И мы сначала поверили. А потом дядя Серёжа рассказал, что всё было не так. Владимир Борисович сказал неправду, он хотел как лучше, хотел, чтобы мы не переживали. Дядя Сережа этого не понимал, он, как и все деревенские, относится к лошадям, как к обычной скотине. Пала скотина - жалко, что деньги потеряны, вот и всё. Ему даже в голову не пришло, что мы из-за этого можем переживать.
На самом деле Карагача зарыли в скотомогильнике. Отвезли в карьер и присыпали землёй. Говорят, на это место ходят пировать собаки - и деревенские, и дикие, из леса.
В такую правду не хотелось верить. Умный, смелый, быстрый Карагач заслуживал совсем не такой могилы! Но всё-таки поверить пришлось. В одном из номеров "Крымского времени" с телепрограммой я совершенно случайно натолкнулась на статью корреспондента Юрия Алексеева о том, что в Севастополе свалка переполнена, а Крымский Термический, где раньше сжигали весь мусор, вот уже больше года не работает совсем, там за долги отключили электричество.
После этой статьи, каждый раз, когда я думала о смерти Карагача, то представлялось, что это меня бросают на трупы тухлых коров, сдохших от сибирской язвы, что это меня засыпают летней, горячей, сухой как порошок растворимого кофе землёй, что это меня грызут облезлые псы…
Машке я такую правду сказать просто не могла.
И она поверила мне:
- Да? Сожгли… А пепел? Похоронили?
- Нет, - врала я точно так же, как нам говорил Владимир Борисович, - его развеяли над горами. Так лучше всего.
- Наверное, да, - шёпотом сказала Машка и снова затихла.
Я закрепила нитки, спрятала шило и шорную иголку вместе с дощечкой обратно в стол и сообщила:
- Пойду отнесу на конюшню уздечку.
Машка отозвалась:
- Я с тобой!
Мы шли рядом, молчали и я представляла, как бы сама возвращалась на конюшню, если бы - тьфу-тьфу-тьфу! - погиб Боргез.
Войдя в светлую безлюдную конюшню, Машка сразу же направилась в пустой денник, на двери которого ещё висела табличка: "Карагач. Кандаурия - Резкий. Чистокровный верховой. Караковый жеребец. 1995 г.р."
Я не стала за нею подсматривать, повесила уздечку на гвоздь в седловой, взяла щётки, массажную и мягкую и пошла к Борьке, чистить. Минут через пятнадцать и остальные придут чиститься-седлаться к тренировке.
Рыжий обрадовался, тут же унюхал, что у меня в кармане лежит сухарь и начал куртку за карман кусать. Я думаю, это у лошадей с жеребячества. Малыш привыкает, что если пососать пахнущее молоком чёрное кобылье вымя - потечёт молоко. Значит, соображает он, когда вырастает, если покусать то, что пахнет хлебом…
- У ты, наглый жеребчина… Прими! - я оттолкнула его морду, достала сухарь и наглый жеребчина, который и не подумал "принять", то есть отступить в сторону, моментально слопал угощение и начал исследовать другие карманы.
- Светка, - Машка стояла снаружи у решётки нашего денника.
Я поднырнула под шею Боргеза, подошла:
- Чего?
- Светка, - она показала мне пучок чёрных упругих волос и робко улыбнулась - улыбнулась по-настоящему! - Это Корина гривка… Я его стригла… перед тем… в тот день… - она приложила кусочек гривы к щеке, - Понюхай, Светка, от неё Карагачем пахнет… Точно-точно Кори!
Слёзы текли у неё по щекам, но она всё равно улыбалась. Я взяла чёрную прядь и понюхала. От гривы шёл обычный лошадиный запах. Я согласилась:
- Ага, пахнет Карагачем.
* * *
Вечером, когда все разошлись по комнатам, я рассказывала Машке обо всём, что произошло, пока её не было. И не могла понять, интересно ей, или нет. Она не спала, лежала в кровати с открытыми глазами, но лицо её ничего не выражало. После того, как мы с ней говорили в конюшне, она снова превратилась в живую куклу, играющую человека.
