Совесть - Виктор Голявкин 2 стр.


Навстречу нам выходят какие-то люди, тоже здороваются, папе и маме называют свои имя-отчество, а мне говорят просто: "Здрасте!" Лишь одна тётя, бочком протолкнувшись в малогабаритную дверь, кричит мне:

- Здравствуй, моё солнышко! Какой хорошенький мальчик! Просто прелесть! А я тётя Адя. - И даёт мне руку. Я беру и не знаю, что делать. Рука мягкая, и ни один палец не шевельнётся.

Но тётя Адя уже забыла обо мне. Она что-то говорит другим и катится в соседнюю комнату.

Я долго стою один. Мужчины курят в коридоре, разговаривают о чём-то, все женщины на кухне. А я забиваюсь в угол, к приёмнику, и тихонько кручу ручку настройки. Посвистывает, трещит, гудит. Врывается музыка. Мир дышит гулко и шумно. Отживает последний час старого года. Идёт Новый год!

"Где же Толик? - думаю я. - Где же Толик? Неужели в лесу?.. Один?"

…"А поезд шёл - чик, чик, чик - в Чикаго!"

…"И в наступающем году, я надеюсь, вы будете добиваться таких же крупных надоев?" - "Конечно!"…

"Толик, ну что ж ты, Толик! Как же так?"

И я думаю, какой Толик слабый. Когда ходим за грибами, он устаёт самым первым. Он единственный из наших, кто не может переплыть речку.

И я вспоминаю, как он сегодня доверчиво смотрел на меня своими голубыми глазами, быстро-быстро моргая ресничками…

- За стол! - командует Василь Василич. - Все за стол!

Мы садимся. Радио - на полную громкость. Тишина. И вот… "Дорогие товарищи!.." Все встают. Держат рюмки в руках. С новым счастьем! С Новым годом!! И - ш-ш-ш - Москва. Красная площадь. Бом! Бом! Бом!

- Ура! - кричат все. - Ура!

Как всегда жду я, как люблю эту минуту!

- Ура! С новым счастьем, с Новым годом!

Стреляют бутылки шампанского, шипят и сыплют искры бенгальские огни. Конфетти сыплется на людей, на стол.

- Ура! - громче и дольше всех кричит тётя Адя.

А потом начинаются танцы. Тётя Адя вскакивает, роняя стулья, устремляется ко мне.

- Я с молодым человеком! - Она хватает меня и вытаскивает на середину комнаты. - Тара-ра-ра, тара-ра-ра! - Кладёт руку мне на плечо и начинает меня вертеть туда-сюда.

А я - как робот, которого учат ходить. Спотыкаюсь, тащусь за тётей Адей.

- Тра-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра!

Наконец-то кончилось. Музыка умолкает, и я проворно прошмыгиваю в коридор.

- Что нового, молодой человек!? Ты что такой скучный? - спрашивает Василь Васильевич. Он такого же роста, как и мой папа. Но пошире в плечах, поплотнее. Виски у него начали седеть, - Как дела на учебном фронте?

- Хорошо учится, - отвечает за меня папа, берёт Василь Васильевича под руку. - А я, Вася, всё вспоминаю, как ты меня тогда раненого тащил, под Усть-Нарвой.

- Да чего там! Я тебя или ты меня… Ведь тоже не бросил бы.

Они уходят на кухню, закуривают. Василь Васильевич, попросив у папы разрешения, открывает форточку, и из неё в кухню вливается белый пар. Как будто на улице кто-то курит и выдыхает к нам в помещение.

А я возвращаюсь в комнату и забиваюсь за приёмник. Я думаю о Толике. Может быть, он бредёт сейчас нашим лесом, по пояс проваливаясь в снег? Или, скорчившись, сидит где-нибудь под ёлкой и замерзает? Мне-то хорошо здесь, а каково ему! Ведь он такой слабенький.

"Может быть, сказать папе?"

Я выхожу в коридор.

- Ну что? - спрашивает папа.

- Толик в лесу остался!

- Какой Толик? - не понимает папа.

- Воробьёв.

- Как остался?

Я рассказываю. Папа молчит, смотрит на меня. Затем тихонько хлопает меня по затылку и улыбается:

- Да что ты! Толик, наверное, давно уже дома. Он лучше тебя наш лес знает. Эх ты! - Он ершит мои волосы. - А тебе так хочется к Толику, да? Признайся?

- Нет, правда! Толик мог остаться.

- Ладно, ладно! - говорит папа. - Потерпи! Каждый день с Толиком! - И он уходит.

Я стою в растерянности. Действительно, может быть, Толик уже вернулся? Мы уехали, а он пришёл, сидит себе!

