И все ж в душе – поверьте – я поэт.
Позвольте я прочту… (смущаясь) стихотворенье…
О боже, я сгораю от стыда…
Рецепт в стихах!.. Он краток, господа…
Дон Кихот: Не смущайтесь, мой добрый Рагно! Я в особенности рад вам – вы так напоминаете мне моего Санчо. Читайте, мой друг!
Рагно (откашлявшись, торжественно объявляет):
Рецепт приготовленья
Миндального печенья!
Голоса:
– Ого!
– Вот так сюжет!
– Не мешайте, господа! Пусть он читает!
– Просим!
Рагно (подвывая, как и полагается настоящему поэту, начинает читать):
Прежде – в пену сбей белки.
Натолки
Вместе с сахаром ванили,
Всыпь в белки душистой пыли
И миндальным молоком
Это все разбавь потом.
После легкою рукою
Замеси миндаль с мукою
И скорей
Тесто в формочки налей.
И, гордясь своим твореньем,
Ты, дыханье затая,
Абрикосовым вареньем
Смажь края…
В зале – хихиканье, смех. Рагно, ничего не замечая, самозабвенно продолжает читать.
После сбитые белки
В пирожки
Влей по капле осторожно,
Там и в печь их ставить можно.
Если выйдут из печи
Пирожки твои душисты,
Как брюнетки – горячи,
Как блондинки – золотисты,
То скажи себе тогда
С тайным вздохом облегченья:
Вот миндальное печенье,
Господа!..
Голоса:
– Ха-ха-ха!
– Ай да кондитер! Ну и спек же стишки!
– Что за чепуха!
Гена: Архип Архипыч, я не понял. Это он всерьез написал? Или это тоже пародия?
Смех в зале все усиливается,- и вдруг разом смолкает. Шутники струхнули, увидев разгневанного Сирано де Бержерака, который спешит на помощь своему верному Рагно.
Сирано:
Ах, вы смеетесь? Бедный мой Рагно!
Ты не поэт, я признаю… Однако
О том прекрасном, что тебе дано,
Пусть спросят у меня! У Сирано
Де Бержерака!
Ты не поэт, увы! Ты не поэт.
Зато сердец таких на свете нет!
Зато ты чище и добрее всех…
А подражанье – что ж, не смертный грех…
Умерьте ваши страсти, господа!
Сдержите ваше радостное ржанье!
Я, право, ни обиды, ни стыда
Отнюдь не вижу в слове "подражанье"!
А.А.: Господин де Бержерак! Что я слышу! Вы ли это?! Вы не видите ничего дурного в слове "подражанье"? Разве не вы сказали о драматурге Баро:
"Не стоит ни гроша почтенный ваш Баро!
Все то, что пишет он, нелепо и старо!"?
Разве не вы со шпагой в руке прогнали со сцены актера Монфлери, который декламировал эпигонские, подражательные стихи этого самого Баро?
Сирано:
Э, нет, мой друг! Баро – вопрос иной!
Он в паре с этой круглою луной,
С пузатым Монфлери, с бездарнейшим актером,
Морочил публику бессмыслицей и вздором…
Но, помнится, мы собрались сюда
Не для Баро, – не так ли, господа?
Дон Кихот: Ты прав, мой славный Сирано! Мы собрались, чтобы защитить, как подобает настоящим рыцарям, нашего юного друга, поэта Владимира Ленского.
Сирано:
Да, Ленский не Баро!.. Он юн и смел…
Конечно, жаль, что не владеет шпагой.
Но честь свою он защитить сумел
С достойной уважения отвагой,
И если бы не пал под пистолетом,
Наверно б стал прекраснейшим поэтом!..
Гена: Мне Ленский тоже нравится! Он смелый, благородный, это все правда. Но вот насчет того, что он мог бы стать хорошим поэтом, это, по-моему, вы зря! Мы с Архипом Архипычем уже точно установили, что он – эпигон, то есть подражатель.
А.А.: Да, в этом грехе он повинен.
Сирано (решительно):
За ним не знаю никаких грехев!
Он подражал? Не спорю! Может статься…
Но кто из нас не вторил в восемнадцать?
Кто не писал – грешно ли в том признаться?
По-детски подражательных стихов?
Так начинал и я, де Бержерак!
Всегда поэты начинают так.
Поверьте мне, от сотворенья света
Без подражанья не было поэта…
Гена: Как это так – не было? А Пушкин? А Лермонтов? А Некрасов? (Задиристо.) Может, скажете, они тоже подражали?
