- Слушателей нет. Есть участники спора. Согласны? Начнет его вам известный…
На эстраду, не дав ему договорить, выбежал короткий человечек в сияющих очках, с разбухшим портфелем. Высокий развел руками и спрыгнул прямо в зал.
- Я буду краток! Я привык сразу брать быка за рога!.. - начал коротыш.
- Опять этот? Попал уже раз в фельетон…
- Нет, не скажите, эрудит!
- А, краснобай… - зашептались вокруг.
Коротыш бросил портфель прямо на пол:
- Общеизвестна поговорка: "Курица - не птица, студентка - не девица"!
Зал грохнул. Аплодисменты потонули в топоте, свисте.
- Это кто, поэт? - шепотом спросила Лена.
- Молчи!.. - зашипела Дина. - Поэты позже, сначала диспут о современной молодежи. Этого выпустили для затравки.
Коротыш театрально поднял руку:
- Аудитория подготовлена? Начинаю. Грядущее ждет от нас ответа. Кто же оно, поколение сильных, смелых, могучих?
Говорил он горячо, но его то и дело перебивали каверзными репликами:
- Старо и туманно! О какой молодежи вы распространяетесь? На заводе бы поработали, деревню понюхали!..
Коротыш огрызался, подпрыгивал от ярости. Лена плохо понимала его. Перепутываясь, сыпались слова: новая этика, буржуазные предрассудки, отрыжка нэпа, угроза мещанства, проблемы пола… Зато она с интересом рассматривала сидящих и даже стоящих в зале. Тут были и разряженные дамы в мехах, и румяные стриженые девушки в косоворотках, большеротые юнцы, вроде того лохмача, дяди во френчах и старцы в пенсне, с блокнотами в руках… Дина же слушала оратора с горящими ушами, раздувая ноздри, толкала Лену в бок, азартно шепча:
- Ты слышишь, эмо-цио-нальный?
Или:
- Старый идиот, это же надо доказать!
Когда в зале разгоралась перепалка, Лена тоже начинала хлопать или повизгивать. Было так занятно!
Но вот слово взял секретарь комсомола большого московского завода. На эстраду тихо, словно робея, вышел застенчивый с виду паренек в ковбойке. У него были льняные волосы и мальчишеский ясный голос.
- Предыдущий оратор знает все, - насмешливо и звонко сказал он. - Вы убедились в этом. Он спец в вопросах философии, литературы, истории. Он знает точно, что, когда и кто из великих людей сказал по любому вопросу… - Паренек помолчал. - Но он очень плохо знает то, о чем должен был говорить: нашу советскую молодежь!
Теперь зал грохнул, раскатился овацией.
- Правильно! - пискнула и Лена.
- Ты-то что понимаешь? - изумилась Дина.
- Я не понимаю, я чувствую!
- Ну и сиди тихо со своими чувствами. Он замечательно говорит. Смотри, очкарик уже лысину вытирает. Сейчас от него мокрое место останется!
- А ты тоже молчи, слушать мешаешь, - отомстила Лена.
С каждым словом паренька в зале становилось тише, напряженнее.
- Наша советская молодежь - это не те, кто шляется по пивным и выламывает ноги в чарльстоне, не зная, чем себя занять. Видимо, их-то и имел в виду предыдущий оратор… Но он ни слова не сказал о той молодежи, которая строит далекий Турксиб, закладывает Магнитку, возводит тракторный завод! Разве революционная романтика кончилась вместе с гражданской войной и нашей молодежи досталась обыденщина мелких дел? А Днепрогэс? А борьба с кулачеством? Разве это не революционная романтика? Это тот же фронт! И в первых его рядах - лучшие представители нашей молодежи!..
Паренек дал утихнуть неистовой волне аплодисментов.
- Товарищи! Борьба с прошлым продолжается везде и всюду. В быту, в сознании, на стройках и на полях нашей великой страны. Борьба за новую, прекрасную жизнь, за нового, красивого человека…
После перерыва, во время которого Дина бесцеремонно разглядывала всех, а Лена купила в буфете шоколадку, от половины которой Дина презрительно отказалась, появились поэты.
Первым на эстраду стремительно вышел красавец с великолепными, вразлет, бровями и бархатным, как у актера, голосом (зал стих в упоении) прочел:
…Любовь?
Остановимся, товарищи, на этом.
Любовь - это, видите ли, дождь лучевой!
Он высмуглит сердце огнем и светом,
Потом остановится, и нет ничего…
Бархатный голос потопил восторженный взрыв.
Второй поэт был маленький, юркий, с копной черных нечесаных волос. В стихах он сокрушался о том, что поздно родился, не мог штурмовать Зимний дворец, рубиться с белогвардейцами рядом с Буденным… Он завидовал прошлому отцов… Его сменил поэт совсем молодой, в развевающемся клетчатом шарфе на шее.
