Навстречу нам выходят какие-то люди, тоже здороваются, папе и маме называют свои имя-отчество, а мне говорят просто: "Здрасте!" Лишь одна тётя, бочком протолкнувшись в малогабаритную дверь, кричит мне:
- Здравствуй, моё солнышко! Какой хорошенький мальчик! Просто прелесть! А я тётя Адя. - И даёт мне руку. Я беру и не знаю, что делать. Рука мягкая, и ни один палец не шевельнётся.
Но тётя Адя уже забыла обо мне. Она что-то говорит другим и катится в соседнюю комнату.
Я долго стою один. Мужчины курят в коридоре, разговаривают о чём-то, все женщины на кухне. А я забиваюсь в угол, к приёмнику, и тихонько кручу ручку настройки. Посвистывает, трещит, гудит. Врывается музыка. Мир дышит гулко и шумно. Отживает последний час старого года. Идёт Новый год!
"Где же Толик? - думаю я. - Где же Толик? Неужели в лесу?.. Один?"
…"А поезд шёл - чик, чик, чик - в Чикаго!"
…"И в наступающем году, я надеюсь, вы будете добиваться таких же крупных надоев?" - "Конечно!"…
"Толик, ну что ж ты, Толик! Как же так?"
И я думаю, какой Толик слабый. Когда ходим за грибами, он устаёт самым первым. Он единственный из наших, кто не может переплыть речку.
И я вспоминаю, как он сегодня доверчиво смотрел на меня своими голубыми глазами, быстро-быстро моргая ресничками…
- За стол! - командует Василь Василич. - Все за стол!
Мы садимся. Радио - на полную громкость. Тишина. И вот… "Дорогие товарищи!.." Все встают. Держат рюмки в руках. С новым счастьем! С Новым годом!! И - ш-ш-ш - Москва. Красная площадь. Бом! Бом! Бом!
- Ура! - кричат все. - Ура!
Как всегда жду я, как люблю эту минуту!
- Ура! С новым счастьем, с Новым годом!
Стреляют бутылки шампанского, шипят и сыплют искры бенгальские огни. Конфетти сыплется на людей, на стол.
- Ура! - громче и дольше всех кричит тётя Адя.
А потом начинаются танцы. Тётя Адя вскакивает, роняя стулья, устремляется ко мне.
- Я с молодым человеком! - Она хватает меня и вытаскивает на середину комнаты. - Тара-ра-ра, тара-ра-ра! - Кладёт руку мне на плечо и начинает меня вертеть туда-сюда.
А я - как робот, которого учат ходить. Спотыкаюсь, тащусь за тётей Адей.
- Тра-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра!
Наконец-то кончилось. Музыка умолкает, и я проворно прошмыгиваю в коридор.
- Что нового, молодой человек!? Ты что такой скучный? - спрашивает Василь Васильевич. Он такого же роста, как и мой папа. Но пошире в плечах, поплотнее. Виски у него начали седеть, - Как дела на учебном фронте?
- Хорошо учится, - отвечает за меня папа, берёт Василь Васильевича под руку. - А я, Вася, всё вспоминаю, как ты меня тогда раненого тащил, под Усть-Нарвой.
- Да чего там! Я тебя или ты меня… Ведь тоже не бросил бы.
Они уходят на кухню, закуривают. Василь Васильевич, попросив у папы разрешения, открывает форточку, и из неё в кухню вливается белый пар. Как будто на улице кто-то курит и выдыхает к нам в помещение.
А я возвращаюсь в комнату и забиваюсь за приёмник. Я думаю о Толике. Может быть, он бредёт сейчас нашим лесом, по пояс проваливаясь в снег? Или, скорчившись, сидит где-нибудь под ёлкой и замерзает? Мне-то хорошо здесь, а каково ему! Ведь он такой слабенький.
"Может быть, сказать папе?"
Я выхожу в коридор.
- Ну что? - спрашивает папа.
- Толик в лесу остался!
- Какой Толик? - не понимает папа.
- Воробьёв.
- Как остался?
Я рассказываю. Папа молчит, смотрит на меня. Затем тихонько хлопает меня по затылку и улыбается:
- Да что ты! Толик, наверное, давно уже дома. Он лучше тебя наш лес знает. Эх ты! - Он ершит мои волосы. - А тебе так хочется к Толику, да? Признайся?