Сирано (неожиданно смутившись):
Простите, но…. признаться… к сожаленью,
Я не могу о них иметь сужденья…
Гена (от удивления начинает вторить ямбам Сирано): Вы – растерялись? Вот тебе и на!..
Сирано (сухо):
Я правда, слышал эти имена.
Я знаю: Пушкин – Ленского создатель…
Но я их не читал…
(Видя изумление Гены.)
Увы, приятель!
Гена: То есть как? Вы что? Пушкина не читали? Некрасова не знаете?
А.А.: Геночка, да чему же ты удивляешься? Ведь Сирано жил задолго до Пушкина или Некрасова. Да к тому же он – француз…
Гена: Ах, верно… Как это я не подумал…
Дон Кихот: Благородные сеньоры! Этот добрый, но заблудившийся мальчик решил оспорить слова нашего доблестного де Бержерака. Есть ли среди вас люди, обладающие достаточными знаниями для того, чтобы объяснить мальчику его ошибку?
Общее молчание.
А.А.: Если позволите, благородный рыцарь, я попробую сделать это…
Дон Кихот: Вы? Но ведь именно вы и вызвали гневную отповедь нашего Сирано! А теперь хотите защитить его? Не странно ли это?
А.А.: Ничуть не странно, дорогой Дон Кихот. И я надеюсь, вы скоро это поймете.
Дон Кихот: Что ж, в таком случае слово вам, сеньор профессор. Друзья мои! Храните молчание!
А.А.: Итак, я попробую ответить на вопрос Гены… Скажи, Геночка, как, по-твоему, чьи это стихи:
"Когда взойдет денница золотая
На небосвод
И, красотой торжественной сияя,
Мрак разнесет…"
Гена: Как? Как? "Денница золотая"? Вы знаете, Архип Архипыч, если бы я не знал, что Ленского Пушкин выдумал, я бы сказал, что это Ленский написал. Что это его неизвестное стихотворение…
А.А. (смеясь): Ты прав, похоже… Да дело и не в том, что совпадают отдельные строчки. Дело не в этой самой деннице. Главное – то, что стихи эти написаны по законам того же самого ученического подражания, по которым писал и Ленский. Больше того: Ленский, пожалуй, даже еще не так рабски копировал тех, кому подражал…
Гена: А кому этот подражал?
А.А.: Евгению Баратынскому – вот кому. У него есть такие строчки:
"Когда взойдет денница золотая,
Горит эфир,
И ото сна встает, благоухая,
Цветущий мир…"
Гена: Прямо точь-в-точь!
А.А.: А вот тебе еще строчки того же стихотворца:
"Красавица! Не пой веселых песен мне!
Они пленительны в устах прекрасной девы,
Но больше я люблю печальные напевы,
Они манят к той дивной стороне…"
Гена: Да это же Пушкин!
А.А.: Что ты, Гена, побойся бога! Какой Пушкин?
Гена: (поправляется) Нет, я хочу сказать, что этот ваш эпигон Пушкину подражает. Это ведь у Пушкина такие стихи есть: "Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной…"
А.А.: Ты прав, – хотя и не совсем. Дело было несколько иначе. Этим строчкам Пушкина подражал Владимир Бенедиктов. И вот что у него получилось:
"О! Не играй веселых песен мне,
Волшебных струн владычица младая!
Мне чужд их блеск, мне живость их – чужая,
Не для меня пленительны оне…"
Видишь? Бенедиктов подражал Пушкину. А уж тот стихотворец, о котором я тебе говорю, подражал Бенедиктову. Он, как видишь, никем не брезговал.
Гена (он возмущен): Ну, это уж слишком! Что же это за поэт, которому все равно кому подражать – Пушкину или Бенедиктову?
А.А.: Если хочешь, Геночка, я еще могу подлить масла в огонь твоего благородного негодования. Он подражал не только им…
Гена: А кому еще?
А.А.: Кому? Пожалуйста: и Лермонтову, и Жуковскому, и Языкову, и Козлову, и Ивану Панаеву…
Гена (это превзошло все его ожидания): Ну и ну!..
А.А.: Погоди, и это еще не все! Он подражал даже таким поэтам, про которых ты, наверно, и не слыхал: Ростопчиной, Мейснеру, Стромилову…
Гена (уничтожающе): Вот видите! Нет, не знаю, как там было бы с Ленским, а уж из этого эпигона ничего не могло выйти!
