-то шурхает. Черный картуз маячит над кустами… Владик прыгнул с тропы в гущу ивняка и, ныряя под зеленые арки веток, помчался прочь от зловещего картуза…
3
"Опять где-то шатается, дьяволенок! - мысленно выругала Кораблева сына, увидев на дверях в сенцах замок. - Не сидится ему дома…"
Достала из тайничка ключ. В избе переоделась, сняла кольцо с руки, отцепила серьги. Собираясь утром в комендатуру, она перебрала свои лучшие наряды. Мол, смотри, Фок, Кораблева - не кто-нибудь, а жена инженера. В подачках не нуждается…
Села к столу. Задумалась. Мужа арестовали осенью в тридцать седьмом. А весной тридцать восьмого Анна покинула город на Днепре, где свалилась на ее плечи беда… Распродала всю мебель, ценные вещи. Оставила на память рубиновые серьги - подарок мужа ко дню рождения - да обручальное кольцо. И еще - мужнины карманные часы… Переехала с сынишкой в Дручанск, где доживала свой век старушка-свекровь. Стала жить в лесном бревенчатом городке. Через год свекровь умерла. Остались вдвоем. Владик бегал в школу. А ей, Кораблевой, пришлось вспомнить свою прежнюю профессию. Стала работать машинисткой в райисполкоме.
Вот за эту ее профессию и ухватился комендант Фок. Нынче опять вызывал он Анну к себе. Все настойчивее предлагает должность машинистки в комендатуре. Правда, разговаривает пока вежливо. Не стращает, не запугивает. Старается внушить, что она пострадала от Советов… Дал два дня сроку - подумать… А что ей думать? Пусть даже не виноват муж (в этом она совершенно уверена), пусть он попал в беду по вине каких-то недобрых людей, все равно она не пойдет на службу к Фоку. Так и скажет коменданту через два дня. А что тогда? Наверно, начнут преследовать… А может, не тронут: ведь она - "пострадавшая"…
Размышляя о своей жизни, Анна не заметила, как на дворе появились чужие люди. Хлопнула калитка, шаркают кованые сапоги возле крыльца, звякает оружие. Плачет мальчишка, что-то выкрикивая. Анна кинулась в сенцы. На пороге столкнулась с Шулепой. Начальник полиции отпихнул Кораблеву и шагнул в избу. За ним топают два полицая и Верещака. У крыльца еще двое. Один, носастый, с выпученными глазами, держит за руку ревущего мальчишку, крутит плеткой над его спиной…
- В синей майке, говоришь? - допытывается Шулепа у Верещаки.
Ктитор поднял обшморганную бородку вверх, крысиные глазки покраснели, слезятся.
- В синей… в синей… - подтверждает Верещака. - Притаился в кустах. Вижу, за пазухой что-то прячет. Я к нему. А он, сучий выкормыш, загреб горсть песку да в глаза мне…
- Твой? - Шулепа метнул свирепый взгляд на Кораблеву.
- Мало ли их в синих майках бегает по Дручанску. - Анна пожала плечами, а в мыслях затревожилась: "Что-то натворил, окаянный". - Этот вон тоже в синей. - Она кивнула на парнишку, которого валтузил на дворе полицай. Потом добавила: - Не понимаю, чем вызван ваш визит. Мы ведь, кажется, виделись сегодня… в комендатуре…
- Ты мне зубы не заговаривай! - окрысился Шулепа и приказал полицаям: - Обыскать!
К ногам Анны полетели подушки с кровати, белье из шифоньера… Затрещала крышка у чемодана. Он был замкнут, и полицай не попросил хозяйку открыть его, а выхватил из ножен тесак и раскромсал крышку.
- Будете отвечать перед Фоком, господин начальник полиции, - произнесла Кораблева. - Завтра же доложу ему.
Шулепа сразу как-то обмяк, бросил на Кораблеву растерянный взгляд и вдруг рявкнул:
- Прекратить обыск!
Он направился к порогу, потом задержался, что-то обдумывая. Извлек из кармана серьги и кинул их на стол.
- Ошибка вышла… Виноват…
"Ловкач… Уже и серьги успел схватить…"- усмехнулась про себя Анна, а вслух проговорила:
- Господину коменданту будешь объяснять…
- Не стращай! - отозвался из сенец Шулепа. - Ишь, нашла заступника! А кто агитаторшей был у большевиков?
