Они долго еще вели разговор о предстоящем деле и слухах о поражении немецких войск на Волге. Потом Игорь, подтрунивая над собой, рассказывал, как он из техника превратился в учителя школы "фашистского райха"; вспоминали, конечно, и школьных друзей, товарищей, погибших в осаде и угнанных в Германию. А когда, наконец, Игорь взглянул на часы, оказалось, что времени им едва-едва хватит поспеть домой до наступления комендантского часа.
Прощаясь, Игорь оказал:
- Итак, завтра иди и, как только приступишь к работе, немедленно меня извести.
VII
В этот выходной день Женя спала долго, отсыпаясь за всю неделю. Проснулась она с ощущением необычайной легкости, светлой душевной приподнятости и радостного удовлетворения, какое испытывает человек, завершивший долгий тяжелый труд или какое-либо значительное дело.
Состояние это не покидало ее и когда она убирала квартиру и теперь, когда помогала матери полоть грядки баклажанов. Даже расслабляющий зной не мог погасить приятных ощущений.
Давно у нее не было такого чудесного настроения. Очень давно.
Дни, недели, месяцы скакали в какой-то неутомимой бешеной гонке. Сколько было смертельного риска, волнений, изнурительного труда, бессонных ночей! И вот она у порога того, к чему стремилась всей силой души.
Встреча с Игорем на Язоновском редуте помогла ей найти свой путь. Началась настоящая жизнь, полная горения, высокого накала, жизнь, захватившая ее всю без остатка, когда, кажется, в сутках не хватает часов, чтобы все успеть сделать, и нет времени для сна.
Днем в типографии чувствуешь себя, точно на тончайшем льду: под ногой хруст, неосторожный шаг - и провал в полынью. А идти надо, идти смело, рискуя. Делать все, что велят, и в то же время, улучив момент, кое-что незаметно взять, припрятать, а затем на глазах у шефа и постового жандарма, суметь вынести спрятанное из типографии. А дома ни минуты промедления: поесть, переодеться и бежать. Бежать, чтобы до наступления комендантского часа, не рискуя попасть в руки жандармов, успеть проскочить на конспиративную квартиру. А там разбирать пробельный материал и шрифты, принесенные с собой и раздобытые Игорем и его друзьями, показывать одним, какие сделать кассы, верстальную доску, валик; других учить наборному делу - одной ведь не справиться. И в полночь у приемника, затаив дыхание, ждать и слушать позывные Москвы и потом вместе с Игорем дрожащей рукой записывать сводки с фронта.
Домой возвращалась под утро такая усталая, что падала на кровать и мгновенно засыпала. А уже часа через два вскакивала снова, чтобы бежать на работу в управу.
Сколько было таких дней и бессонных ночей? Не перечесть! Но зато какую бурную радость испытала она в эту последнюю ночь, когда, наконец, сняли оттиск первой печатной листовки, пропитанной острым, необычайно волнующим запахом типографской краски! Восторга и ликования ее, Игоря и всех товарищей не передать словами. Вероятно, нечто подобное испытывает изобретатель или художник, любуясь творением своего ума и рук. Нет, это даже нечто большее. Их творение значительней, выше, оно не только вдохновляет людей, организует и сплачивает их, но и несет в себе страшную для врага взрывчатую силу. И сила эта во сто крат больше всяких бомб.
Да, она счастлива! В сравнении со всем пережитым в эту ночь не такими уж тяжкими кажутся те огорчения и неприятности, которые выпали ей тут на слободке, после поступления на работу. Признаться, порой они задевали ее я больно ранили. Особенно в первые дни. Обидно было видеть косые взгляды, холодные, отчужденные лица, видеть, как люди на улице отворачиваются, слышать, как мальчишки кричат тебе вслед: "Изменница! За просо продалась фашистам!" Даже Ленька, и тот отшатнулся, перестал заходить.
Трудно было, тяжко, больно. Но сознание своей правоты дало ей силы и через это пройти.
