- Если будет трудно, ты придешь к нам? Обещаешь мне? - тихо сказала Марья Антоновна.
Не предостережение, не укор - скрытую тревогу угадала в ее словах Лена. Но едва успела кивнуть, Ольга Веньяминовна высунулась из двери:
- Леночка, ты же простудишься! Ай-ай-ай!.. Всего наилучшего, привет Дарье Степановне!
- Ее зовут Дарья Кузьминишна, - сказала Лена, возвращаясь в столовую.
Тетка стояла у окна, покусывая зубами кружево носового платка, ничего не ответила.
И еще прошло несколько томительных дней. И однажды в квартире Стахеевых неожиданно появились двое: председатель их домового жилищного товарищества со своим заместителем, мрачноватым дядей в тужурке.
Николая Николаевича опять не было, Ольга Веньяминовна встретила их в передней, упорно не желая пропускать дальше.
- Поговорить требуется, - сказал председатель, все-таки проходя в столовую.
- О чем? - холодно-вежливо спросила Ольга Веньяминовна.
Повел он разговор о трудностях коммунального строительства в столице, об излишках площади и жилищном голоде.
- Какой голод, почему? - недоуменно вскидывала брови Ольга Веньяминовна. - Мы-то тут при чем?
- Гражданочка, вы, извиняюсь, вполне культурная, сами разберитесь: вдвоем с мужем четыре комнаты занимаете! У нас же люди с ребятишками, бывает, в подвалах живут.
- Меня мало интересует, кто где живет, - ледяным тоном возразила Ольга Веньяминовна.
- Это-то точно. Зато нас крепко интересует, - пробасил мрачный заместитель.
- И ваши претензии неосновательны. Мы с мужем живем в четырех комнатах не вдвоем, а как раз вчетвером! - не без злорадства показала она на безмолвно стоявших в дверях Лену с Найле.
- Аккурат в самую точку, - обрадовался чему-то заместитель.
- Об этом факте и желательно разобраться. - Председатель положил на стол разбухшую папку, и Ольгу Веньяминовну покорежило. - Указанные вами молодые товарищи прав на самостоятельную площадь от вас ведь не получали, верно? Формальных, извиняюсь, прав?
- То есть каких таких формальных прав? - возмутилась Ольга Веньяминовна. - Евлахова взята мной из детского дома! Вам понятно? Добровольно взята. Я сделала гуманное дело, а теперь вы еще требуете…
- Гражданочка, не требуем! - Председатель страдальчески морщился. - Взываем! К вашей сознательности!
- Вопрос ясен, - пробасил опять заместитель. - Поскольку детдомовка, одну комнату оформите за ней, и точка.
- Это же наша квартира, а не ее! - вскрикнула Ольга Веньяминовна.
- Не ваша, извиняюсь, го-су-дарственная! Теперь вот она, - председатель ткнул пальцем в побледневшую, решительную Найле. - Нам же известно, на сундуке в кухне спит, как все равно эксплуатируемая прислуга. Выделите и ей по закону соответственную площадь. Безусловно заслужила.
- Я к Василию Федоровичу переезжаю. Мы с Василием Федоровичем у него в заводе будем жить, - вдруг очень тихо и четко сказала Найле, и узкие глаза ее с длинными ресницами осветили при этом все худое усталое лицо.
- Уезжаешь? - Ольга Веньяминовна истерично схватилась за горло. - Нажаловалась? И уезжаешь?
- Гражданочка, спокойно. - Председатель взял ее за руку, она отшатнулась. - Насчет жалоб напрасно упрекаете, слова не было. Давайте договоримся полюбовно. Хозяина вашего, извиняюсь, супруга, не позовете ли? Кстати, и с его места работы справочку надо, для исчисления новой квартплаты.
- Мужа в настоящий момент нет дома. - Лицо Ольги Веньяминовны мгновенно покрылось пятнами и стало как маска. - А справку… Что ж, представим, конечно. Разве в этом дело? Если требуется…
- Насчет же площади, поскольку данный молодой товарищ не претендует, - он снова ткнул на Найле, - уж вы одну комнатку для нужд трудящегося населения выделите! По своему усмотрению. Вещички собственноручно, куда укажете, в полной сохранности перетащим.
