"Дорогая Ольга Алексеевна! Ваш сын Саня сегодня отлично работал. Он замечательный мальчик, и Вы можете ему доверять любое серьёзное дело.
Ваша Галина Ивановна".
Домой я пришёл довольный. Звонил несколько раз, но мама открыла не сразу. Было слышно, как она медленно бредёт по коридору, как неторопливо щёлкает замок.
- Вот почитай! - закричал я, размахивая запиской.
Мама отошла от дверей с письмом и сразу же засмеялась. Это был смех девчонки. Майя Шистикова так смеётся, когда чем-то довольна.
- Ай да Саня! Ну и доставил ты мне радость!
- Если бы ты знала, как нелегко было получить такую записку!
- Ещё бы, - сказала мама. - Зато теперь я могу во всём на тебя положиться… Как раз, Саня, я собиралась тебя попросить кое-что сделать для дома. Надо сходить в продуктовый. Купить триста сыра, двести масла, двести фарша для Мотьки. Да, а сначала загляни в галантерейный, мне нужны зелёные пуговицы.
Мама открыла сумку, достала десять рублей одной бумажкой, поколебалась, давать или нет, но другой, видимо, не было, и она протянула мне эту. Я хотел сказать, что она может отдыхать спокойно, но решил, что лишние слова - ни к чему.
- Мельче нет, - объяснила она. - Но тебе дадут сдачу.
Я аккуратно сложил десятку, сунул в боковой карман, подумал с сожалением, что папа в другом городе. Он остался бы мной доволен.
- Да, - вспомнила мама, - возьми Мотьку. С ней пора прогуляться.
Мотька наставила уши. Слово "гулять" она хорошо знает.
В галантерейном было полно народу. Я пригнулся, чтобы никто не задел меня локтем, и стал продвигаться к прилавку. Иногда я стучал стоящим в спину, предупреждал, чтобы они не шевелились, - внизу я и собака. Идти с каждым шагом становилось труднее. Наконец мы остановились.
- Это замечательные чемоданы! - неожиданно сказала маленькая старушка (мы оказались с ней одного роста и могли переговариваться без всякого крика). - Во-первых, они напоминают крокодиловую кожу, а во-вторых, они очень дешёвые. Я просто не помню таких дешёвых и красивых чемоданов.
- Это вы мне говорите? - гаркнул сверху огромный усатый дядька. - Какой я вам мальчик?!
- Нет, нет, - заторопилась старушка. - Мальчик рядом. С собакой. Осторожно - не наступите.
- Собака - друг человека, - согласился дядька нелегка отжал очередь, дал нам с Мотькой ближе подобраться к прилавку. - Собаки всё понимают. - Он взглянул на нас и вдруг крикнул: - Так это же нашей докторши, Ольги Алексеевны, собака. Ах ты моя скорая помощь! Она спасала моего внука…
Я очень удивился, - получалось, что именно Мотька лечила больных, а не мама. Дядька, кажется, что-то напутал.
- Представляете! - кричал дядька. - Ольга Алексеевна - это удивительной души доктор. Когда мой Филя заболел воспалением среднего уха, то она глаз с его среднего уха не спускала.
Дядька хотел рассказать это всем, поворачивался то направо, то налево, а мы приблизились к прилавку. Продавщица спросила:
- Какой будешь брать чемодан, мальчик? Большой или маленький? За семь двенадцать или за десять пятьдесят шесть? Которые по десять, предупреждаю, лучше.
Она уже чесала Мотьку за ухом.
- Как же тебя зовут, собачка?
- Мотя, - сообщил я и покашлял, нужно было объяснить про пуговицы.
- Хорошее имя! - Так вот - распрямилась продавщица, - бери этот - не пожалеешь. Он вместительнее, прочнее. Мама будет довольна.
Она бросила чемодан на прилавок, стала щёлкать замками.
- Но мне нужны пуговицы. Зелёные.
- Пуговицы? - поразилась продавщица. - Кто же покупает пуговицы, когда все берут чемоданы?
- Но у меня не хватит денег, мама дала всего десять…
- Пустяки! - вдруг обрадовался дядька. - Я тебе одолжу сколько хочешь. Для меня оказать услугу Ольге Алексеевне огромная радость. Бери - не стесняйся. Занесёшь в седьмую квартиру, мы же с одного дома.