А что с Ленькой так вышло, это, пожалуй, даже лучше. По крайней мере теперь всём на слободке известно, что он от нее отошел, тем безопаснее его привлечь. Есть у нее к нему ключик, она знает, как его повернуть и снова заставить Леньку верить себе, воспламенить его отзывчивую романтическую душу. И это надо сделать не откладывая. Без него ей не обойтись, не выполнить задания Игоря. Надо сегодня же пойти к Ане, попросить зазвать его в дом и поговорить с ним.
Занятая своими мыслями, Женя не заметила, как мать, закончив работу на своей грядке, ушла. Она тоже поторопилась дополоть грядку и поспешила скрыться в тени под густой тенью виноградных лоз. Жара разморила ее. Она легла на скамью и сквозь ажурную вязь листвы смотрела в небо.
Тишина. Не шелохнутся ветви, листья, травы: все замерло в душной истоме. Только назойливо стрекочут цикады; без умолку поют свою бесконечную монотонную песню, усыпляя слух, навевая сон. Женя закрыла глаза…
И вдруг сквозь чуткую дрему ей почудилась Ленькина песня. Она села на лавке, прислушиваясь. Да, это он. Он у забора, в том самом месте, где когда-то из-за голубя дрался с ребятами; он идет мимо, вероятно, на Сапунскую улицу или в Делегардову балку. Удобный случай.
Женя встала и поспешила к воротам. Выждав, когда Ленька поравняется с нею, приоткрыла калитку:
- Леня, зайди ко мне, - позвала она.
Неожиданное появление Жени застигло Леньку врасплох, и он на миг растерялся.
- Ну, что ж ты стоишь? Заходи. Если зову, значит, есть серьезное дело.
Женя сказала это спокойно, твердо. В голосе ее прозвучали знакомые Леньке убеждающие властные нотки, какие он часто слышал раньше в школе, когда она была вожатой. Мгновенье он еще колебался, а потом свернул во двор. На пороге комнаты остановился; глаза, как синие иглы, кололи Женю.
- Говори, зачем звала?
- Помнишь, ты приносил мне листовку? - спросила Женя, делая вид, что не замечает его неприязненной настороженности.
- Ну, помню. А что?
- Теперь и я хочу показать тебе кое-что. Подожди тут. - Женя вышла из комнаты и вскоре вернулась, держа в руке три печатных листка. - На-ка, почитай.
Ленька сперва недоверчиво покосился, нехотя взял одну из листовок, но, прочитав заголовок, сразу впился в нее. Женя стояла у окна, следя, как бы кто с улицы не зашел в дом, и изредка поглядывала на Леньку. Она улыбнулась, заметив, как вдруг задрожала его веснушчатая рука, державшая листок.
- Так это же наша! Тут и сводка с фронта! - воскликнул он, не отрывая глаз от листка. Гляди, немцев уже выперли из Донбасса. И наши почти до Крыма дошли!
"Вот и загорелся", - подумала Женя, наблюдая, как на живом, подвижном лице Леньки одновременно отражались изумление, растерянность, восхищение - целая гамма разноречивых чувств, охвативших его в эту минуту.
Ленька кончил читать. Достаточно было взглянуть на его сияющие, свежеомытые синью глаза, чтобы понять, что он уже не тот, каким был четверть часа назад.
- Значит, это ты сама… Ты прости. - Он смутился и покраснел до слез. - Я думал, ты и в самом деле сдалась, на поклон к ним пошла.
Он делал героические усилия, стараясь овладеть собой, но это ему не удавалось. А Женя, как бы не замечая, сказала:
- Ты посмотри, тут тоже написано: "Прочитай и передай товарищу".
- Знаешь что? Давай их мне. Я сегодня же ночью расклею! - горячо воскликнул Ленька и замер в ожидании.
Женя предполагала, что он именно так и скажет, но не спешила с ответом.
- Ты во мне сомневаешься? Думаешь, проболтаюсь? Я скорее язык откушу. Вот клянусь! - Ленька поднял руку над головой. - А если схватят - пойду на смерть, на пытки, а не выдам. Я такой же коммунист и патриот, как и ты. И ты ведь знаешь, как я их ненавижу, как хочу им отомстить за сестру и Олюшку! Или ты мне не веришь?