- Перетащим, - подтвердил заместитель.
Так в конце концов и получилось.
Ольга Веньяминовна в тот вечер долго шепталась с вернувшимся Николаем Николаевичем. В результате ее ореховая спальня с туалетом, пуфами и кушеткой перекочевала в прежде просторную столовую. Столовая как будто сразу превратилась в мебельный комиссионный магазин. Ленина комнатка осталась прежней. Ольга Веньяминовна иногда заглядывала в нее с растерянным, злым лицом и тотчас, громко хлопнув дверью, уходила. А в ее спальню вскоре въехали новые жильцы: работница текстильной фабрики с четырьмя ребятишками.
Как-то под окнами мощно прогудел грузовик.
Первыми в стахеевской передней вместе с запахом свежего ветра и снега появились два красноносых и краснощеких мальчугана. Кряхтя, как настоящие грузчики, они вволокли связанные вместе детскую кроватку с никелевыми шарами, санки и лыжи. Потом появилась девчушка, тащившая большой, чуть ли не с нее ростом, сверток из одеял и чего-то белого.
- Здравствуйте! - тоненько сказала девчушка открывшей дверь Лене (Ольга Веньяминовна заперлась в кабинете). - Меня звать Катя. А тут братик мой, Ванюшка… - и тронула сверток подбородком.
И наконец, следуя за груженным домашним скарбом шофером, вошла рослая сероглазая женщина в полушубке и пуховом платке. На ворсинках платка сверкали капли стаявшего снега.
- Ох, темно как у вас тут с улицы! Куда вещи несть, покажешь? - звучно и просто обратилась она к Лене. - Вот и перебрались… Давай знакомиться!
Стукнув, поставила на пол большую связку перетянутых шнурком книг и крепко тряхнула Лене руку.
А со следующего утра звонкие ребячьи голоса, шлепки и рев уже оглашали то коридор, то кухню, то ванную, где мальчишки мигом напустили воды и устроили из лохани корабль с парусом.
Председатель жилтоварищества появился в квартире еще раз. Принес и вывесил на кухне плакат с рисунком и текстом.
- Что… это? - брезгливо спросила вышедшая Ольга Веньяминовна.
- Распорядок общественной жизни, - пояснил председатель. - Поскольку теперь квартира коммунальная. И вообще… жильцов чтобы не притесняли. Ключики им потрудитесь выдать или пусть сами закажут. Вы же сохраняетесь ответственным лицом за порядок.
Ольга Веньяминовна ушла в столовую и повернула ключ, крикнув Лене:
- Не входи, я должна полежать.
Лене стало жалко ее и смешно. "Ответственное лицо" - это так мало подходило к Ольге Веньяминовне! Лена постояла в кухне, заглянула в коридор. Светловолосая девочка, дочь новой соседки, держась за ручку двери, попросила:
- Открой. Я не могу, застряло.
Лена открыла и вошла вместе с девочкой, та крепко ухватила ее за палец. В бывшей спальне Ольги Веньяминовны все было совсем-совсем иначе. В углу на тумбочке стоял детекторный приемник, рядом - фотографии: буденовцы в шлемах. Над застеленной пикейным одеялом кроватью - полка с книгами. На столе с клеенкой тоже книги, тетрадки, раскрытый пузырек с чернилами и бутылка молока с оранжевой соской. Три пары разных лыж прислонились к старенькому гардеробу. В сдвинутых креслах, как в люльке, спал малыш. Он сосал угол простынки и раздувал толстые щеки.
- А где же твои братья? - с интересом спросила Лена. - Неужели ты одна вот с ним?
- Колька во дворе на санках катается, Гришка на фабрику-кухню за ужином пошел.
- А мама?
- Мама ж на прядильной, в смене!
Лена вынула изо рта ребенка простынку.
- Ты его так всегда и нянчаешь?