А.А. (лукаво): А между тем кое-что вышло.
Гена: Не может быть! (Придирчиво.) Как его фамилия?
А.А. (безмятежно): Некрасов.
Гена: Какой Некрасов? Однофамилец, что ли?
А.А.: Да нет, тот самый. Николай Алексеевич.
Гена: Наверное, вы меня опять разыгрываете, Архип Архипыч?
А.А.: Нет, Геночка, не разыгрываю. Это Некрасов. Некрасов, проходящий в ту пору школу ученичества, необходимую каждому поэту. Все эти стихи – из его первой книжки, которую он и назвал – то в духе Ленского "Мечты и звуки" и в которой он как бы бессознательно подытоживал опыт всей предшествующей ему поэзии, учился всему, чему можно было научиться…
Гена: Интересно… Выходит, в подражании и правда нет ничего плохого? Раз уж сам Некрасов подражал?
До сих пор все участники диспута послушно следовали указанию Дон Кихота: хранили почтительное молчание. Но в этот момент в разговор решительно вмешивается Сирано. Его терпение лопнуло.
Сирано:
Вот именно! Я верю: ваш… Некрасов
Достоин славы, лавров и Парнасов.
Но бедный Ленский – отчего же он
Страдать средь эпигонов осужден?
Я протестую – и без промедленья
Я требую его переселенья!
А.А.: Видите ли, дорогой Сирано, к сожалению, невозможно переселить Ленского из Провинции Эпигонии. Как ни печально, но он ведь не успел стать самостоятельным поэтом. Законы поэзии суровы. Если бы случилось так, что и от Некрасова остался бы лишь сборник "Мечты и звуки", он тоже не имел бы права на более почетную прописку. В России просто не было бы тогда поэта Некрасова… (Мягко.) Так что, Сирано, вы не совсем правы…
Сирано (вспыхнув):
Что слышу я? Де Бержерака мненье
Осмелились подвергнуть вы сомненью?
Ни принц, ни герцог, ни маркиз, ни граф
Не смели мне сказать, что я не прав!
Дон Кихот: Сеньор де Бержерак, не давите на общественное мнение! У нас это не принято.
Путешествие двадцатое. Новые злоключения принца Гамлета
Комната профессора. Гена и Архип Архипович увлечены разговором, который, судя по всему, они ведут уже давно.
Гена: А по-моему, тут все гораздо проще, Архип Архипыч! Все эти эпигоны освистали Маяковского совсем по другой причине.
А.А.: По какой же?
Гена: Потому что Маяковский не простой поэт. Он – новатор. У него и размер не такой, как у классиков. И рифмы другие, не совсем обыкновенные. Помните, они кричали ему: "Ни складу и ни ладу!..", "Ни рифмы, ни размера!"
А.А.: Значит, если бы этой компании прочел свои стихи не Маяковский, а, скажем, Пушкин, его бы они, по-твоему, не освистали?
Гена: Конечно, не освистали бы! Маяковского ведь и в жизни многие не понимали, ругали, считали, что он не поэт, а просто хулиган какой-то. А с Пушкиным ведь так не было: его сразу все признали…
А.А.: Да нет, у Пушкина тоже сперва все шло не так гладко. Вот, например, когда Пушкин напечатал "Руслана и Людмилу", в одном из тогдашних журналов появление этой поэмы рассматривалось как нахальное, грубое вторжение…
Гена: Нахальное? Что-то мне не верится даже.
А.А.: Суди сам. Автор этой журнальной статьи писал следующее: "Позвольте спросить, если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся…" Слышишь, Гена? Втерся! "…как-нибудь втерся гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: "Здорово, ребята!" Неужели бы стали таким проказником любоваться?.. Бога ради, позвольте мне, старику, сказать публике посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей… Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна…"
Гена: Ишь ты! Отвратительна! Это про Пушкина-то!
А.А.: Ничего удивительного, Геночка, тут нет. Такие вот твердые приверженцы устоявшихся литературных канонов обычно и считают себя воплощением "просвещенного вкуса". Но вот приходит гениальный новатор, ломает этот привычный, устоявшийся канон. И постепенно оказывается, что этот так называемый "просвещенный вкус" уже давным-давно устарел…
Гена (уверенно): Теперь понятно. Значит, так… Сперва Пушкин доказал, что устарел тот вкус, который был до него. А потом пришел Маяковский и выяснилось, что и сам Пушкин тоже уже устарел.