- Не верила - не показала бы листовок, но ты горяч, а тут нужны выдержка, осмотрительность. Если хочешь помогать, то при условии…
- Каком?
- Никому ничего не болтать - это первое. Делать вид, что со мной враждуешь, и приходить только по вызову и так, чтобы никто тебя не видел. И еще: не допекать своими песнями старосту. Ты этим только навредишь и себе, и мне. Он настрочит донос, и тебя арестуют.
- Я согласен на все. На все! - Ленька умоляюще смотрел на Женю. - Если хочешь, я даже совсем перестану петь.
- Ну зачем же? - улыбнулась Женя. - Пой, только знай, что и где петь. А вообще пореже попадайся старосте на глаза.
Напоследок она предупредила, что будет вызывать его к себе через Аню.
Захватив пачку листовок, Ленька не пошел на улицу, а перемахнул во дворе через забор и, напевая, побрел тропой позади огородов.
В эту ночь Ленька до петухов, где перебегая, где крадучись, колесил по крутым кривым улочкам слободы. И там, где скользил он бесшумной тенью, листовки застревали в щелях дверей и ставен, оставались на подоконниках и у порогов, придавленные камешком. Последний листок Ленька прилепил вишневым клеем к стене хаты уличного старосты.
Утром, хоть и не выспался, он встал спозаранку и незаметно из убежища выглянул на улицу.
Ожидал он не долго. Вот скрипнули калитка; в палисадник вышла женщина и, открывая ставни, подобрала листовку, упавшую наземь. С радостной дрожью Ленька наблюдал за тем, как она, развернув, прочла листок, а потом оглянулась и бросилась в хату. В соседнем доме вышел на крыльцо Ленькин одноклассник Санька. Подняв у порога листовку, он свистнул и понесся через улицу к товарищу показать свою находку.
А вот, наконец, появился и Зайнев. Он удивленно уставился на листок, висевший на стене, и с минуту стоял точно вкопанный. Потом отвратительно выругался и попробовал осторожно отклеить листок, но бумага рвалась и расползалась. Зайнев побежал в хату и спустя немного появился с кухонным ножом в руке.
Ленька со злорадством следил, как староста, поддевая ножом бумагу и осторожно соскабливая клей, старался снять листовку в целости, не повредив ее. "Небось в комендатуру помчится с доносом", - подумал он.
И он не ошибся. Сняв листовку, Зайнев аккуратно свернул ее, положил в карман и заторопился в город.
Часа через два на слободку вкатил грузовик с жандармами. Началась облава на "партизан".
VIII
Крутая, еле заметная тропка, извиваясь, вползла на вершину Зеленой горы и повела Леньку дальше.
День был солнечный, тихий. Слегка морозило. Дали ясны, воздух неподвижен и удивительно чист, а море не по-зимнему спокойное и синее-синее. На горизонте оно казалось Леньке похожим на длинный, острый меч, который врезался в белокаменную твердь берегов. И где он вонзился глубже, там образовались широкие синие разрезы бухт.
А вот и бугор, за которым пещера, где когда-то он с ребятами играл в войну. Давно это было, прошло уже больше двух лет. Потом в этой пещере опасались от бомбежек жители Зеленой горки. Случалось и ему тут отсиживаться, а теперь она будет пристанищем матросам, бежавшим из концлагеря.
Но сумел ли боцман найти эту тропку к пещере? Ее и днем-то мудрено заметить, не то что ночью. Эх, кабы все вышло так, как задумали, тогда бы и он ушел с ними в лес к партизанам и стал бы мстить оккупантам.
До сих пор ему здорово везло. Ух, и насолил же он за это время фашистам! Нынче все на слободках над ними смеются, ни в грош не ставят их крики по радио о мнимых победах на фронте. Из подпольных листовок все знают, как набили им морду под Курском и что с Украины их гонят в три шеи. Фашисты ужас как злятся! В каждом приказе грозят расстрелом, если поймают с листовкой. Пусть побесятся. Он им еще перцу подсыплет.
А Жене спасибо: какое большое и важное дело она нашла для него! И до чего ж интересно водить за нос жандармов и полицаев. Они до сих пор не догадываются и думают, что партизаны из лесу приносят листовки. И все шастают, рыщут вокруг слободки. Просто умора!