- Ой, вы что? - как взрослая, всплеснула девочка руками. - У них в ясельках скарантин сейчас, потому и дома. Я тоже в садик скоро ходить буду.
- Какой скарантин? - не поняла Лена.
- Дезинфекцию делают, - легко выговорила девочка трудное слово. - А ты сказку какую-нибудь знаешь? Расскажи!
- Сказку? - Лена видела два больших чистых и доверчивых глаза. - Ладно.
Отодвинув лежащие стопкой глаженые пеленки, она села на край клеенчатого дивана, девочка тотчас пристроилась рядом.
- Жили-были на свете два маленьких брата… - начала Лена. - Одного звали Клякса, а другого… Такса. Такса катался на санках, а Клякса был непослушный. И когда мама послала его один раз на фабрику-кухню, он вместо этого убежал с мальчишками в лес.
- Это Гришка? - живо спросила девочка.
- Нет, его звали Клякса. В лесу было темно и страшно. Уже пошел снег, и белые елки махали белыми ветками. Но храбрый Клякса…
Лена долго рассказывала сказку. Чего только в ней не было! Девочка слушала жадно, а если Лена замолкала, дергала ее за платье, и в глазах у нее, как звездочки, отражались освещенные напротив окна большого дома.
Бушевал на улице веселый ветер, гонял по небу первые легкие, как пух, снежинки. Лена следила за ними, а думалось ей о Дине, о Всеволоде, об уехавшей к Васе Найле и - об Алешке.
КАЖДОМУ СВОЕ
В Алешкиной жизни тем временем происходило немаловажное.
…Кончалась смена. Один за другим смолкали выключенные станки. Ремни шуршали тише, привычного щелканья не было слышно вовсе. По всему пролету, точно вздох славно поработавшего человека, угасал их шелест. Только что огромный цех двигался - и вот уже, как последний взмах крыльев, все остановилось.
Тогда звонче, сильнее стали голоса людей. Зашевелились, потянулись к проходу не спеша, переговариваясь. И отдельные реплики, слова зазвучали по-домашнему просто, точно это был вовсе не громадный, остекленный, с тяжелыми станками, цепями и кранами цех:
- Ребята, кто на занятия по техминимуму, сбор у конструкторской!
- В клубе сегодня лекция "Международное положение"!
- Братва, рублевку до получки одолжите, на стадион бегу…
Кто-то крикнул:
- Лопухов, ты где? Эй, Федосеев, Алексея найди, к начцеху его зовут.
Алешка был еще возле своего станка. Присев, старательно, до блеска протирал и чистил его. Кто даже недолго, но с увлечением работает, знает, как быстро привыкаешь и начинаешь любить свое рабочее место, "свой" станок. Чудно, как это можно любить станок? А вот Алешка даже голос его научился различать в разноголосом шуме, угадывал по звуку, когда и что не в порядке, ревниво и придирчиво принимал от сменщика… Алешка и весь свой цех тоже любил, с его мощным гулом, ударами, грохотом. С глазастыми, в ширину пролета, колеблющимися от стремительного движения ремней и шкивов лозунгами: "Даешь рабочего-изобретателя!", "Даешь техническое образование!", "Шире дорогу рабочей молодежи"!.. А может, не любил? Просто хорошо было чувствовать себя среди этого грохота и гула хозяином! Спокойным, уверенным и, главное, нужным. Потому что знал: без него станок неподвижен, холоден, мертв. А тронешь его - и вдруг застучит, нальется силой, оживет… И, если надо, опять послушно смолкнет, повинуясь его воле.
Алешка дотер паклей ключ, сверла, убрал кронциркуль, микрометр, хотел снять спецовку, но раздумал. Крикнул Ваське:
- Ты прямо в общежитие?
- Угу.
- Я приду тоже! Ты ступай, догоню… - и быстро пошел по опустевшему уже проходу к винтовой лесенке наверх, в конторку начцеха.