А.А. (огорченно): Ох, Геночка! Как примитивно ты меня понял… Сейчас попробую объяснить получше… Впрочем, я совсем забыл! Ведь мы с тобой сегодня приглашены в гости.
Гена: В гости? К кому?
А.А.: К Милону и Софье, героям фонвизинского "Недоросля".
Гена: Архип Архипыч, ну чего это ради мы к ним пойдем? Они ведь такие… скучные!
А.А.: Сегодня, я думаю, тебе не будет у них скучно.
Гена: Почему? Что они, другими стали, что ли?
А.А.: К сожалению, нет. Они все те же-такие же манерные, идеальные и, ты прав, скучноватые, какими и полагалось быть положительным героям комедии классицизма. Но вся штука в том, что приглашены к ним в гости не только мы с тобой…
Гена: А еще кто?
А.А.: Софья и Милон сегодня принимают у себя своих, так сказать, коллег Родриго и Химену, героев трагедии "Сид", написанной великим французским писателем Пьером Корнелем, который был основоположником классицизма.
Гена: А эти – Родриго и, как ее… Химена – они, значит, не такие скучные, как Милон и Софья?
А.А.: Да как тебе сказать… Они, конечно, тоже не бог весть какие весельчаки. Но дело не в них. Вся штука в том, что я приготовил всем этим героям классицизма – и Милону, и Софье, и Родриго, и Химене – один сюрприз. Я пригласил к ним еще кое-каких гостей… Незваных…
Гена: Незваных? А кого, Архип Архипыч?
А.А. (уклончиво): Увидишь…
Гостиная в доме Милона и Софьи. Хозяева дома и их гости – Родриго и Химена – сидят и чинно беседуют, как и подобает людям, которые свято чтут светские и литературные приличия.
Софья: Какое счастие, любезная Химена, что вы оказали мне приятность видеть в нашем скромном уголке двух героев высокой трагедии, сего наидостойнейшего из всех родов искусств драматических. Сие для нас преогромная честь!
Химена: Ах, право! И в комедии вовек Герой, был предостойный человек, Коль речь его не оскорбляла слуха, А плавностью своей ласкала ухо… Поверьте, Софья, вы и ваш Милон Литературных правил эталон!
Милон: Вы слишком добры, любезная Химена! Мы с Софьей отменно сознаем свое скромное место. Однако ж ласкаю себя мыслию, что и в низком нашем жанре ни единожды не опустились мы до вульгарных и простонародных слов… Тешу себя надеждой, доблестный Родриго, что вы не унизитесь, протянув мне свою благородную длань.
Родриго: Приятней, чем у вас, я не видал лица. Ваш образ выдержан с начала до конца: Вы светский человек, вы мужественный воин. Такой герой – трагедии достоин!
Милон (в восторге): Позвольте прижать вас к груди моей!
Входит лакей, стучит жезлом об пол.
Лакей (зычно): Их высокоблагородие Архип Архипович! Их благородие Гена! Прикажете принять?
Софья: Проси!
А.А. (входя): Надеюсь, вы извините меня, дорогая Софья, что я взял на себя смелость пригласить на нашу сегодняшнюю встречу нескольких моих друзей…
Софья: К чему нам чиниться, любезный профессор? Не сомневаюсь, что ваши друзья не могут не быть благовоспитанны…
Гена (тихо): Архип Архипыч, если б она знала, что среди наших друзей есть Гекльберри Финн со своей дохлой кошкой!.. Вот была бы потеха, если бы вы его тоже сюда пригласили. Нас бы, наверно, всех с лестницы спустили!
А.А.: Нет, Геночка! Гека Финна я сюда пригласить не рискну. Но тем не менее на дверь нам указать вполне могут.
Гена: А почему?
А.А.: Сейчас сам поймешь.
Лакей: Их светлость принц Гамлет Датский!
Гена (успокоенно): Ну, Гамлет – это не Гек Финн! Да они счастливы будут, что к ним на дом настоящий принц пришел.
Софья (холодно): Не скрою, любезный профессор, такой поступок ваш несказанно меня удивил. Неужто вам невдомек, что этот господин, которого вы изволили пригласить в мой дом, человек не нашего круга?
Гена (шепотом, но очень возбужденно): Архип Архипыч, что это с ней? Неужели она считает, что эти ее гости выше Гамлета? Да что она, с ума сошла, что ли?
А.А.: Нет, Геночка, с ума она не сошла. Сейчас ты поймешь, что она по-своему даже права.