Но всего забавней дурачить по ночам жандармские засады. Разносить ночью листовки, когда лягавые тебя вынюхивают, - это не бычков в бухте ловить. Уметь надо! Тут перво-наперво покажи себя как разведчик: выследи, где засада, и потом уж действуй без прошиба. Ползи на брюхе по огородам, перебирайся через развалины и, чтобы камень не загремел, не хрустнул осколок стекла под ногой, осторожно обходи засаду, подбирайся к хате и клади листовки под дверь или наклеивай. Вот это класс! Иной раз ползешь мимо жандармов, а самого мороз по коже дерет. Так бы вскочил и побежал. А нельзя - заметят. Риск такой - дух захватывает!
Зато уж утром тебе награда: у жандармов переполох, а наш народ радуется. Только и разговоров на слободке, что о новостях с фронта… Прибегают ребята, уверяют, будто своими глазами видели, как ночью с горы спускались партизаны, а он слушает и давится от смеха.
Но самое развеселое было дело, когда наши Киев освободили. Женя и Аня тогда на большом листе нарисовали, как Гитлер удирает с Украины, а наши его в зад штыками поддают. Здорово получилось, ну, вылитый Гитлер. А он еще с Женей сочинил частушки и внизу приписал:
Не хотелось Гитлеру
С Украины уходить,
Нынче Гитлер что есть мочи
В свое логово бежит.
На германской на границе
Застрочил наш пулемет.
Немцы лихо удирают,
Наши движутся вперед.
Ночью, как велела Женя, он приклеил карикатуру с частушкой и листовку на дверях городской управы. А утром, сбежалась толпа: читают, хохочут. Появились полицаи, жандармы, пришел городской голова, красный, ругается. Полицаи ножами соскабливают с дверей карикатуру с листовкой, жандармы разгоняют народ. Суматоха, крики, немецкая брань. Вот потеха! Весь город тогда смеялся.
И вообще с тех пор, как Женя стала давать листовки, жизнь повернулась к нему неведомой стороной, полной приключений и волнующего азарта борьбы. Теперь дел ему хватало и на слободке, и на пристани, куда он приносил листовки пленным.
Удивительно, как у него сразу много появилось друзей. Но самый лучший друг-приятель - это, конечно, Громов. Матросы зовут его боцманом. А он мог бы на что угодно поспорить, что в дни осады видел, его в форме лейтенанта флота. Но, если сам Громов хочет зваться боцманом, пусть, будет боцман. Тут дело ясное: стоит эсэсовцам пронюхать, что он офицер да еще и коммунист, и ему - амба.
Чем понравился Леньке этот русявый, сероглазый парень? То ли веселостью, которой заражал всех, то ли смелой предприимчивостью, или, быть может, пристрастием к песням и острому словцу? Трудно разобраться. Он как-то сразу выделил боцмана среди других, и тот его тоже приметил. Боцман стал подбрасывать голубям просыпанное наземь зерно, а он вызвался помогать ему прятать продукты, унесенные из-под носа зазевавшегося надсмотрщика.
Прочитав первую принесенную им листовку, боцман сказал:
- Ну, браток, удружил. Для нас это теперь дороже хлеба. Давай еще, надо, чтоб вся братва в концлагере читала.
- А как же ты пронесешь? У вас же при входе обыскивают?
Боцман лукаво тогда улыбнулся и сказал:
- У, меня есть потайное место. Я их вот сюда привяжу, - он дотронулся рукой чуть пониже колена. - Лягавые обыскивают, кончая карманами, и в ноги нам кланяться не хотят. А мы тому и рады. Все под клешем проносим, даже гранаты.
За полгода по заданию Жени он передал Громову двадцать разных листовок, и все они до одной попали в лагерь.
Все-то боцману дается, будто играючи, даже зависть берет. Дня три назад боцман утаил целый воз всяких продуктов, а нынче ночью сбежал с товарищами из лагеря. Ловок, смел, с таким не пропадешь. Правда, и без него, Леньки, тут не обошлось. Кто показал, где и как спрятать эти продукты под развалинами? Он, Ленька. Кто указал эту пещеру, чтоб схорониться после побега? Опять же он. Эх, кабы Громов взял его с собой в лес! Возьмет или не возьмет? Если возьмет - не пожалеет, он ему здорово еще пригодится.