- Нет, правда! Толик мог остаться.
- Ладно, ладно! - говорит папа. - Потерпи! Каждый день с Толиком! - И он уходит.
Я стою в растерянности. Действительно, может быть, Толик уже вернулся? Мы уехали, а он пришёл, сидит себе!
А вдруг остался, тогда что? Что тогда?
Я хорошо знаю Толика. Он может!
- Василь Васильевич, а сейчас электрички ходят? - спрашиваю я.
- Да, последняя в час ночи. А сегодня, может быть, всю ночь. Зачем тебе? Уж не домой ли захотел?
- Нет.
Я припоминаю, что от нас в город в два часа идёт поезд. А сейчас полпервого. Можно съездить и вернуться. Узнать, дома ли Толик, и обратно. Никто не заметит.
Я беру пальто, шапку и ухожу. Одеваюсь уже на улице, на бегу.
Во всей электричке я еду, наверно, один. Теперь я думаю только о том, дома ли Толик? Если дома, то я приду и скажу ему… Я скажу… Я не знаю, что я ему скажу. А если его нет дома?
Чем ближе подъезжаю к своей станции, тем тревожнее становится мне. Прилипаю лицом к стеклу, всматриваюсь в темноту. Вот и посёлок. Во всех окнах дома Воробьёвых горит свет. Значит, Толик дома! Я направляюсь к выходу. "Ну и Толик! Ну и трус! А теперь мне зададут!" Электричка замедляет ход, тише, тише. Останавливается. Раскрываются двери. Но я не выхожу. Я вижу Толикину маму. Она, озябнув, стоит у дома и напряжённо, тревожно смотрит вдаль. Она ждёт. Или мне только кажется?
Двери захлопываются. Электричка сдвигается, постепенно начинает набирать скорость.
Значит, Толика нет дома? Значит, он ещё не пришёл? Он в лесу!
Я выхожу на платформе "Семьдесят восьмой километр".
Тропка в лес, как в глубокую пещеру. Даже неба не видно над головой. Лес весь чёрный, нигде ни просвета. И кажется, что за каждым деревом притаился кто-то, молча следит за мной. Корявые ветки деревьев тянулись ко мне, будто когтистые лапы. Здесь хоть дорога чуть посветлее, что-то видно, а мне надо лезть туда, в темноту.
Электричка затихает вдали, а я всё ещё стою и озираюсь по сторонам, в нерешительности топчусь на одном месте. Может, не ходить? Страшно! Но идти надо. "Шагай, шагай!" - командую я, тихонько переставляю ноги, готовый каждую секунду броситься обратно. Не оглядываюсь, боюсь. Не зову Толика. Убирая голову в плечи, сгорбясь, прохожу под многотонными ветками ёлок. Я не могу определить, где тогда свернул с тропки. Сначала мне кажется, что в этом месте, затем - в другом.
- Толик! - начинаю тихонько звать я. - Толик! Воробей!
Полушёпотом, осторожно, как будто Толик стоит где-то рядом и сейчас откликнется мне. Теперь я уже не знаю, куда иду, от тропки или к ней. Я давно потерял ориентировку и просто бреду по лесу.
- Толик! - всё громче зову. - Воробей!
Идти по снегу так же трудно, как бежать по воде. Спотыкаюсь, падаю и снова иду. Лезу через густой хрусткий ельник.
- Толик! - зову я. - Толик! - и плачу. Ельнику, кажется, не будет конца, он будто перевит колючей проволокой, через него не продраться. Я наваливаюсь на него грудью, упираюсь изо всех сил и лезу, лезу.
Я понимаю, что заблудился.
- Помогите! - кричу я. - Помогите! - Снег, снег со всех сторон, снизу, с боков, коснёшься дерева и сверху - ух! - и ползёт, ползёт, шурша, снежная лавина. А я один! Никого кругом!
- Помогите! Толик! - кричу я. Мне не хочется замерзать здесь в лесу. Только не останавливаться, только не останавливаться! В ногах невыносимая боль, я потерял рукавицу и теперь у меня замерзает рука. Прячу её в карман и лезу, не глядя куда.