И он вынул пятёрку.
- Вот видишь, - сказала продавщица. - Теперь у тебя есть и на то и на другое.
И тут кто-то как крикнет:
- А мальчик не стоял! Не давать ему чемодана.
- Стоял! Стоял! - защитил меня дядька. - Просто мальчика не было видно. Стоял он и его собака.
- Они могут взять даже два чемодана, - подала голос старушка.
И тут очередь стала двигаться и извиваться. Мотька залаяла: на неё всё-таки наступили.
- Тихо, граждане! - прикрикнула продавщица. - Дайте мальчику выбрать. Бери этот, он не такой маркий. Теперь я туда положу пуговицы, два рубля пятьдесят копеек к той сумме. Итого тринадцать ноль шесть в кассу.
Я хотел снова посоветоваться с бабушкой и дядей, но очередь зароптала:
- Не задерживай, мальчик. Плати быстрее. Мы все после работы.
Меня подталкивали к окошку. Кассирша взяла пятнадцать рублей, нажала на кнопки, что-то защёлкало в кассе, загорелось, и выскочил чек на сумму тринадцать рублей ноль шесть копеек.
Потом посыпалась сдача.
Очередь снова понесла нас к прилавку.
- Не забудь, что внутри пуговицы! - напомнила продавщица.
- Какой хозяйственный мальчик! - пела на все голоса очередь.
И женщины начали рассказывать друг другу, какие у них неспособные дети, и если их пошлёшь за кефиром, то они на сдачу обязательно купят мороженое, а вот о таком ребёнке, который думает о хозяйстве, они бы мечтали.
Наконец мы выбрались на улицу.
- Может, продать чемодан? - спрашивал я у Мотьки, но ей явно нравился запах крокодиловой кожи.
Мы удалялись от галантерейного. Впереди засветились витрины продуктового. Я уже привык к мысли, что купил чемодан. Жалко, что я не успел это сделать до отъезда папы в военный городок. Папе бы чемодан пригодился.
В гастроном мы вошли все трое: я, чемодан и Мотя. Я, конечно, подумал, что Мотьку можно было привязать к чемодану и оставить у входа, но с чемоданом я был солиднее.
На оставшиеся деньги нужно было купить сыр, фарш и масло.
В кассе сидела рыжая строгая девица. Таких рыжих я больше не видел. На её носу помещалась масса веснушек.
- Вот и Мотя пришла! - воскликнула кассирша. Оказывается, она нас знала. - Что бы тебе хотелось покушать?
- Двести граммов фарша.
- Плати, Мотя, сорок копеек.
Касса щёлкнула и выдала чек.
- Ещё?
- Триста сыра.
- Подумайте, какая обжористая собака. - И кассирша нажала другие кнопки.
- Нет, сыр я покупаю для нас с мамой. И двести масла.
- Отлично! - улыбалась кассирша. - Плати два рубля две копейки.
Я пересчитал деньги - с мелочью набралось на восемь копеек меньше. Я смутился.
- Нельзя ли, - сказал я виновато, - заплатить вам пока один рубль девяносто четыре копейки, восемь я бы занёс позднее?..
Девушка глядела на меня удивлённо:
- Как же ты берёшь продукты без денег?
- Вы меня не поняли, - начал объяснять я. - Один рубль девяносто четыре копейки у меня есть, нет только восьми копеек. Мама дала десять рублей одной бумажкой, но нам попались чемоданы…
- Но магазин в долг не отпускает! Оглянись, сколько людей ты задержал!
Первый меня понял водопроводчик дядя Вася. Мы его хорошо знали. Однажды он приходил к нам перекрывать воду, потом мы с мамой его три дня искали, пришлось ходить мыться к соседям. Он сдёрнул с головы фуражку и закричал что есть силы:
- Граждане, пособите ребёнку!
Люди защёлкали кошельками, никто не слышал, что там случилось у кассы.
- Зачем, - говорил я. - У меня есть деньги. Я же могу взять меньше фарша…
Как я не сообразил это раньше! Дядя Вася был даже расстроен. И тут кассирша, услышав мою просьбу, перебила чек на пятьдесят граммов фарша меньше.