Когда шаги полицаев затихли вдали, Кораблева тоже вышла за ворота. "Схватят чертенка по дороге", - тревожилась она. Пошла вслед за Шулепой и его помощниками, не теряя их из виду. Проводила полицаев до городской управы. Вернувшись домой, вышла на задворки, окликнула - не отозвался. Отворила поветь, позвала - нет ответа.
Смеркалось, а Владик все не возвращался. Куда идти? Где искать? Да и ходить-то нельзя по городу после девяти…
Разобрала постель, но спать не ложится. Стоит у окошка, прислушивается к шорохам на дворе. А то выбежит в сенцы, спросит: "Сынок, ты?" Отворит двери - ни души. Только месяц белолобый заглядывает на двор через крышу повети да шныряют кошки возле погреба.
4
Две ивушки стоят в самых заплесках. Смотрят на другой берег, шушукаются. Хотели, видно, перейти реку вброд, да оторопь взяла: зеленые сарафаны намокнут в текучей воде.
Возле брода камышовый лес дремлет. Только крайним стеблям нет покоя. То к воде наклонятся, то метнутся вверх, то начнут вдруг трясти рыжими бородами, будто ветер с ними заигрывает.
Тихо на берегу. Давно замолкли голоса. Ушли с берега и полицаи, и Верещака. А Владик все сидит в камыше, вылезть боится.
Солнышко сползло с синей горы, катится по траве в перелесок… Скоро Верещака поведет жеребца за речку, к старой мельнице. Он там пасет его каждую ночь. Фок только ктитору доверяет теперь Байкала. А бывало, и Санька ездил на нем в ночное…
Вспомнил Владик про Саньку и опять завозился в своем укрытии. То раздвинется камыш, то сомкнется. Нужно идти - не сидеть же здесь всю ночь. Высунет голову из камыша - страшно. Может, Шулепа в кустах притаился…
Где-то в ивняке, слева, заржала лошадь. Владик встрепенулся: "Повел рысака на выпас…" Поправил за пазухой револьвер и вылез из камыша. Остановился в заплескал. Тихо. Погони нету. Кинулся в воду…
Вскоре он стоял перед Санькой на дворе у бабки Ганны, мокрый до пояса, с прорехой в рубахе на плече. Санька встретил товарища недружелюбно:
- Где пропал? Жду, жду, а он…
- Достал… - Владик похлопал по оттопыренной рубашке. - Самовзвод… Айда на чердак…
Посверкивая глазами в сумеречной чердачной тишине, уселись возле круглого окошечка, в которое еще заглядывало прижмуренное закатное солнце.
- Семь зарядов в барабане, - проговорил Владик, - а четырнадцать в кармашке… Про запас… Пулемет - что? Его в рукав не спрячешь… А наган сунул за пазуху и - шагай куда надо…
По очереди держат револьвер в руках, крутят барабан. Он пощелкивает. Санька с восхищением смотрит на семизарядный самострел.
- Где подцепил?
Владик, заикаясь от волнения, принимается рассказывать все, что с ним приключилось в этот день…
5
Они подползли к обрыву, нависшему над Лисьим оврагом, и, затаив дыхание, глянули вниз.
Тишина в овраге. Только изредка с сухим шелестом падают листья с березовых веток да прямо под обрывом, в зеленой чаще можжевельника, цвенькают суетливые клесты. Дно оврага заросло папоротником и хвощом. Туда не заглядывает осеннее солнышко. Там сумеречно и жутко, как в первобытном лесу.
Вон и горелая береза стоит на краю оврага, греет сухие ветки в утренних лучах.
Владику вдруг стало жарко, будто его завели в горячую парильню. Щеки пылают, а на лбу выступили крупные капли пота. Вчера у бабки Ганны на чердаке, когда они решили с Санькой идти сюда, ему казалось это какой-то игрой. Он не стал отнекиваться. Сразу согласился… Но теперь горелая береза - вот она стоит перед глазами, и это вовсе не похоже на игру, потому что, увидев ее, оробел и сам Санька. Он так же, как и Владик, припал к сухой траве, прячет голову за куст можжевельника и направляет заряженный наган на дерево с черными обгорелыми ветвями.