А вдруг остался, тогда что? Что тогда?

Я хорошо знаю Толика. Он может!

- Василь Васильевич, а сейчас электрички ходят? - спрашиваю я.

- Да, последняя в час ночи. А сегодня, может быть, всю ночь. Зачем тебе? Уж не домой ли захотел?

- Нет.

Я припоминаю, что от нас в город в два часа идёт поезд. А сейчас полпервого. Можно съездить и вернуться. Узнать, дома ли Толик, и обратно. Никто не заметит.

Я беру пальто, шапку и ухожу. Одеваюсь уже на улице, на бегу.

Во всей электричке я еду, наверно, один. Теперь я думаю только о том, дома ли Толик? Если дома, то я приду и скажу ему… Я скажу… Я не знаю, что я ему скажу. А если его нет дома?

Чем ближе подъезжаю к своей станции, тем тревожнее становится мне. Прилипаю лицом к стеклу, всматриваюсь в темноту. Вот и посёлок. Во всех окнах дома Воробьёвых горит свет. Значит, Толик дома! Я направляюсь к выходу. "Ну и Толик! Ну и трус! А теперь мне зададут!" Электричка замедляет ход, тише, тише. Останавливается. Раскрываются двери. Но я не выхожу. Я вижу Толикину маму. Она, озябнув, стоит у дома и напряжённо, тревожно смотрит вдаль. Она ждёт. Или мне только кажется?

Двери захлопываются. Электричка сдвигается, постепенно начинает набирать скорость.

Значит, Толика нет дома? Значит, он ещё не пришёл? Он в лесу!

Я выхожу на платформе "Семьдесят восьмой километр".

Тропка в лес, как в глубокую пещеру. Даже неба не видно над головой. Лес весь чёрный, нигде ни просвета. И кажется, что за каждым деревом притаился кто-то, молча следит за мной. Корявые ветки деревьев тянулись ко мне, будто когтистые лапы. Здесь хоть дорога чуть посветлее, что-то видно, а мне надо лезть туда, в темноту.

Электричка затихает вдали, а я всё ещё стою и озираюсь по сторонам, в нерешительности топчусь на одном месте. Может, не ходить? Страшно! Но идти надо. "Шагай, шагай!" - командую я, тихонько переставляю ноги, готовый каждую секунду броситься обратно. Не оглядываюсь, боюсь. Не зову Толика. Убирая голову в плечи, сгорбясь, прохожу под многотонными ветками ёлок. Я не могу определить, где тогда свернул с тропки. Сначала мне кажется, что в этом месте, затем - в другом.

- Толик! - начинаю тихонько звать я. - Толик! Воробей!

Полушёпотом, осторожно, как будто Толик стоит где-то рядом и сейчас откликнется мне. Теперь я уже не знаю, куда иду, от тропки или к ней. Я давно потерял ориентировку и просто бреду по лесу.

- Толик! - всё громче зову. - Воробей!

Идти по снегу так же трудно, как бежать по воде. Спотыкаюсь, падаю и снова иду. Лезу через густой хрусткий ельник.

- Толик! - зову я. - Толик! - и плачу. Ельнику, кажется, не будет конца, он будто перевит колючей проволокой, через него не продраться. Я наваливаюсь на него грудью, упираюсь изо всех сил и лезу, лезу.

Я понимаю, что заблудился.

- Помогите! - кричу я. - Помогите! - Снег, снег со всех сторон, снизу, с боков, коснёшься дерева и сверху - ух! - и ползёт, ползёт, шурша, снежная лавина. А я один! Никого кругом!

- Помогите! Толик! - кричу я. Мне не хочется замерзать здесь в лесу. Только не останавливаться, только не останавливаться! В ногах невыносимая боль, я потерял рукавицу и теперь у меня замерзает рука. Прячу её в карман и лезу, не глядя куда.

- Толик! Толик! - Мне кажется, что кто-то хватается за меня, держит. - А-а-а!

И совершенно неожиданно выхожу на поле. Далеко впереди вижу огни. Там люди, тепло. Тепло! Я осматриваюсь. Совсем рядом со мной полотно железной дороги. Я выбираюсь на него и, всхлипывая, спотыкаясь, бегу к посёлку. Это наш посёлок.

"А Толик, как же Толик? Замёрз Толик! Спасать надо! Людей звать!"

В нашем доме горит свет. Я осторожно открываю дверь и вхожу в комнату. За столом папа и Василь Васильевич. Они долго и пристально смотрят на меня. Я почему-то робею и смущённо отворачиваюсь.

- Ты где был? - строго спрашивает папа.