Я не знала уже, что придумать, чтобы она снова сделалась настоящей и наконец в отчаянии сказала:
- Знаешь, а мы с Веркой мертвеца недавно нашли. Здесь, у фермы.
Эту историю рассказывать я совсем не собиралась, я старалась, как обещала Олегу, её начисто забыть, не знаю, как с языка сорвалось.
А Машка-то!
Она повернулась ко мне, приподнялась на локте:
- Как - мертвеца?!
И я рассказала ей всё, кроме разговора с Олегом. Машка предложила:
- Слушай, а давай расследуем, куда он делся!
- Давай! - не раздумывая согласилась я.
Конечно, из-за нарушенного обещания меня немного угрызала совесть, но Олег должен меня понять.
Машку надо было срочно вытаскивать из этого безразличия. И если ей интересно играть в сыщика - я тоже стану играть изо всех сил. Плевать на опасность!
Тем более, что мне самой было интересно, куда девался мёртвец.
ГЛАВА 6
- Где он лежал?
- Вон тут, видишь эти камешки? Проведи от них прямую - на склоне канавы, почти в самом низу. С дороги не видно, а если от леса смотреть - очень даже хорошо. И монетку я здесь нашла.
Машка задумчиво смотрела в канаву:
- А как он лежал?
- То есть? Тихо так, не дёргался, не орал…
- Не, я серьёзно.
- На боку, наверное… Да, точно, на левом боку. Голову склонил вот так, - я продемонстрировала на себе. - Правая рука сверху свисала на землю - ну, правый бок был выше левого…
- Значит, его сбросили.
- Конечно, как же ещё!
- Между прочим, совсем не обязательно. Могли и здесь пристукнуть. На месте. Но тогда бы он лежал по-другому. Вот так, - Машка закатила глаза и осторожно упала на траву. Потом встала и отряхнулась.
Я тихо радовалась. Дело в том, что утром, за завтраком, и позже, в школе, Машка была совершенно как отмороженная. Делала и говорила только то, что полагается - ни словом, ни жестом, ни взглядом больше. И только сейчас, когда после обеда я повела её показать место, где лежал убитый, она стала вести себя нормально.
Она стояла и рассуждала:
- Утащить его могли в лес. На поле, конечно, закапывать удобней, там земля мягче, но будет видно, что свежевскопано. А им надо было замести следы.
- Какая разница - будет видно, не будет! На эти поля кроме нас никто не ходит. Ну, разве что за кизилом пойдут по краю, но поле-то большое, и если по-умному, закопали бы мертвеца в се редине, никто бы даже свежей земли не заметил. А через неделю она и свежей быть перестала бы. И потом, ну заметят - так ведь там нету таблички, что могила.
- Х-ха, подумают, что кто-то клад искал!
- Хотя бы и клад… Наверняка убийцы не предполагали, что мы с Веркой будем ночью лазить по лесу. Думали, никто не видел этого… человека. И зарыли наспех, как придётся. Понимаешь, если даже заметят свежекопанную землю на поле, думать могут что угодно, но наверняка не узнают пока не раскопают. А кто станет делать дурную работу? Деревенские, что ли? Ой, не смеши! О! Я придумала. Когда сказала "раскопают"… Понимаешь, у них лопаты не было, потому они сразу не зарыли этого… Ну кто станет с собой в машине лопату возить? Так они поехали за ней как раз когда мы с Веркой проходили здесь!
Я подыгрывала Машке. Она почему-то не желала признавать, что убитый мог оказаться конокрадом. Даже предполагать не хотела такое.
- Смотри, - позвала она меня, - вон тут его тащили.
Она указывала на землю. Я подошла - трава как трава. Левей и правей точно такая же.
- Где?
- Ну вон, ты что, не видишь? Царапина на земле, - Машка присела на корточки и раздвинула сухие стебли.
- Хочешь сказать, его тащили?
- Конечно. Не на тачке же везли!
- Могли на плече унести.
- Мёртвого? Фу!