- Я, как видите, не старик! - задорно объявил он. - Но не жалею, что опоздал родиться. Вздыхать и сожалеть о прошлом - дело бесполезное. А интересного и сейчас хватает, и тем для стихов - вагон.
В зале засмеялись:
- Ближе к делу!
И он прочел стихи простые и горячие, о том, как ядрено пахнет весенняя земля, когда вся деревня выходит на работу, а неистовые жаворонки в небе заглушают стук трактора!
- Динка, знаешь, он чем-то на Алешку похож, - решила Лена.
- П-пожалуй.
Потом на эстраде появился солидный мужчина в модном костюме.
- Молодежь - это будущее! - пророкотал он. - Она сбросила обветшалые формы старого мира, писать о ней и для нее надо новыми словами и образами! - И прочел что-то звучное, но совершенно непонятное, на каком-то заумном языке.
Лене стало смешно и весело.
Следующий поэт, бледный юноша со впалыми щеками, прокричал рифмованные строчки про то, что луна, соловьи, розы и мещанская любовь устарели. Все это надо заменить машинами! Ему тоже хлопали, но больше смеялись.
А потом поэты полезли на эстраду уже прямо из зала. Поднялся невообразимый шум. Кругом свистели, орали, топали… Лена, перегнувшись, кричала в восторге вместе со всеми:
- Еще, давай еще!
Или:
- Долой, хватит!
- Вот бешеная тихоня!.. - шипела Дина. - Сиди смирно. Еще не то было бы, если он выступил…
- Кто? Кто - он?
- Ма-я-ковский!
Но тут от кулис быстренько отскочил сухопарый распорядитель, выключил свет. И возбужденная, гудящая толпа повалила к выходу.
- Ты же ничего не знаешь! - говорила Дина уже на улице, рубя кулаком воздух и шагая крупно, не разбирая дороги. - Ты же прокисла в этом своем медвежьем углу с креслами…
- Я не прокисла!
- Ты же понятия не имеешь, например, что Максим Горький написал недавно потрясающую статью против пошлости.
- Против пошлости?
- Или что самолет "Страна Советов" готовится к грандиозному перелету Москва - Нью-Йорк - Москва, а ледокол "Красин" уже… Что, имеешь хоть какое-нибудь представление?
- Вот и имею! В газете было!
- Ты же не читаешь никаких общественно-политических журналов!
- Не читаю, - согласилась Лена, прыгая через лужу.
- Ручаюсь, даже не слышала об открытии грандиозной фабрики-кухни для раскрепощения женщин.
- Нет, слышала! - перебила Лена. - Динка, но ты мне скажешь наконец, что же такое было с Алешей? И я тебе кое-что расскажу…
- Если про твоего важного дядьку, что его вытурили с работы, так я и слушать не желаю. И не разевай от удивления рот, ты похожа на рыбу. Нам все прекрасно известно от Васьки, а ему - от Найле.
- Нет, я хотела и про другое, не только про это. - Голос у Лены зазвенел.
- Алешка, между прочим, вовсе не желает тебя видеть! - ревниво и заносчиво заявила Дина. - У меня создалось впечатление, он на тебя сильно обижен.
- Обижен? Не желает? - У Лены тоже заносчиво вздернулась верхняя губа. - В таком случае… Динка, Динка, мне так много надо рассказать тебе!..
- Может быть, опять про этого твоего инженерчика?
- И про него тоже. Понимаешь, мы с ним один раз ходили… Там все, все было очень странно! Но, по-моему, Всеволод не такой… Он говорит…
А неугомонная даже в поздние часы Москва гнала перед ними и за ними людские голоса, дальние заводские гудки, автомобильные сирены и шелест мокрого снега под ногами прохожих.
РАЗРЫВ
Зима наконец пришла, и снег лег прочно.
Несмотря на запрещение Ольги Веньяминовны, Лена решила пойти на Остоженку. Мучали Динкины слова, что Алеша чем-то обижен. Да и у Стахеевых стало невтерпеж…
Лена шла по малолюдной Остоженке, с удовольствием притаптывая ногами хрустящий ледок. Был ясный морозный вечер, с прозрачным воздухом, темно-синим беззвездным небом, на котором причудливо громоздились черные дома с освещенными вразнобой Окнами. Вот и здание рабфака… По широким ступеням подъезда в кожаных, как у Дины, куртках, в тулупах с гвалтом и хохотом спускались и взбегали рабфаковцы.
Лена вошла в переулок, тоже взбежала по лестнице. Прошла огромный, заваленный корытами и хламом коридор, стукнула в дверь. В комнате у стола за стопкой тетрадей сидела Марья Антоновна и, улыбаясь, смотрела на карандаш, которым поправляла ошибки.