Конторка была маленькая, вроде скворечни. Зато из нее, как с капитанского мостика, отлично просматривался весь цех. И, хоть маленькая, была по высоте разделена антресольками: на них грудой лежали свернутые эскизы, кальки, синьки.
Начцеха стоял под антресолькой с мастером Алешкиного участка. Мастер у них был все тот же, немногословный, строгий. Начцеха - пожилой, разговорчивый и быстрый, как шарик. Стеклянная дверка хлопнула, заходила ходуном. Алешка спросил громко:
- Звали меня, товарищ начцеха?
Тот кивнул:
- Эге, садись… - и продолжал толковать что-то мастеру, вскидывая толстенькие руки.
Когда Алешка после больницы вышел на работу, не только товарищи, но и наладчики, инструктора и ребята соседних бригад расспрашивали его о случившемся, жалели, подбодряли. Один мастер встретил, как будто ничего не произошло. Зато когда кто-то из токарей предложил дать Лопухову наряд полегче, потому что он "битый", мастер оборвал резко:
- За одного битого двух, как ты, небитых дают! - и выписал наряд очень сложный, но требующий больше смекалки, чем физического напряжения.
Алешке тогда здорово пришлось пошевелить мозгами!
- Так, голуба… - Начцеха вдруг повернулся всем корпусом, вскинул руки к антресольке и ловко, как фокусник, вытащил из груды других бумажную трубку. - А ну, читай нам это.
Шуршащий голубой лист лег на стол перед Алешкой. По листу были напутаны белые линии, мелкие циферки засыпали его наподобие снежинок.
- Как… то есть? - хмурясь, спросил Алешка.
- Читай, читай! - Начцеха точно шутку шутил. - По-твоему, это что?
- Чертеж! - выпалил Алешка.
- А, чертеж. Сам вижу, не слепой. С чего чертеж?
- Не знаю.
- Та ж просто бабочка с твоей станины! - Начцеха был украинец. - Туточки шайбочка малюсенькая, туточки болт двухдюймовый. Туточки - патроны. Неужто не бачишь? Читай!
- Я чертежи читать еще не умею.
- А, "не умею"! "Еще"! На то ж мы с мастером тебя и звали! Дюже хорош токарь - собственного станка по чертежу не прочтет. Учиться пойдешь? - Начцеха вдруг навалился на Алешку и почти закричал сердито: - Вперед на рабфак, у тебя ж семь классов? После в вуз. Машиностроительный либо другой, по мозгам. Пойдешь?
Алешка подумал и сказал:
- Ясно, пойду.
- Завком тебе путевку на рабфак выделяет, - строго пояснил мастер. - Без отрыва. Плюс стипендия. Ясно?
- Факт, ясно! - сказал Алешка.
- Завтра вечером в клубе путевки выдавать будут. В торжественной обстановке. Ты аккурат в том доме, где рабфак, теперь живешь? Там и учиться станешь.
- А вы откуда узнали, где живу? - во весь рот улыбнулся Алешка.
- Слухом земля полнится, - сухо ответил мастер.
Алешка не догнал Ваську по дороге в общежитие.
И не успел, и захотелось побыть одному. Завод посылает его на рабфак! Справится ли? И почему именно его? Было хорошо, радостно, но жутко. А вдруг это Марья Антоновна с Андреем Николаевичем как-нибудь дали знать в завком, упросили послать именно его? Нет, куда им - заняты с утра до ночи… Все равно хорошо, и они порадуются.
Алешка топал вдоль заводского забора, разбрызгивая талый снег. Зима никак не становилась, все время то холодало, то теплело. Фонари вдоль улицы горели, как бусины. Трамвай отчаянно визжал на повороте. Дунул мокрый ветер, брызнул дождем. Руки у Алешки стыли, он замахал ими, как мельница, и вдруг запел громко: "Шли лихие эскадроны…"
- Лопухов, да это ты? Или не ты?.. Ай, батюшки, никак, выпивши?
Уборщица из их общежития, на которую Алешка чуть не налетел, шарахнулась от него в сторону и тотчас вцепилась в плечо.