- Толик! Толик! - Мне кажется, что кто-то хватается за меня, держит. - А-а-а!
И совершенно неожиданно выхожу на поле. Далеко впереди вижу огни. Там люди, тепло. Тепло! Я осматриваюсь. Совсем рядом со мной полотно железной дороги. Я выбираюсь на него и, всхлипывая, спотыкаясь, бегу к посёлку. Это наш посёлок.
"А Толик, как же Толик? Замёрз Толик! Спасать надо! Людей звать!"
В нашем доме горит свет. Я осторожно открываю дверь и вхожу в комнату. За столом папа и Василь Васильевич. Они долго и пристально смотрят на меня. Я почему-то робею и смущённо отворачиваюсь.
- Ты где был? - строго спрашивает папа.
- За Толиком, - чуть слышно бурчу я.
- Отвечай правду!
- За Толиком, - повторяю я.
Папа хватает меня за рукав.
- Толик уже давно спит, я к нему заходил. А ты где был? Говори!
Мне стыдно Василь Васильевича, и я молчу. Толик, Толик! Мне вдруг становится так горько.
- Где ты врать научился? - говорит папа.
- Не надо! - говорит Василь Васильевич.
- Он испортил весь праздник!
- А ты узнай!.. - кричу я.
- Ну зачем так! - успокаивает Василь Васильевич папу. - Одевайся - и идём. Там нас ждут, волнуются. А мальчишка пусть спать ложится. В их возрасте это бывает.
- А всё-таки, где ты был? - спрашивает меня Василь Васильевич.
- За Толиком.
- Кто такой Толик?
- Да есть тут один дружок, - поясняет папа.
- Ну, так и что же Толик?
- В лесу остался. Когда за ёлками ходили, - говорю я.
- В лесу? - удивлённо переспрашивает Василь Васильевич. - А что же ты отцу-то не сказал?
- Я говорил.
- Говорил, - вздыхает папа. - Надо было как следует сказать, по-настоящему. - В голосе его звучит неуверенность, досада.
- Так, так… - Василь Васильевич смотрит на меня. - И ты, значит, поехал? Искать? Один в лес? Всё понятно… Пожалуй, ты прав… Ну, ложись-ка спать. Идём, - зовёт он папу.
Они уходят. В коридоре хлопает дверь.
- Что же ты так парня-то, - слышу я, как тихо, с укоризной говорит Василь Васильевич папе. Они проходят под окном. - Ведь он у тебя видишь какой… Парень-то молодец!..
Заглушая голоса, гулко скрипит под ногами промороженный снег.
Яков Ноевич Длуголенский
Два одинаковых велосипеда
Летом Женька жил на даче.
Вообще-то он предпочёл бы жить где-нибудь в другом месте, скажем, в пионерлагере, но мама говорила, что на даче воздух лучше, потому что, когда триста пионеров и школьников пройдут по территории лагеря, от пыли и гомона нечем становится дышать.
Кроме Женьки, на даче жили хозяева и артист Рымша, который глотал пинг-понговые шарики и вынимал их из Женькиного уха.
Рымша приезжал на дачу каждый понедельник - понедельник был у него выходной. И хотя в остальные дни комната Рымши была незанятой, Женьке всё равно казалось, что в ней сидит Рымша.
Однажды - это было в пятницу - Женька заглянул в комнату, зная наверняка, что Рымши нет, и - остолбенел: Рымша был! Рымша, одетый во всё чёрное, молился на электрический счётчик.
- Вы верите в бога? - оторопело спросил Женька.
- Нет, - ответил Рымша.
- Тогда… что же вы делаете?
- Молюсь.
Напуганный Женька попятился из комнаты. И пришёл в себя только дома, когда узнал от сестры, что Рымша - артист.
С тех пор он ходил за Рымшей, ожидая неизвестно чего.
Сегодня он встретил Рымшу у дома.
- Здравствуй, молодь! - сказал Рымша, разглядывая Женьку.
- Здравствуй!
- Ты куда идёшь?
- Домой.
- А я на речку. Хочешь покататься на велосипеде?
Женька хотел. Он уже совсем было сказал об этом Рымше, но вовремя вспомнил, что пора домой.