- Здравствуйте, Марья Антоновна! Можно?
- А, это ты? Входи, входи… Как живешь, Лена?
- Помните, вы тогда сказали: если будет трудно, приходи. Мне не трудно, я не потому. Просто захотелось… - Лене отчего-то было приятно сказать это.
- Вот и хорошо! Я рада тебе. Раздевайся, садись.
- А нянечки… то есть Дарьи Кузьминишны, нету?
- Мама, то есть нянечка, скоро придет! - рассмеялась Марья Антоновна. - Чудесная сегодня погода, правда? Мама и решила прогуляться.
Это было необычно, раньше в детдоме она всегда называла ее Дарья Кузьминишна… Лена сняла и повесила на дверь шубку - комната была малюсенькая, не повернуться, - присела на стул. Шумно вздохнув, спросила:
- А правда, что Алеша теперь живет с вами?
- С Андреем Николаевичем и с нами, ты хочешь сказать? Правда. Он учится в вечерней смене нашего рабфака, без отрыва от станка. Давай-ка попьем вместе чаю!
Сдвинув тетрадки, Марья Антоновна поставила на стол чашки, сняла чайник (он кипел тут же на керосинке), налила Лене первой.
- Твой дядя все еще нигде не работает?
- А… вы знаете? Все?
- Ну, не все, но кое-что. От Васи. Ты же мне ничего не рассказывала о своих родственниках!.. - Она помолчала, ожидая ответа, но Лена только опустила голову. - Скажи, ты часто видишься с Диной?
- Нет. Редко все-таки.
- Это жаль. А больше ни с кем из наших девочек? Да, я тоже о многих ничего не знаю. Но верю, они не забыли нас. Послушай, а ты ведь стала красивая!
Лена порозовела от удовольствия.
- По старому времени сказали бы: совсем невеста.
Лена подумала, подумала и спросила:
- Марья Антоновна, а вы когда-нибудь были… вот вы сказали… невестой?
Откинув гладко зачесанную голову и блестя ровными зубами - лицо у нее неузнаваемо похорошело, - Марья Антоновна рассмеялась так заразительно, что Лена заулыбалась.
- Значит, ты все же допускаешь, что и я когда-то была молодой? - вытирая проступившие слезы, спросила она.
- Конечно, допускаю. - Лене стало очень приятно, что у них такой неожиданный разговор. - Конечно!
- Да. У меня был жених. Он погиб в восемнадцатом году на Урале. Там шла гражданская война… - Марья Антоновна задумалась, печально и ясно глядя перед собой.
- Вы очень… любили его? - Лена спрашивала осторожно, стараясь не сделать больно.
- Очень. Это был замечательный человек, Лена. Когда-нибудь я расскажу тебе о нем.
- И вы не забывали его? Никогда?
- Никогда. Я бы не могла забыть, даже если б хотела. В жизни трудное и тяжелое забывается гораздо легче. А прекрасное остается навсегда. Так уж, в общем, устроены люди.
Что-то страшно знакомое прозвучало вдруг в последней фразе. Да, "в общем"!.. Не у Марьи ли Антоновны перенял Алеша это слово?
- А можно… я пойду к нему? - Лена говорила тихо, боясь спугнуть с ее лица это удивительное выражение светлой грусти.
- К кому, Лена?
- К Алеше.
- Конечно. Четвертая дверь налево. Иди, позови его тоже пить чай!
Лена вышла быстро, чуть не стукнувшись лбом о притолоку. Отчего же вдруг так страшно стало увидеть Алешку?
Она не чувствовала себя перед ним виноватой, нет, это было не то слово. И все же смутно понимала - для его обиды есть основание.
Алешка стоял в такой же крошечной комнате, загородив плечом свет настольной лампы, будто оберегая разложенные истрепанные книги, миллиметровку… Андрей Николаевич, постаревший - Лена не видела его давно, - сухонький, как мальчик, возился с чем-то у окна. На ее несмелые шаги обернулся, приветливо закивал головой и сразу ушел. Видно, не хотел мешать? Или знал что-то? У Лены перехватило горло.
- Здравствуй, Алеша!
- Здравствуй, Лена.
Так они постояли друг против друга, не подавая рук. Алешка глядел в пол, Лена с тревогой и лаской - на него. Как исхудал, осунулся! Даже нос заострился, подвело глаза. А скулы выдавались резко, и костлявые мальчишеские плечи ссутулились… Или все это бросалось в глаза от невольного сравнения с широкоплечим небрежным Всеволодом? Лена переступила с ноги на ногу.
- Алеша, ты болел, мне Дина говорила?
- Болел. А ты… как живешь?
- Я хорошо, я ничего. Что это ты делаешь?
- Черчу.
- Ты-и? Зачем?
Он молча сгреб книги, справочники, прикрыл миллиметровкой.
