Мне стало тоскливо, захотелось развернуться и уйти. Зря начала я этот разговор… Роман Иванович считал, что каждый, у кого есть задатки паранормальных способностей - представитель другого витка эволюции, сверхчеловек. И миссия у таких людей особая, и каждый должен до предела развивать свои способности, искать других сверхчеловеков и помогать им. Он и с нами бесплатно занимался, хоть Владимир Борисович предлагал ему деньги. Но ни разу ещё я не слышала, чтобы Роман Иванович говорил так сухо и беспощадно, даже на свою любимую тему…
- Ну так что же, Света? Кем хочешь быть, человеком или недочеловеком?
- Роман Иванович, научите меня, пожалуйста, делать мысленную защиту.
- То есть защищать свои мысли от постороннего воздействия?
- Нет, я имею в виду - защищаться от нападения. Чтобы лезет на тебя кто-нибудь - а ты ему р-раз! - по мозгам!
Он молчал так долго, что мы прошли всю Персиковую улицу. Перед поворотом на Симферопольскую, которая вела к станции, он сказал:
- Не буду я тебя этому учить, Светлана.
- Почему?
- Ты к этому не готова. Подумай, ты же говорила сама, что если бы научилась читать чужие мысли, то не удержалась бы от соблазна делать это без спроса. Как же ты сможешь удержаться не наносить ментальные удары направо и налево?
- Но если на меня нападают!
- Это будет всё равно, как при покорении Америки. У индейцев - луки со стрелами, а у испанцев - ружья. Отвечай тем же оружием, что есть у противника.
- Ладно, - буркнула я. - До свиданья…
Я хотела ещё спросить у него, как можно человеку внушить отвращение к водке, потому что Олег напивается всё чаще и чаще, скоро совсем пропадёт, но разве можно разговаривать, когда ты просишь помочь, а тебе вместо этого начинают вкручивать про всяких индейцев… Между прочим, индеец-то как раз я! Только Роман Иванович этого не понимает. И не поймёт. Наверняка ни разу в жизни его не держали за шею, словно щенка - за шкирку, так, что ты абсолютно ничего не можешь сделать! По его мнению любой экстрасенс стоит выше даже самого сильного обычного человека…
Провожая учителя, я ушла в совершенно противоположную от дома тренера сторону, и сейчас мне надо было возвращаться через всё село. На половине пути заметила ещё один признак своей трусости и противно стало - до ужаса: вместо того, чтобы идти нормально, как все люди ходят, посреди улицы, я скрываюсь в чёрной тени заборов.
Ну да, конечно, надо быть маленькой, серенькой и незаметной!
Мне стало горько и обидно, на глаза набежали слёзы и пришлось долго не моргать, чтобы высохли, не потекли они по щекам…
* * *
Всякий раз, заходя домой к Владимиру Борисовичу и тёте Оле, я поражалась, какой крошечный у них дом, и как мы все в нём, даже маленькие, помещались раньше? Кухня и две комнаты. В одной - спальня, в другой - диван, телевизор и книжные полки. Книги по спорту, по коневодству, и просто о лошадях, художественные - Владимира Борисовича, альбомы картин и книги по искусству, собрания сочинений в тёмных обложках - тётиолины. Есть и общие - детективы и фантастика, но их совсем мало.
Я прошлась вдоль полок, выбирая, потом крикнула:
- Владим Борисыч, можно, я фотографии посмотрю?
Тренер отозвался из кухни:
- Конечно, бери. Посмотри, а где-то через час поедем.
Фотографии у Владимира Борисовича были наклеены в строгом хронологическом порядке. Я вытащила три тяжёлых альбома в бархатных обложках, забралась с ногами на диван и начала рассматривать. Конечно, не в первый раз, как только мы попадаем в яблоневский дом, кто-нибудь обязательно лезет на нижнюю полку в шкафу, но всё равно было интересно.