- Тютелька в тютельку, - обрадовалась она. - Ещё получишь две копейки сдачи. На две копейки вы с Мотей сможете поговорить по телефону.
Мама открыла дверь и пошла на кухню. По дороге она оглянулась. Ещё раз. Брови её поползли вверх. Она спросила:
- Что у тебя в руках, Саня?
- Чемодан, - похвастался я. - Из крокодиловой кожи.
Мама молчала. Пришлось объяснять.
- Ты бы поглядела, какая очередь стояла за ними. И как трудно было его купить.
- Но ты же должен был купить пу-го-ви-цы!..
- Они в чемодане. Но когда я их брал, то очередь стала говорить, что чемодан тоже нужен…
- И сколько он стоит?
- Недорого, - утешил я. - Всего десять рублей пятьдесят шесть копеек. Пуговицы - два пятьдесят. Итого я истратил на промтовары тринадцать рублей ноль шесть копеек.
- Но у тебя было всего десять? - стала заикаться мама.
- Ага, - кивнул я. - Но мне одолжил дядька из седьмой квартиры, ты спасала его внука.
Мама молчала. Я понял, что она ещё хочет узнать, купил ли я ей продукты.
- На остальные деньги я взял триста сыра, двести масла и сто пятьдесят фарша. Ты уж не сердись, мама, но мне не хватало восьми копеек, чтобы купить двести граммов.
И тогда мама стала смеяться. Она так хохотала, что у неё выступили слёзы. И я тоже стал потихонечку хихикать. Я был очень рад, что доставил ей такое удовольствие.
Пока мы смеялись - я искал в кармане сдачу. Нашёл. И тогда протянул ей деньги.
- Вот, - сказал я маме. - А на две копейки мы ещё сможем поговорить по телефону…
Я снял поводок с Мотьки и стал раздеваться, но тут в коридор снова вошла мама. В руке её была пятёрка.
- Придётся тебе сходить в седьмую квартиру, - сказала мама. - Отдать долг.
Я спрятал деньги в боковой карман.
- Знаешь, Саня, - сказала мама. - В другой раз ты сам не принимай решений. Лучше посоветуйся с нами…
Она проводила меня до лифта, а когда я нажал кнопку, крикнула мне вдогонку:
- Не забудь этому гражданину сказать "большое спасибо"!
…С утра в воскресенье мама бодро ходила по комнатам и распевала песни.
Иногда мама поглядывала на молчащий телефон.
- Пора бы ему позвонить, - сказал я, понимая, какого звонка она ждёт.
- Позвонит!
И она ещё резвее бралась за уборку, но каждый раз, проходя мимо телефона, косилась в его сторону.
И тут зазвонило так длинно, что к трубке бросились не только мы с мамой, но и Мотька. И так как мама бежала из ванной, а я оказался ближе, то трубку, конечно же, первым схватил я.
- Папа? Это ты?!
- Я! - гудел папа. - А где мама?
Было обидно, что он не хочет говорить со мной. Я так мечтал рассказать ему про записку Галины Ивановны, про чемодан из крокодиловой кожи и про то, как я успешно держу власть в своих руках. Но пришлось уступить трубку. Я понёсся в другую комнату, где у нас был ещё один параллельный аппарат.
- Как ты доехал? - спрашивала мама и отчего-то смеялась звонким, счастливым смехом.
- Отлично! Я, Оля, уже собираюсь возвращаться! Здесь все заняты делом. Времени свободного у людей немного.
- Побудь с друзьями. Не спеши, - говорила мама. - Мы с Санечкой в полном порядке. Он отличник! А вчера купил чемодан из крокодиловой кожи!
- Молодец, Саня! - кричал папа, хотя про чемодан он не понял. - А знаешь, почему я хочу вернуться?
- Не знаю, не знаю!
- Оттого что на аэродроме я видел собственную машину. Я, Оля, гладил её крылья!
Мы молчали.
- Но пока я её гладил, - продолжал папа, - она, машина, подсказывала мне выход…
- Какой?