- На рабфаке задают.
- Я знаю, тебя с завода послали, Динка говорила… А после пойдешь в вуз? И ты уже комсомолец? Как хорошо!
- Да, неплохо. А ты так и прижилась у этих своих… бывших? Понравилось?
- Алеша, ты на меня за что-нибудь сердишься?
- За что мне на тебя сердиться?
- Я ведь скоро буду чертежницей, давай помогу? Ты только объясни!
- Зачем мне помогать? Один, что ли, не справлюсь?
- Ой, Алешка, я тебя так давно не видела! С самого лета!
Он сказал негромко:
- Я-то тебя видел.
- Ты? Где? Когда?
Лицо его быстро холодело, становилось чужим.
- В цирке. Чуть не рядом сидели.
- Ах, в цирке! Ах, да. Почему же я тебя не видела! - Но она смутилась. - Почему ты не подошел?
- Не до меня тебе было. С этого ракеточника - плэ, рэди! - глаз не сводила.
Лена вспыхнула:
- Ну, знаешь, во всяком случае он повежливее тебя!
- Еще бы, умеет обхаживать…
- Алеша, как тебе не стыдно, как ты можешь?
Но он уже плохо владел собой. А она подошла ближе, улыбнулась, протянула обе руки…
- Ты же по-прежнему мой самый близкий друг! Алешка!..
Он дико посмотрел на нее.
- И я ни в чем, ни в чем перед тобой…
Он отпрянул и вдруг его точно прорвало. Побелевшими губами, наваливаясь на стол, заговорил сдавленно, почти шепотом:
- Ты врешь! Ты врешь! Какой я тебе друг? Три месяца и не вспоминала! Зачем ты пришла? Я ведь все знаю, все… Ну и ладно, ходи себе в цирки, сиди с ним на диванах… Еще бы, такой тебе ближе! Только не ври! Не ври!..
- Алеша, молчи, Алеша! Какое ты имеешь право?
- Имею! Потому что я тоже думал - ты мне друг! А ты… А ты…
- Алеша, это же не так! Я и ему про тебя говорила…
- А-а, про меня? Ты не смела ничего говорить обо мне!..
- Почему?
- А почему ты не смотришь мне прямо в глаза? Почему ни разу не могла приехать к Васе с Найле, зайти к Динке? Что, молчишь? Разве так относятся к друзьям? Уходи! Уходи!
- Уходить? Ты… меня гонишь? Хорошо, я уйду. И уж больше никогда не приду! Значит, он лучше, благороднее. Он бы ни за что, никогда…
- А мне плевать на его благородие! Слышишь, плевать!
- Ах, так? Может, тебе и на меня плевать? Хорошо же! Пусть! Это мой лучший… Да, вот тебе! Это мой будущий…
- Уходи! Уходи! - Глаза у него были синие от обиды и ненависти.
И надо же: в эту самую минуту в открывшуюся дверь вихрем ворвалась… ну конечно, она - Дина!
Сложное чувство, владевшее ею после Лениного письма, наверное, и толкнуло ее именно сегодня, сейчас примчаться к Алешке. Разговор по дороге из Политехнического музея подтвердил серьезность положения. Совершенно ясно, что Ленка готова влюбиться - уродское слово! - в этого своего инженеришку. Прекрасно! О том, что Алешка влюблен в Лену, Дина догадалась давным-давно. Догадалась просто по глазам. Было больно, но никто все равно этого не узнает… Как будто теперь, убедившись, что Ленка увлечена, Дина должна была бы радоваться? А вот нет. Она страдала за Алешку, ревнуя его к Лене, а ее - к этому поганому Всеволоду почти так же, как сам Алешка. Надо было немедленно что-то предпринимать, вытаскивать Ленку. Она посмела на кого-то променять Алешку? Ладно, еще посмотрим!..
И Дина кинулась между ними, стоящими друг против друга со стиснутыми кулаками, с пылающими глазами, как враги. Кинулась, чтобы не то столкнуть, не то помирить… Лена крикнула:
- Хорошо! Я ухожу! Прощай… прощайте!
Всхлипнув, толкнула дверь, пробежала коридор, сдернула, не видя, не слыша Марьи Антоновны, свою шубейку, и - вниз по лестнице, задыхаясь от обиды, едких слез и злости.
Как он посмел? За что? Какое ему, Алешке, дело? Она вправе выбирать себе друзей, она взрослая, работает, вправе даже любить кого хочет, да, да! Что, нет? Она докажет это! И Алешка поймет, но будет поздно! Пусть! Пусть!..
Лена выбежала из переулка, пошла совсем не в ту сторону, откуда пришла. Мороз щипнул ухо. Машинально выдернула из кармана беретик, надела. Алешка, Алешка, как же ты мог?