Вот мальчишка гордо позирует верхом на обычной рабочей лошадке. Потом соревнования. Препятствия невысокие, меньше ста сантиметров. И только по тому, что эта фотография - в альбоме тренера, можно догадаться, что пацанчик на длинногривом коньке, прыгающий "каменную стенку" - наш Владимир Борисович. Под снимком фломастерная надпись красивыми буквами, тётя Оля писала: "Осень 1960 года". С ума сойти, как это было давно!
Следующая фотография - шестьдесят второго года.
Дальше на каждый год становилось больше снимков, препятствия делались выше и Владимира Борисовича можно было уже узнавать по лицу, а не только догадываться.
Какой он был тогда красивый! Нет, он и сейчас очень даже ничего, но тогда у него не было высоких залысин, и глубоких морщин, идущих от крыльев носа к углам губ, тоже не было. Он был таким, что за него можно было выйти замуж. По крайней мере если меня на это угораздит - потом, когда я стану лучшей конкуристкой мира - то хотелось бы, чтобы мой муж походил на Владимира Борисовича в молодости.
Больше всего снимков стало тогда, когда наш тренер стал мастером спорта. Это был семидесятый год. Уже были наклеены не только его портреты и портреты его лошадей… Я переворачивала страницы, отмечая достоинства и недостатки прыжков, когда наткнулась на этот снимок.
Он был неудачным. Я имею в виду, со спортивной точки зрения.
В кадр попали только голова лошади, её шея, руки и лицо припавшего к этой шее всадника. Не было видно, чисто ли лошадь проходит препятствие.
Лицо всадника показалось мне знакомым. Не то, чтоб его где-то видела, но точно видела похожего человека.
Всадник, как и положено на соревнованиях, был в защитном шлеме. Я прикрыла каску пальцем…
Это был вчерашний мертвец!
Я зажмурилась, по спине пробежал холодок. Открыла глаза, присмотрелась…
Нет, конечно, спортсмен - не точная копия того, кого видели убитым я и Верка. Но парень со снимка был так похож на человека, лежавшего в канаве, как сын может походить на отца. Или человек в молодости на себя же лет в пятьдесят…
Я быстро перелистнула ещё несколько страниц, заложив пальцем ту, с фотографией "покойника". Нет, дальше только Владимир Борисович… Ага! Вот снимок команды ДСО "Урожай". Парни и девушки в рединготах, бриджах и сапогах на фоне распахнутых ворот конюшни. Третий с левого края - наш тренер, а за ним - высокий, чернявый… Тот, что на первом снимке. Тот, кого мы нашли мёртвым возле фермы.
Значит, бандитские разборки тут не при чём! Ну как вы думаете, кем скорее станет спортсмен-конник, бандитом или конокрадом? Это же не боксёр, не борец, не каратист…
Нашей конюшне грозит несомненная опасность.
В тот момент, когда я сидела на диване и тупо смотрела перед собой, соображая, что делать, в комнату вошёл Владимир Борисович.
- Ну всё, собирайся, Светлана!
Я, не подумав, брякнула:
- Владим Борисыч, а кто это такой?
И показала фотографию.
Лицо у тренера не дрогнуло, голос тоже, но от него так и повеяло тревогой. Мы все хорошо чувствуем чужие эмоции, особенно сильные.
- Это Коля Зуенко, мастер спорта, троеборец. А что? Ты где-то видела его?
Я соврала:
- Видела? Кажется, в каком-то фильме. Рожа знакомая.
- Не "рожа", а "лицо", - автоматически поправил Владимир Борисович. - Может, и в кино, само собой, не в главной роли. Он вполне мог в конных сценах сниматься, я же рассказывал, Рыжая, мы тогда часто подрабатывали так - снимались в массовках, а то и за каскадёров работали.. Ладно, убирай фотографии. Уже почти восемь, поехали!
Я аккуратно положила альбомы на полочку, пошла во двор и забралась в "газик". Скоро вышел и тренер.
Его тревога чуть-чуть утихла, но не прошла окочательно…
ГЛАВА 5
После обычных воскресных стирок-уборок я, никому не сказав ни слова, удрала в село.
Олег с Андрюхой Кобелько и ещё двумя деревенскими работали на строительстве двухэтажного дома, который председатель колхоза возводил для сына. Дом складывли из пиленного песчанника, и неоштукатуренные стены ярко желтели над селом.