- Нет, спасибо, в другой раз… А то, знаешь…
- Знаю, - сказал Рымша и пошёл, размахивая полотенцем.
Иногда Женька говорил Рымше "вы", а иногда "ты", и Рымша на это совершенно не сердился.
В саду у клумбы стоял Рымшин велосипед. Одним плечом он упирался в дерево, другим - в крыльцо. Женька знал: если подразнить Рымшин велосипед как следует красной тряпкой, он наверняка выскочит из своей засады и бросится на Женьку…
У чудно́го артиста, который молится на электрический счётчик и умеет глотать пинг-понговые шарики, наверняка должен был быть чудной велосипед.
Совсем недавно точно такой велосипед Женька утопил в речке. До этого велосипед стоял на даче целый месяц, и мать каждый раз говорила о том, что пора бы этому велосипеду возвратиться к себе домой, но сестра поднимала брови - они у неё толстые, как беличий хвост - и говорила, что не поведёт этот велосипед к хозяину, хозяин должен прийти сам.
Хозяин не приходил.
А велосипеда уже не было.
Но об этом не хотелось вспоминать: Женька надеялся, что Игорь Петрович - приятель сестры и владелец велосипеда - ещё достанет свою машину со дна реки.
Женька вошёл в комнату.
За столом сидели мать, сестра и неизвестно откуда взявшийся Игорь Петрович.
У всех троих были кислые лица.
Но когда Женька вошёл в комнату, все трое, как по команде, улыбнулись, и он понял, что эти улыбки для него. Женька тоже выдавил из себя улыбку. Но ему было нехорошо.
- Здрасте, - сказал он.
- Здравствуй, - сказал Игорь Петрович.
- Вы приехали к нам…
- Игорь Петрович приехал за велосипедом, - сказала сестра.
- Вы приехали за велосипедом? - переспросил Женька.
- Да. Думаю, ты покатался на нём достаточно.
Тогда сказала мать:
- Что вы! Мы не разрешали ему кататься совсем! Он проехал на нём всего один раз до речки и вернулся обратно…
И хотя мать по незнанию говорила неправду, Женька, чтоб эта неправда звучала более убедительно, сказал:
- Да, это так…
- Но я вижу, ты не очень-то торопишься расстаться с моим велосипедом! - сказал Игорь Петрович и почти подмигнул. - А?
Это подмигивание почему-то обнадёжило Женьку.
Он сказал:
- Идёмте, я покажу вам…
Ему не хотелось говорить при всех о велосипеде. Он хотел говорить с Игорем Петровичем о велосипеде по-мужски: "Игорь Петрович, я буду собирать на пляже бутылки, но отработаю велосипед!"
- Я уже видел его, - сказал Игорь Петрович. - И не делай больших глаз. Он стоит у крыльца.
- Как тебе не стыдно! - сказала сестра Женьке. - Мы говорим, что ты катался всего раз, а ты…
Женька лихорадочно думал.
Ему было ясно, что сестра и Игорь Петрович не помирились.
Ему было ясно, что они меньше всего говорили здесь о велосипеде.
Ему было ясно, что велосипед им нужен для того, чтобы больше не говорить при Женьке о том, о чём они здесь говорили.
- Да, - сказал Женька, - я прокатился на нём до речки.
Велосипед Рымши стоял на том же месте.
Игорь Петрович внимательно осмотрел его.
- Что осматривать-то, - сказал Женька.
- Как тебе не стыдно, - сказала мать.
Велосипед Игоря Петровича давно покоился на дне реки. Он утонул, когда Женька с приятелями делали из него "водяную машину". Утонули понтоны, утонул велосипед, и Женька едва выплыл. Женька, когда выплывал, очень надеялся, что сестра помирится с Игорем Петровичем и тот на радостях всё простит.
- Крыло поцарапано, - сказал Игорь Петрович.
Женька промолчал. Ему было обидно за велосипед Рымши.
- Мы вам заплатим, - сказала мать.
Она вышла за Игорем Петровичем и Женькой и теперь наблюдала.
А сестра не вышла. Значит, они не помирятся.
- И сумочки с инструментами тоже нет…
Рымше они были не нужны. У Рымши всегда велосипед в порядке.
- Мы вам заплатим, - сказала мать.