Если честно, мне не верилось, что еле заметный след на сухой земле был оставлен туфлями убитого. Скорей всего, это то место, куда я пыталась воткнуть ветку, чтобы обозначить, где нашла двадцать пять копеек.
- Смотри, вот ещё, - Машка прошла к опушке и звала меня.
Там я тоже не увидела ничего особенного. Ну, трава. Ну, прошлогодние сухие дубовые листья. Ну, шляпки желудей. Ну, муравейник. Но, хоть меня убейте, ничего больше нет.
Потом мы двинулись дальше. И снова на самой обычной земле Машка замечала помятую траву, след каблука, сломленную веточку, ещё какие-то мелкие приметы того, что один человек волок другого.
Вдоль опушки дубовых зарослей, между кустами созревающего шиповника мы вышли в сосновые посадки. Не в те, старые, выше по склону, где росли грибы и где разбились Машка с Карагачем, а в молодые. Лесники высаживали сосенки рядами на каменистых горных террасах, чтобы укрепить склоны. Земля здесь светлей чем в лесу, желтоватая, глинистая, пополам с беловатыми камнями, похожими на грязные комья манки. Трава растет редкими длинными стеблями. И вот тут-то я увидела то, что Машка углядела ещё рядом с дорогой: неглубокие, но вполне отчётливые извилистые бороздки.
- Ой! И в самом деле тащили!
- Ну вот. А ты не верила.
- Слушай, ты натуральный Чингачгук… Что ж он, убийца, один был, что ли? Если бы вдвоём несли, следов бы не осталось - один за руки, другой за ноги.
- Почему, могли быть и вдвоём. Один трупа тащил, другой машину караулил.
- Да они бы заперли машину, и всё. Дорога-то пустая, никто по ней не ездит.
- Откуда им знать? - возразила Машка. - Вот и сторожили на всякий случай. А то, прикинь, вернулись бы они… такие, усталые, но довольные, что избавились от убитого, а машины - тю-тю!
Терраса, по которой мы шли, постепенно опускалась в долину, земля стала темнее, и вдруг из-за сосновых веток перед нами открылся старый карьер. Здесь раньше экскаватором грузили в самосвалы плодородную лесную землю для каменистых севастопольских огородов, а потом стали закапывать погибшую от болезней скотину. Это было легко - сваливаешь тушу под самый откос и обрушиваешь землю сверху.
В Яблоневом старый карьер называли скотомогильником.
Здесь похоронили Карагача.
Под откосом, рядом с поросшими травой холмиками, отмечавшими места, где зарыли павших коров, была куча земли, на которой трава не выросла.
Могила лошади двухмесячной давности.
А возле неё выделялась ещё горка земли, темноватая, не подсушенная ветром.
Могила человека.
Я просто окаменела. Как вышла на карьер, так и замерла.
Надо ж было этим идиотам закопать своего мертвеца рядом с Карагачем!
Надо ж было Машке найти след!
Надо ж было ей пройти по следу до конца!
Понимаете, конечно я знала, как добраться до могильника, но была там всего один раз и заходила снизу, от шоссе. Если бы мне хоть в голову пришло, куда мы выйдем, я бы что-нибудь придумала ещё у фермы, отговорила бы Машку искать следы…
Ничего не подозревающая Машка осторожно спустилась по осыпающемуся срезу карьера, вытряхнула землю из кроссовка и спокойно прошла мимо того места, где лежал её лучший друг, её Карагач, без которого она не хотела жить на свете…
Поковыряла ногой свежую насыпь:
- Смотри, Светка! Эту кучу недавно накидали! На откосе следы от лопаты. И корни срезаны, не успели засохнуть…
Я думала, что делать, поэтому автоматически повторила за ней:
- Ага, не успели засохнуть…
- Значит, его здесь похоронили! Знаешь, какой вывод? Тот, что никакие не приезжие убили. Это наши. Значит, ты говорила правильно, он был конокрадом. Только деревенские про этот могильник знают. Хотя, может, случилось так, что ехали люди по трассе и сюда свернули, посмотреть, куда эта дорога ведёт. А привела она к могильнику. И они отметили, что уж очень подходящее для их делишек место… Нет, ерунда, тогда бы они и в этот раз снизу заехали. Это наши. Кто бы ещё знал про короткий путь сверху?