Я прошла в широко распахнутые железные ворота и, задрав голову, позвала:
- Оле-ег!
Слева отозвался добродушный голос:
- Что шумишь, Рыжая? Я тут.
Олег курил, сидя на штабеле песчанника, сложенном в сухой высокой траве. Он был без рубашки, в майке и чёрных спортивных штанах. Лицо у него ещё сильней, чем вчера, опухло, но голос был совсем трезвым.
- Привет!
- Привет, я там вчера ничего лишнего не сказал? - Олег выдыхал дым тонкой струйкой и щурился на голубое небо.
- Не-а. Ничего. Всё нормально… Мне надо с тобой поговорить.
По моему голосу Олег понял - дело серьёзное, и не стал шутить, на сколько оно, на тысячу долларов или миллион гривен. Он сказал мужикам, с которыми работал, что уйдёт на часок и, конечно, Андрюха радостно высказал предположение, чем весь час мы будем заниматься. В ответ Олег пообещал прошибить ему башку, если он сию секунду не заткнётся. И Андрюха замолчал.
Мы пошли к старой иве, на наше место. Это было совсем рядом. Толстая ивовая ветка нависала над рекой. Обычно я усаживалась, свесив ноги над водой, тяжёлый Олег садился ближе к стволу, у самой развилки, и мы разговаривали.
Когда мы в этот раз устроились на законных своих местах, Олег вытащил пачку "Ватры", но снова спрятал её, увидев, как я скривилась и сказал:
- Ты это правильно нос морщищь. Что-то я много стал курить… Ну, рассказывй.
И я рассказала всё. Включая свои догадки о том, кем был мертвец.
Олег выслушал, хмурясь, и заключил:
- Короче говоря, Рыжая, не суйся, куда не следует. Держись-ка от всего этого подальше.
- А если наших лошадей украдут?
- Ох… Ну ты посмотри на себя, - я послушно глянула на отражение в журчащей воде, - Ты кто, Шварцнеггер? Ван Дамм? Да в таких делах люди покруче тебя начисто обламывались. Потом ещё ничего не значит, что какой-то мужик на фотке на жмурика похож. Ты долго этого, убитого, разглядывала? Ночью-то… Ты, Рыжая, парень, конечно, смелый, но, думаю, у тебя все мысли были о том, чтобы дать оттуда драпака. Ну что, так ведь?
- Да, но я хорошо его запомнила!
- "Хорошо"… Ты видела мёртвого. А мёртвый человек от живого знаешь, как отличается? И потом, если даже этот мужик был конокрадом, я думаю, ваши Борисыч и толстячок найдут как лошадей охранить. Это же их деньги!
Я поудобней устроилась на ветке и вздохнула. Нет, никто кроме конников не поймёт, что значат для нас наши лошади…
Олег смотрел на меня в упор:
- Говорю тебе как друг - забудь. Верка твоя молодец, сразу сообразила. Забудь, ничего ты не видела, согласна?
Я не совсем была согласна, но что возразить не знала и поэтому кивнула:
- Ага…
Олег всё не унимался:
- Понимаешь, в такие дела мешаться - себе дороже выйдет. Вот что я тебе скажу: если заметишь возле фермы что-то нетипичное - ну, машину чужую, людей незнакомых, - сразу ховайся. И ничего это не стыдно, в таких делах перестраховка не повредит. От пули нагнуться - не позор. Да, и как заметишь такое - дай мне знать… Вот чёрт, у меня телефона нету. Мобилку бы… Ну ладно, передашь с любым из конюхов, они же сменяются утром-вечером, чтобы я пришёл… скажем, на твоего Боргеза посмотреть. Понятно? Или… Точно, так лучше будет. Звони моим соседям - Ванька Гнатенко и Люба, жена его. Ещё у них сын, Игорь. Телефончик запомни - двести тридцать пять - пятнадцать. Позвонишь, скажешь: срочное дело, пусть мне Игорь эти самые слова насчёт Боргеза передаст. И я тогда посмотрю, разберусь.
- Хорошо.