- За Толиком, - чуть слышно бурчу я.

- Отвечай правду!

- За Толиком, - повторяю я.

Папа хватает меня за рукав.

- Толик уже давно спит, я к нему заходил. А ты где был? Говори!

Мне стыдно Василь Васильевича, и я молчу. Толик, Толик! Мне вдруг становится так горько.

- Где ты врать научился? - говорит папа.

- Не надо! - говорит Василь Васильевич.

- Он испортил весь праздник!

- А ты узнай!.. - кричу я.

- Ну зачем так! - успокаивает Василь Васильевич папу. - Одевайся - и идём. Там нас ждут, волнуются. А мальчишка пусть спать ложится. В их возрасте это бывает.

- А всё-таки, где ты был? - спрашивает меня Василь Васильевич.

- За Толиком.

- Кто такой Толик?

- Да есть тут один дружок, - поясняет папа.

- Ну, так и что же Толик?

- В лесу остался. Когда за ёлками ходили, - говорю я.

- В лесу? - удивлённо переспрашивает Василь Васильевич. - А что же ты отцу-то не сказал?

- Я говорил.

- Говорил, - вздыхает папа. - Надо было как следует сказать, по-настоящему. - В голосе его звучит неуверенность, досада.

- Так, так… - Василь Васильевич смотрит на меня. - И ты, значит, поехал? Искать? Один в лес? Всё понятно… Пожалуй, ты прав… Ну, ложись-ка спать. Идём, - зовёт он папу.

Они уходят. В коридоре хлопает дверь.

- Что же ты так парня-то, - слышу я, как тихо, с укоризной говорит Василь Васильевич папе. Они проходят под окном. - Ведь он у тебя видишь какой… Парень-то молодец!..

Заглушая голоса, гулко скрипит под ногами промороженный снег.

Яков Ноевич Длуголенский
Два одинаковых велосипеда

Летом Женька жил на даче.

Вообще-то он предпочёл бы жить где-нибудь в другом месте, скажем, в пионерлагере, но мама говорила, что на даче воздух лучше, потому что, когда триста пионеров и школьников пройдут по территории лагеря, от пыли и гомона нечем становится дышать.

Кроме Женьки, на даче жили хозяева и артист Рымша, который глотал пинг-понговые шарики и вынимал их из Женькиного уха.

Рымша приезжал на дачу каждый понедельник - понедельник был у него выходной. И хотя в остальные дни комната Рымши была незанятой, Женьке всё равно казалось, что в ней сидит Рымша.

Однажды - это было в пятницу - Женька заглянул в комнату, зная наверняка, что Рымши нет, и - остолбенел: Рымша был! Рымша, одетый во всё чёрное, молился на электрический счётчик.

- Вы верите в бога? - оторопело спросил Женька.

- Нет, - ответил Рымша.

- Тогда… что же вы делаете?

- Молюсь.

Напуганный Женька попятился из комнаты. И пришёл в себя только дома, когда узнал от сестры, что Рымша - артист.

С тех пор он ходил за Рымшей, ожидая неизвестно чего.

Сегодня он встретил Рымшу у дома.

- Здравствуй, молодь! - сказал Рымша, разглядывая Женьку.

- Здравствуй!

- Ты куда идёшь?

- Домой.

- А я на речку. Хочешь покататься на велосипеде?

Женька хотел. Он уже совсем было сказал об этом Рымше, но вовремя вспомнил, что пора домой.

- Нет, спасибо, в другой раз… А то, знаешь…

- Знаю, - сказал Рымша и пошёл, размахивая полотенцем.

Иногда Женька говорил Рымше "вы", а иногда "ты", и Рымша на это совершенно не сердился.

В саду у клумбы стоял Рымшин велосипед. Одним плечом он упирался в дерево, другим - в крыльцо. Женька знал: если подразнить Рымшин велосипед как следует красной тряпкой, он наверняка выскочит из своей засады и бросится на Женьку…

У чудно́го артиста, который молится на электрический счётчик и умеет глотать пинг-понговые шарики, наверняка должен был быть чудной велосипед.

Совсем недавно точно такой велосипед Женька утопил в речке. До этого велосипед стоял на даче целый месяц, и мать каждый раз говорила о том, что пора бы этому велосипеду возвратиться к себе домой, но сестра поднимала брови - они у неё толстые, как беличий хвост - и говорила, что не поведёт этот велосипед к хозяину, хозяин должен прийти сам.

Хозяин не приходил.

А велосипеда уже не было.

Но об этом не хотелось вспоминать: Женька надеялся, что Игорь Петрович - приятель сестры и владелец велосипеда - ещё достанет свою машину со дна реки.