- Иди, будто бы сказала машина, в гражданский флот, стань гражданским лётчиком. Как ты на это смотришь, Оля?
- Хорошо смотрю, Боря. Хорошо!
И тут в разговор вмешалась телефонистка.
- Время кончилось, - объявила она. - Разъединяю.
- Стойте! - закричал папа. - Я доплачу! Ты поняла, Оля: я собираюсь летать! Я возвращаюсь!
- Мы ждём тебя, - тихо сказала мама, будто бы никто не сможет разъединить её с папой. - Возвращайся. Мы тебя крепко целуем.
- И я вас…
- Какие счастливые! - неожиданно вздохнула телефонистка. - Как приятно вас слушать.
И телефонная трубка загудела.
…А мама сидела у письменного стола и смотрела на чёрную телефонную коробку. Потом она подняла глаза, увидела меня, слегка пододвинулась в кресле.
Я спросил:
- Знаешь, однажды мне папа рассказал, что он тебя полюбил с первого взгляда. А с какого взгляда ты его полюбила?
Мама прикрыла глаза, вспоминая. Слегка дрогнул уголок рта - она улыбнулась.
- Ладно, - согласилась мама. - Раз тебе рассказал папа, то и я расскажу, как это было…
История про большую мамину любовь
…Жить в блокадном Ленинграде становилось всё тяжелее. Мы с сестрой топили мебелью "буржуйки" - так назывались самодельные печки. На улицу почти не выходили - не было сил.
И вот в один прекрасный день к нам в комнату вошёл лётчик, бывший директор нашей школы. Он прилетел с фронта и теперь разыскивал своих учеников, приглашал к себе на ёлку.
…Ах, что это был за праздник, Саня! Какое веселье! Нам дали по куску хлеба, по стакану сладкого чая! Мы танцевали. Помню, у меня были бабушкины валенки, ноги в них совсем не сгибались, но всё же казалось, что я танцую… Потом я уснула.
А когда открыла глаза, около меня сидели бывший директор школы и какой-то мальчик.
- Все разошлись по домам, - сказал директор. - Но тебя, Оля, проводит Борис. Мне же пора возвращаться в часть, продолжать бить фашистов.
Был обстрел. Мы прятались в парадной. После каждого взрыва мальчик сжимал зубы и говорил, что хочет сам бить фашистов.
Около нашего дома мальчик сунул за пазуху руку, достал ломоть хлеба и протянул мне. Тогда, Саня, ничего не было дороже хлеба.
…Прошло много лет. И вот, представь, в Новый год мне пришлось дежурить. Прихожу в квартиру одного лётчика - у него дети заболели гриппом, и вдруг входит сосед, тоже лётчик из их эскадрильи.
Я увидела его и встала. Кажется, я сразу поняла, что в квартиру вошёл тот самый блокадный мальчик.
Днем мы с мамой решили съездить в больницу к Майке.
- Я встретила Марию Петровну, - рассказывала мне мама. - Маечка поправляется и передаёт тебе привет. Её очень интересует, что нового в школе.
Я обрадовался, что мы поедем. Когда-то я злился на Майку, а теперь, как ни старался, не мог вспомнить - за что?
Больница оказалась недалеко. Мама посадила меня в вестибюле, а сама пошла в отделение, где её, конечно же, хорошо знали. Рядом сидели бабушки с кульками и авоськами. Говорили только о том, чего можно нести в больницу, а чего - нельзя.
- У меня внучка суп обожает, - говорила какая-то бабушка-старушка. И она тут же вынула кастрюльку, стала расхаживать по вестибюлю с супом, предлагая понюхать. Когда все подтвердили, что суп хорошо пахнет, она вернулась на место и стала ждать, когда её с этим супом пустят к внучке.
Тут меня позвали:
- Дырочкин? К Шистиковой Майе. - Сестричка держала в руках халат. - Кажется, длинноват будет…
Так и оказалось. Сестричка походила вокруг, завернула рукава повыше, подвязала бинтом, стало лучше.
Идти было трудно, я наступал на полу халата.
Пока мы двигались по длинному коридору, мимо нас в мягких тапочках скользили сёстры, торопились врачи; а из-за стеклянных дверей за нами следили дети.