- И чтоб точно пряталась. А то и я ничего сделать не смогу. Поздно будет.
Он так выделил голосом это "поздно", что мне сделалось жутко. Представила, как буду лежать в канаве и на лбу у меня будет тёмная вмятина, а вокруг соберутся все и будут меня жалеть, только я уже не услышу…
- Запомнила?
- Ага…
- Ну смотри… - он потянулся и я позавидовала, какие у него огромные мощные мускулы на руках и плечах. - Эх, была бы ты взрослая, Рыжая, попросил бы тебя сгонять за пивом… Ладно, пойдём, провожу тебя немного, заодно и в магазин загляну.
Он обнял меня за плечи. Наверное, со стороны мы выглядели ужасно смешно: моя макушка приходилась ему как раз под мышкой…
Когда я вернулась на ферму, наши как раз собирались пасти лошадей. Никто и не спросил меня, где это я пропадала.
* * *
Летом трава на заброшенных колхозных полях высохла на корню и даже теперь, когда уже прошли первые сентябрьские дожди, свежая зелёнка ещё не поднялась. Что-то вкусное лошади могли найти только на лесных опушках, где земля пересыхала меньше.
Боргез сосредоточенно пасся, тщательно выгрызал зелёную травку, прораставшую тонкими нитяными стебельками сквозь жёлто-бурую летнюю. В такт жеванию у него двигались уши. В чёрных глазах отражались лес и небо, по которому плыли многоэтажные кучевые облака. Донышки у них были серыми, а верхние клубы сияли матовой белизной.
Ниже по склону расположились Арсен с Баянистом, Димка и Аня со своими лошадьми. Вверх, за выступ леса ушли Верка со Змеею. Если Звенигородку оставить возле других лошадей, она не проглотит ни травинки, будет ходить взад-вперёд и мечтать, как доберётся до всех остальных и покажет им, кто здесь главная кобыла! Да и нам приходилось держаться подальше друг от друга, чтобы наши кони не затеяли игру. Игра по-лошадиному - это кусание, брыкание и догонялки…
Земля была тёплой от солнца. Было тихо и так спокойно, как может быть только тогда, когда видишь пасущуюся лошадь. И казалось, что если так сидеть, то совершенно незаметно могут пройти день, неделя и год… Как будто ты попала в машину времени, действующую в одну сторону.
После разговора с Олегом мне было тоскливо. И сейчас я подумала, вспомнив ночной разговор с Веркой, что на земле было замечательно жить, когда не было злобных людей. Все было правильно. По долинам ходили свободные лошади. Они паслись, пили чистую воду, дрались, жеребцы крыли кобыл, кобылы рождали жеребят, жеребята росли - и всегда в глазах у них отражалось небо. Разное небо - утреннее и вечернее, и грозовое, и светло-облачное, и яркое, невероятно голубое, и нежное бледное зимнее, и ночное, с луной и звёздами. А сейчас в глазах жеребят, появляющихся на свет, отражается бетонный потолок конюшни, решётки и стены денника. И в первый раз свободный чистый ветер жеребята вдыхают где-то через неделю после рождения, раньше кобылу с новорожденным на улицу не выпускают. Мой Боргез первый раз проскакал по полю в полтора года, во время заездки. До этого его свободой и всем его миром был грязный загон маленькой фермы.
И тут же я вспомнила вороную Эмаль, с которой не была знакома. Историю Эмали Владимир Борисович рассказал нам прошлым летом. Тогда в селе отключили свет, мы готовили ужин на костре за конюшней, и как всегда, когда смотришь в темноте на огонь, захотелось разговаривать о важных вещах.
Эмаль была крупной кобылой латвийской породы и стояла она в маточной конюшне на той самой ферме под Киевом, где Владимир Борисович учился ездить верхом и прыгать препятствия. Мальчик и кобыла подружились случайно. Мальчик забрался в загон, где стояли ожеребившиеся мамки - посмотреть малышей. Кобылы взволновались, начали прикрывать собой детей от человека и жеребята, поняв тревогу матерей, стали прятаться за них, осторожно выглядывая из-за могучих крупов. Только Эмаль доверчиво подошла к мальчику, обнюхала его волосы и одежду, от которых пахло другими лошадьми, а потом сама подтолкнула к нему носом трёхдневную кобылку, такую же вороную, как мать: смотри-ка, какой у меня ребёнок!