Владик побледнел, даже заикаться стал:
- М-м-может, вернемся?
- Не робей, - подбадривает его Санька.
Он тоже боится, но не подает виду. Пугает его неизвестность: кто вызвал их сюда?
Санька сползает вниз, в заросли папоротника. Владик не отстает от него, мнет животом колючий ежевичник. Руку обожгла крапива. Печет, как огнем. Хочется зареветь от боли. А Санька толкает локтем в бок:
- Не сопи! Распыхтелся, как паровоз…
Мальчишки пробирались по оврагу осторожно, и каждый шорох им казался оглушительным громом. Не дыша, они ползли все вперед и вперед, и вот прямо перед ними в просветах между листьями папоротника показалась снова черная зловещая береза.
Они затаились. Лежат рядом, сторожко высунув головы из-за куста.
- Как появится Верещака, сразу буду стрелять, - сообщает Санька дружку и высовывает наган из-за куста.
- А если не один придет? - волнуется Владик.
- Все равно… Патронов у нас хватит…
Владик хотел спросить что-то еще, но тут же осекся и втянул голову в плечи. Где-то совсем рядом прогремел басовитый голос:
- Вылезайте! Вас за версту слышно…
Это было так неожиданно, что Владик даже зажмурился и уткнулся лицом в землю. А Санька шмыгнул за ближний куст можжевельника и приготовился обороняться.
Но на них никто не нападал.
- Хватит прятаться! - снова пробасил кто-то в зарослях.
Голос знакомый-знакомый… В нем нет ни злобы, ни угрозы. Санька высунул голову из тайника и ахнул: перед ним стоял партизан с красной ленточкой на фуражке, с трофейным автоматом на груди. За поясом у него торчали две гранаты, а на боку из желтой кобуры выглядывала рукоятка пистолета. Синие глаза смеются. На губах тоже играет улыбка.
- Кастусь! - выскочил Санька из укрытия и повис у партизана на шее.
Спустя минуту они уже сидели возле горелой березы и взволнованные неожиданной встречей мальчишки рассказывали Кастусю все, что наболело у них на душе за это время.
- Залужный и мою мамку сбивает на свою сторону… - сказал Владик с жалобой в голосе. - Уговаривал ее: мол, поступай к коменданту в машинистки…
- Что мать ответила? - живо заинтересовался Кастусь.
- Ушел с носом, - засмеялся Владик. - Моя мамка не такая…
- Да… - протянул неопределенно Кастусь. - Жалко…
Владик посмотрел на Кастуся недоумевающими глазами. Чего он жалеет? Неужели хочет, чтобы Владикова мать пошла в предатели?
- Вот что, Владик. - Кастусь положил свою широкую ладонь Владику на плечо. - Передай матери от имени Максима Максимыча, чтоб она завтра же дала согласие. Пускай работает в комендатуре. Так нужно… Понимаешь? Только держи язык за зубами. Будут выпытывать - молчи. Станут бить - тоже молчи. Иначе погубишь мать…
- Я умею хранить тайны, - заверил Владик. - Честное пионерское…
Кастусь свернул цигарку, прижег не спеша. Подымил немного, потом повернул лицо к Саньке:
- А тебе вот какое задание. Помирись с отчимом…
У Саньки скривилось лицо, как от зубной боли. Кастусь требует такого, против чего бунтует его мальчишеская душа. Как может он простить отчиму предательство? Нет, не может Санька сделать этого. Сердце не прощает…
Но Кастусь уже не советует, а приказывает:
- Вернись к Залужному. Не спорь с ним. Делай вид, что хочешь с ним подружиться… А сам - приглядывайся ко всему, что делается в городской управе. Прислушивайся к разговорам. В следующий раз получите новое задание. Под корнями березы записку оставлю. И вы тут прячьте свои записки. Место безопасное. Оружие тоже сюда несите, какое достанете… Кстати, кому вы тогда пулемет притащили?
- Красноармейцам, - ответил Санька. - Они в этом лесу прячутся. Трое…
- Пулемет я унес в отряд, - сказал Кастусь, вставая. - А красноармейцам передайте, пускай за Друть пробираются. Там встретят, кого надо…