- Что вы, тетя Маруся, я просто…
- Здрасте-пожалте, племянничек! Ну-ка, дыхни. Дыхни, говорят! Нет, вроде тверезый. А то б распатронила, даром что из общежития на квартиру утек.
- Я, тетя Маруся, вернусь.
- А уж Федосеев твой кралю себе отхватил, чисто веточка вишневая! Быть ей у нас активисткой, помяни мое слово! Нынче баб подбила в кооперации кроликов покупать, хозяевать теперь учит. Зашел бы хоть, поглядел…
- А я к ним и иду! - гаркнул Алешка, одним махом перепрыгивая лужу и сворачивая в переулок к бывшему своему общежитию.
Он знал: ребята мехцеха отхлопотали у коменданта разрешение, пока завод выделит Ваське с Найле, как молодоженам, самостоятельную комнату, перегородить их общую. И как раз сегодня собирались городить. Надо было помочь, ну и, конечно, поделиться своей радостью.
Как обычно по вечерам, общежитие походило на громадный гудящий улей. Хлопали бесконечные двери, гоняли по коридору приведенные из детского сада ребятишки, журчала и плескалась в умывальной вода. На кухне особенно часто и бойко перестукивали ножи.
Мимоходом Алешка заглянул туда. Необычайное его поразило зрелище…
У выстроившихся вдоль стен столиков дружно колдовали над чем-то розовым с десяток старух. А посредине, как полководец, держа на весу такое же розовое, командовала Найле. Над головой у нее покачивался от кухонного жара плакат: задорная дивчина в красной кофточке и подпись: "Домашние хозяйки, ломайте заплесневелый быт!"
- Кролика надо разделывать так, - четко и ясно говорила Найле, поворачиваясь поочередно к каждой старухе. - Самая нежная у него часть - грудка. Ее тушат в сметане с добавлением перца и лаврового листа… Ой, Леша, это же вы! - заметила она вдруг стоящего с вытаращенными глазами Алешку. - Проходите к Василию Федоровичу, я скоро освобожусь…
Алешка не выдержал, прыснул в кулак. И, трясясь от смеха, заспешил в конец коридора, к своей старой комнате. Оттуда слышался уже не дробный стук ножей: удары топора, молотков, пронзительный визг. Алешка вошел в дверь и свистнул.
Знакомая, с круглой высокой печкой и рядами коек комната превратилась в столярную мастерскую. Койки были сдвинуты к стене и прикрыты газетами, тумбочки тоже. Там, где раньше висела ситцевая занавеска, возвышались брусья-стойки. Два парня молотили по ним, крепя к полу. Два других старательно распиливали визжащей пилой доску. Кто-то разводил в жестянке, грея на углях печки, столярный клей, кто-то тесал топором стойку… Сам Васька с довольным и деловым лицом, зажав зубами гвозди, ползал на карачках по полу, мудруя над фанерным листом.
- Здорово, друзья! - крикнул Алешка. - Меня начцеха вызвал, потому и запоздал. Показывайте, чего делать? Понимаете, какая штука: на рабфак посылают…
- Вот оно что! Неплохо… А мы знали, нарочно тебе до срока не говорили! - загудело в ответ. - Валяй, раздевайся, комендант к десяти перегородку принимать зайдет…
Алешка сбросил куртку, ушанку и включился в общую работу.
Час спустя самодеятельному коллективу плотников был дан сигнал на перерыв. Просигналила о нем Найле. Вместе с ней и одной из старух в комнату вплыл изумительный щекочущий аромат чего-то жареного, домашнего. Найле внесла шипящий противень, ее спутница - большую сковороду с румяной картошкой. Что шипело на противне, обложенное зеленью и кореньями, ребята недолго разглядывали. Живехонько расселись как попало на опрокинутые табуретки, доски, прямо на пол. По-доставали из тумбочек миски, вилки, ножи…
Найле и ее помощница оделяли крольчатиной всех строго поровну. Комната наполнилась теперь хрустом, довольным причмокиванием, смачными возгласами. И это продолжалось до тех пор, пока не обглодали все до косточки!