Женька готов был принести сумочку - она лежала под матрацем, но боялся, что явится Рымша, и позор будет такой, что сестра больше не сможет ходить в институт.
"Воры!" - закричит Игорь Петрович. И пойдёт говорить об этом всем.
- Так-так, - сказал Игорь Петрович и повёл велосипед из сада.
Вот он сел в седло, вот уже заработал педалями.
- Он что, - облегчённо спросил Женька, - поедет в город на нём?
- Нет, - сказала мать, - до электрички.
- В электричку не пустят…
- Бог с ним! А тебе должно быть стыдно! Зачем ты ездил сейчас до реки?
- Стыдно…
- А теперь ты куда?
- Скоро буду…
Но Женька не надеялся, что скоро вернётся. Он шёл в милицию. Он шёл в милицию заявлять на себя.
На повороте ему встретился умытый Рымша. Он шёл, помахивая полотенцем, и что-то пел.
- Ты куда? - спросил его Рымша.
- Да так, - сказал Женька.
- А надолго? - спросил его Рымша.
- Не знаю.
Не очень-то скоро выпустят его из милиции…
- Ну, хорошо, - сказал Рымша. - Только не забудь, что сегодня мы смотрим загадочные картинки…
- Не забуду, - вздохнув, сказал Женька.
…В единственной комнате отделения милиции было пусто, и Женька очень удивился, так как думал увидеть здесь толпу жуликов, а рядом должны стоять вооружённые милиционеры, и на полкилометра вокруг всё должно пахнуть порохом.
- Ты куда, мальчик? - спросил Женьку младший лейтенант, который сидел за низенькой загородкой. На столе перед младшим лейтенантом лежала горка очиненных карандашей, а пепельница была набита стружкой.
- Я украл велосипед, - безнадёжно сказал Женька.
Младший лейтенант по инерции ещё продолжал очинивать последний карандаш, но потом вдруг остановился и сурово посмотрел на Женьку.
- Зачем ты это сделал?
Женька рассказал всё как было.
- Всё это хорошо, мальчик, - подумав, сказал младший лейтенант, - то есть плохо… Но сначала должно поступить заявление от потерпевшего…
- От Рымши?
- От него.
- Ладно, - сказал Женька, - я ему скажу, чтобы он написал заявление…
- Скажи, скажи, - обрадовался младший лейтенант. - Всё это, конечно, формальность, но иначе нельзя… Вдруг ты придумал…
- Я не придумал, - грустно сказал Женька.
- Я тебе верю, - успокоил младший лейтенант. - Но только пусть он напишет заявление.
Женька нашёл Рымшу, который ходил по саду, разыскивая свой велосипед.
- Женька, - сказал Рымша, - я ищу свой велосипед. Я могу поклясться, что оставил его час назад у клумбы!..
- Да, Сергей Борисович, вы оставили его у клумбы, но я, Сергей Борисович, отдал ваш велосипед…
- И надолго ты его отдал? - озабоченно спросил Рымша.
- Навсегда, наверное, - сказал Женька. - На вашем велосипеде уехал Игорь Петрович, и я не думаю, что он его вернёт…
- Но, Женька, - удивлённо сказал Рымша, - у него же есть точно такой велосипед! Почему бы ему не ехать на своём?
Запинаясь, Женька объяснил, в чём дело.
- Ну, Женька, по тебе плачет детская колония!
- Да, - сказал Женька, - я уже был в милиции.
- В милиции?
- Да, и они сказали, что вам надо писать заявление…
Несколько минут Рымша оторопело разглядывал Женьку.
- А ты помнишь, где утопил велосипед?
- Куда мы идём? - спросил Женька Рымшу, когда они вышли на улицу.
- К Коле, - сказал Рымша.
- К какому Коле?
- К спасателю.
- А-а, - сказал Женька. - Так он, значит, полезет на дно и достанет велосипед?!
- Достанет, - сказал Рымша.
- Я его знаю, - вспомнил Женька, - он всё лето ходит в шерстяном свитере.
- Потому что согреться не может: под водой холодно.
- А откуда вы его знаете?
- У-у, - сказал Рымша. - Мы старые знакомые.
…Вечером Женька и Рымша чинили и чистили основательно поржавевший велосипед.