Постепенно мальчик подружился с Эмалью. Верхом на ней, без седла, он пас маточный табун и даже иногда засыпал, откинувшись назад на широченную спину. И вороная в это время уклонялась от стычек с другими кобылами, ходила шагом и только если уж совсем надоедала ей спокойная пастьба, поворачивала голову и слегка прихватывала мальчика губами за ногу - мол, давай просыпайся!
Мальчик никогда не забывал принести ей что-нибудь вкусное - сухарик, морковку, кусочек сахара, - и всегда сам отбивал её денник. На ферме считалось, что в полном порядке должна содержаться только спортивная конюшня, маточную тоже, конечно, надо убирать, но конюхов постоянно не хватало…
Несчастье случилось, когда мальчик на зимние каникулы уехал к бабушке в Киев. Проволокой, случайно оказавшейся в прессованом сене, Эмаль поранила заднюю ногу. Поскольку после отъезда мальчика стояла она по колено в навозе и грязной подстилке, в ранку попала зараза. Конюхам, задававшим корм кобылам, было глубоко безразлично, здоровы лошади или нет, беду заметили только тогда, когда вся правая задняя нога Эмали раздулась как бревно до самого крупа и перестала сгибаться. Колхозный ветеринар сказал, что лечение кобылы будет стоить дорого, она поправится, но больше не сможет приносить жеребят. И председатель колхоза решил забить Эмаль на мясо.
В расчёт не приняли, что Эмаль родила от чистокровного производителя шесть хороших жеребят, а вырученных от продажи только одного жеребёнка денег хватило бы содержать до самой смерти целый табун Эмалей. В расчёт не приняли, что кроткая лошадь могла бы долго ещё учить колхозных ребятишек верховой езде. И даже не собирался никто принимать в расчёт, что Эмаль любил один из мальчиков, недавно победивший на колхозных соревнованиях и получивший третий разряд. Председатель решил, что имущество по кличке Эмаль может ещё принести доход - последний доход - когда её убьют на бойне и продадут её мясо.
Мальчик вернулся из Киева и сразу же побежал на конюшню. И увидел, как один из конюхов куда-то ведёт Эмаль. Лошадь с трудом переставляла безобразно распухшую заднюю ногу, но доверчиво и спокойно шла за человеком по грязному утоптанному снегу.
- Прощайся со своей толстозадой, - сказал другой конюх, куривший у дверей…
Мальчик растерянно посмотрел на него:
- Её продали?
- Ага. На мясо, - усмехнулся парень и выпустил из губ хитрую струйку дыма.
Мальчик бросился за Эмалью, услыхав вслед: "Э! А ну-ка стой!" Первой же мыслью у него было - прыгнуть на её спину, вырвать у конюха верёвку и ускакать. Хотя куда бы ускакала больная лошадь…
- Эмаль! Эмка!
Кобыла обернулась и, узнав голос, тихонько дружелюбно заржала.
Мальчик не успел ничего сделать. Его легко догнал парень, тот, что курил у ворот, и схватил за руки. Он отбивался как мог, курильщику пришлось позвать на помощь, мальчика оттащили на конюшню и заперли в кормовой, почти до потолка забитой мешками с овсом.
Он барабанил в дверь кулаками, стучал ногами, плакал… Всё без толку.
Потом кормовую открыли, он вырвался на свободу и услыхал:
- Сходи на коровник, там тебе дадут кусок твоей Эмали! Бесплатно - ты ж за ней типа ухаживал!
Слёзы ослепили его, он видел только расплывчатые яркие пятна…
После этого мальчик решил сначала, что больше не появится на конюшне, но потом оказалось, что жить без лошадей он просто не может. И вернулся.
Конюха долго издевались над ним, рассказывая, какой вкусной оказалась Эмаль. Он кричал, что они людоеды и кидался драться. Ему было тринадцать лет…