Пока Машка говорила, у меня потемнело всё перед глазами и я испугалась, но оказалось, что просто солнце зашло за облако.
По высокому осеннему небу лениво плыли отдельные крупные облака…
Снова брызнул солнечный свет и слева от меня как фонарики вспыхнули оранжево-красные дозревающие ягоды на шиповниковом кусте. Машке солнце било в спину и она казалась тёмным тонким силуэтом у коричневых куч земли, которыми заканчивался склон, поросший жёлтой травой.
Под этой землёй лежал мёртвый Карагач.
Под этой землёй лежал неизвестный.
Над ними трава, сосенки, уходящая в небо гора. А им темно. У них навсегда темнота и черви…
Тут сразу же вспомнилась глубокая вмятина на лбу у мертвеца и накатила тошнота. Ну вот, а хвасталась сама перед собой, что мёртвые - не противно… Машка забеспокоилась:
- Э! Свет! Что с тобой!
Я сделала несколько глубоких вдохов… Сколько не учил Роман Иванович аутотренингу, никогда не получалось его применять, когда становилось плохо. Но, кажется, всё-таки не вырвет. Машка уже была рядом и тревожно заглядывала мне в лицо. Я сказала:
- Все нормально… Пойдём… отсюда. Скоро уже тренировка.
Машка покладисто кивнула:
- Конечно, пойдём. В конце концов, мы же не будем его экс-гу-мировать…
Мы быстро зашагали вверх по той же самой террасе, по которой пришли. Снова Машка впереди, а я - сзади, глядя ей в спину. Стоило отвести глаза от узкой спины в коричневом свитере в сторону, как начинало в каждой тени мерещиться лицо убитого, особенно, если в этот момент облака закрывали солнце.
Сначала я никак не могла понять, почему не могу спокойно думать о сегодняшних прыжках. Потом сообразила.
Пока я не увидела, что мертвец засыпан той же землёй, которая укрывала Машкиного Карагача, он был для меня вроде ненастоящим. Как будто я не просто читала детектив, а в нём участвовала, но было не очень страшно, ведь это всё-таки выдумка. Теперь стало понятно, что видели мы настоящую смерть, смерть человека, который был таким же живым, как Карагач… И, может, таким же смелым… И, может, не был ни бандитом, ни конокрадом…
Короче говоря, точно так же как не должен лежать рядом с коровами смелый караковый жеребец, точно так же не должен там лежать человек! Никто не должен лежать в земле забытый - без памяти о нём, без знака, без следа погибшей жизни. Это неправильно, нечестно, несправедливо!
И я решила, что надо дать знать об этом человеке в милицию. И надо рассказать Машке о том, где похоронен Карагач. И ещё - поступить в школьный поисковый отряд, разыскивать и хоронить останки солдат, погибших здесь во время Великой Отечественной…
* * *
После тренировок я задержалась в седловой, развешивая сушиться влажные потники. Арсен позвал:
- Давай скорей!
- Как хочу так и делаю!
- Ты чего, телек не будешь смотреть?
- А что там?
- Ты забыла? Передача про нас!
- Подожди, она разве сегодня?
- Конечно, сейчас же вторник! А ты что, во времени затерялась? Как у Стивена Кинга?
Надо же, совсем забыла!
Арсен, как всегда, спешил заранее. До передачи Денисюка оставалось ещё полчаса. Все собрались в гостиной. Даже Витька сказал, что, раз лошади ещё после тренировки не остыли, кормить-поить он будет попозже, а сейчас… ну можно, он тоже посмотрит, чего там наснимали. Тётя Оля ему разрешила. Это его счастье, что Владимир Борисович как только мы завели в конюшню лошадей, уехал в село.
Мы посмотрели конец какой-то нудной передачи на украинском языке, потом долго шла реклама и наконец под сигнал трубы - кажется, это была побудка, та-та-а, та-та-а, та-та, та-та, та-та-а… - появилась заставка, карта Крыма, на которой алели буквы "Островитяне".