С такими мыслями Ленька подходил к пещере. Вот уже и тот обломок скалы, за которым скрывается вход в нее. Но что-то не видно следов, нет и дымка от костра! Неужто тропы не нашли?
Однако опасения его тут же рассеялись: из-за скалы показался матрос в бушлате, с охапкой сухого курая. Увидев Леньку, матрос остановился, и на лице его заиграла широкая белозубая улыбка.
- А-а, певун! Наконец ты объявился. Я знал, что придешь, - сказал он.
Ленька побежал навстречу.
- А я уж думал, что вы заблудились.
- Поплутали маленько ночью. Не скажи ты об этой скале - не нашли бы пещеры. Заходи и рассказывай. Видел наших на пристани?
- Видел. От них я и узнал о вашем побеге и сразу помчался сюда.
Посреди пещеры тлел костерчик, над которым был подвешен на рогатках солдатский котелок. Боцман подбросил курая. Пламя вспыхнуло, разогнав полумрак подземелья, и Ленька увидел пятерых матросов, спавших вповалку, чуть подальше - два ящика с галетами и консервами, а на разостланных мешках пудовые головы румынского сыра, три свиных окорока и целый ворох до одурения аппетитно пахнущих копченых колбас. При виде такого изобилия глаза его заблестели, и он незаметно проглотил подступившую слюну. Чтобы не подвергать себя соблазну, он сел на доску у костра и отвернулся.
Это не ускользнуло от боцмана. Взяв круг колбасы и стопку галет, он положил их на доску рядом с Ленькой и сказал:
- Ешь, браток, вволю, тут и твоя доля. И сказывай, что там наши говорили.
- Ух, что в лагере ночью творилось, когда вы сбежали! До утра всех пленных обыскивали, раздевали до гола. У трех нашли гранаты, ножи. Всех трех избили и бросили в карцер.
Выпалив все это залпом, Ленька не мог больше удержаться и с жадностью набросился на еду. Глотая плохо прожеванные куски колбасы, он в то же время шнырял взглядом по сторонам. Вдруг он увидел два немецких автомата, прислоненных к стене; отблески пламени то вспыхивали, то гасли на вороненой стали стволов.
- Откуда у вас автоматы? - спросил он и, вскочив, стал осматривать их.
- Это наш первый трофей, - сверкнул зубами боцман. - Двое патрульных ночью напоролись на нас, а ребята, конечно, не растерялись.
- Значит, это вы ночью сняли патруль на Татарской слободке? - Ленька с восторженным изумлением поглядел на боцмана. - То-то жандармы сейчас там прочесывают - партизан ищут.
- Пусть поищут вчерашний день, - сказал боцман. - Жаль только, что последнюю гранату истратили. Нам бы теперь оружия - позарез нужно! Без оружия в лес не пробьешься, да и к партизанам стыд заявиться с пустыми руками.
При этих словах сердце Леньки учащенно забилось. Оружие - главный козырь, на который он рассчитывал. "Неужто не возьмет?" - подумал он и, стараясь скрыть волнение, спросил, присаживаясь у костра:
- А какое нужно оружие и сколько?
- Любое. А сколько - сам сосчитай. Нас шестеро, да еще человек десять прибегут из лагеря. То будет вторая партия, они отдельно, сами пойдут.
- А меня не считаешь? Мне скажешь тут оставаться? - спросил Ленька, внутренне сжавшись и замирая в ожидании.
- Этого, браток, не бойся. Мы товарищей не бросаем.
Ленька так и подскочил на доске.
- Правда? Дай честное слово, что возьмешь!
- Нет крепче нашего матросского слова, - сказал боцман серьезно. - Не сомневайся.
- Возьми еще и Димку с Витькой, - ты ведь их знаешь по пристани. А мы достанем вам оружия и патронов, сколько хочешь.
- Вы? - удивился Громов. - Байки разводишь!
Недоверие боцмана задело Леньку.