Я поудобней устроилась на диване и предвкушала, что сейчас увижу, как спокойно, по-деловому, буду рассказывать о нашей ферме… Машка сидела рядом, обхватив колени руками и пристроив на них острый подбородок.
После заставки на экране появился Денисюк с микрофоном в руке. Он был ещё красивей, чем в жизни.
- Здравствуйте! Наша передача продолжает знакомить вас с теми крымчанами, которые не опустили руки в борьбе с жизнью, с теми, кто эту жизнь способен изменить и сделать именно такой, какой она должна быть. Для этого сегодня я приглашаю вас в детский дом. Не совсем обычный детский дом. Настоящую ферму кентавров.
Голос Денисюка продолжал рассказывать о нас, но его изображение сменилось лошадьми.
Первыми "параллельные брусья" прыгали Арсен с Баянистом. Потом показали Верку со Змеёю, хотя на самом деле они были в самом конце смены. Ну да, конечно, Баянист - тёмно-гнедой, а Змея - вороная. Мой золотой Боргез на фоне жёлтого песка и выгоревшего склона смотрелся бы не так красиво.
Арсен, увидев себя, стал гордо на всех оглядываться: вот, мол, какие мы с Баянистом классные. Верка делала вид, что ей всё равно, как будто её каждый день показывают по телевизору. Я решила тоже вести себя гордо, когда настанет моя очередь, только жалко, что меня снимали одну, а не с Борькой. Аня сказала Арсену:
- Вперёд сильно лезешь на прыжке.
Это она явно из вредности, их с Виннифред - а Винни светло-гнедая, блёклая - показали только общим планом, издалека.
Дело в том, что когда лошадь прыгает, всадник, чтобы не мешать ей сделать прыжок, должен приподняться на стременах и наклониться вперёд. Это называется "отдать корпус". Арсен иногда действительно корпус отдаёт слишком сильно, со стороны кажется, будто он хочет прыгнуть впереди Баяниста. И Владимир Борисович его ругает, ведь всадник с конём должны находиться в равновесии. Чересчур вылезешь на шею лошади при прыжке - перегрузишь ей перёд, она может сбить жерди. А если препятствие "мёртвое", то есть жерди у него прочно закреплены и не падают от удара, тогда оба, и двуногий и четвероногий, полетят кубарем.
Да, так вот, Арсен, когда его снимали, прыгал совершенно чисто. Просто Ане захотелось поизображать тренера.
Она поняла, что мы её не поддерживаем и упрямо заявила:
- Вот сами сейчас увидите. Ещё раз покажут - обратите внимание.
Как по заказу Арсен с Баянистом снова появились на экране. И мы следили во все глаза.
Вот Арсен заводит Баяниста на препятствие, жеребец сокращает мах галопа, чтобы оттолкнуться в нужном месте… Камера приблизила их, взяла крупнее, весь кадр заполнили морда и шея гнедого, вытянувшегося в прыжке и лицо его всадника…
Нет!
Не может быть!
Нет!
Я словно оглохла, не слышала, как обсуждают прыжок наши и что говорит из динамика телевизора Денисюк.
Точно такой ж кадр я видела в бархатном альбоме Владимира Борисовича. Такой же, но неподвижный.
Не только парень со снимка был похож на убитого конокрада. На них обоих походил Арсен.
Так походил, как может походить мальчишка на того взрослого, в которого потом превратится.
Так походил, как походит сын на отца…
Меня затеребили:
- Светка, ты куда смотришь?! Зырь, тебя показывают!
- А? - я сощурилась, встряхнулась, посмотрела на экран.
Лучше бы я этого не делала! Из головы сразу вылетели Арсен, мертвец и всякие фотографии. На экране важничало жуткое рыжее чучело, морда у чучела была сплошь заляпана омерзительными здоровенными веснушищами, глаз вообще не было видно и нос был красным.
Мне захотелось превратиться в микроба и завалиться между диваном и его подлокотником.