Женька вошёл в комнату.

За столом сидели мать, сестра и неизвестно откуда взявшийся Игорь Петрович.

У всех троих были кислые лица.

Но когда Женька вошёл в комнату, все трое, как по команде, улыбнулись, и он понял, что эти улыбки для него. Женька тоже выдавил из себя улыбку. Но ему было нехорошо.

- Здрасте, - сказал он.

- Здравствуй, - сказал Игорь Петрович.

- Вы приехали к нам…

- Игорь Петрович приехал за велосипедом, - сказала сестра.

- Вы приехали за велосипедом? - переспросил Женька.

- Да. Думаю, ты покатался на нём достаточно.

Тогда сказала мать:

- Что вы! Мы не разрешали ему кататься совсем! Он проехал на нём всего один раз до речки и вернулся обратно…

И хотя мать по незнанию говорила неправду, Женька, чтоб эта неправда звучала более убедительно, сказал:

- Да, это так…

- Но я вижу, ты не очень-то торопишься расстаться с моим велосипедом! - сказал Игорь Петрович и почти подмигнул. - А?

Это подмигивание почему-то обнадёжило Женьку.

Он сказал:

- Идёмте, я покажу вам…

Ему не хотелось говорить при всех о велосипеде. Он хотел говорить с Игорем Петровичем о велосипеде по-мужски: "Игорь Петрович, я буду собирать на пляже бутылки, но отработаю велосипед!"

- Я уже видел его, - сказал Игорь Петрович. - И не делай больших глаз. Он стоит у крыльца.

- Как тебе не стыдно! - сказала сестра Женьке. - Мы говорим, что ты катался всего раз, а ты…

Женька лихорадочно думал.

Ему было ясно, что сестра и Игорь Петрович не помирились.

Ему было ясно, что они меньше всего говорили здесь о велосипеде.

Ему было ясно, что велосипед им нужен для того, чтобы больше не говорить при Женьке о том, о чём они здесь говорили.

- Да, - сказал Женька, - я прокатился на нём до речки.

Велосипед Рымши стоял на том же месте.

Игорь Петрович внимательно осмотрел его.

- Что осматривать-то, - сказал Женька.

- Как тебе не стыдно, - сказала мать.

Велосипед Игоря Петровича давно покоился на дне реки. Он утонул, когда Женька с приятелями делали из него "водяную машину". Утонули понтоны, утонул велосипед, и Женька едва выплыл. Женька, когда выплывал, очень надеялся, что сестра помирится с Игорем Петровичем и тот на радостях всё простит.

- Крыло поцарапано, - сказал Игорь Петрович.

Женька промолчал. Ему было обидно за велосипед Рымши.

- Мы вам заплатим, - сказала мать.

Она вышла за Игорем Петровичем и Женькой и теперь наблюдала.

А сестра не вышла. Значит, они не помирятся.

- И сумочки с инструментами тоже нет…

Рымше они были не нужны. У Рымши всегда велосипед в порядке.

- Мы вам заплатим, - сказала мать.

Женька готов был принести сумочку - она лежала под матрацем, но боялся, что явится Рымша, и позор будет такой, что сестра больше не сможет ходить в институт.

"Воры!" - закричит Игорь Петрович. И пойдёт говорить об этом всем.

- Так-так, - сказал Игорь Петрович и повёл велосипед из сада.

Вот он сел в седло, вот уже заработал педалями.

- Он что, - облегчённо спросил Женька, - поедет в город на нём?

- Нет, - сказала мать, - до электрички.

- В электричку не пустят…

- Бог с ним! А тебе должно быть стыдно! Зачем ты ездил сейчас до реки?

- Стыдно…

- А теперь ты куда?

- Скоро буду…

Но Женька не надеялся, что скоро вернётся. Он шёл в милицию. Он шёл в милицию заявлять на себя.

На повороте ему встретился умытый Рымша. Он шёл, помахивая полотенцем, и что-то пел.

- Ты куда? - спросил его Рымша.

- Да так, - сказал Женька.

- А надолго? - спросил его Рымша.

- Не знаю.

Не очень-то скоро выпустят его из милиции…

- Ну, хорошо, - сказал Рымша. - Только не забудь, что сегодня мы смотрим загадочные картинки…

- Не забуду, - вздохнув, сказал Женька.

…В единственной комнате отделения милиции было пусто, и Женька очень удивился, так как думал увидеть здесь толпу жуликов, а рядом должны стоять вооружённые милиционеры, и на полкилометра вокруг всё должно пахнуть порохом.

- Ты куда, мальчик? - спросил Женьку младший лейтенант, который сидел за низенькой загородкой. На столе перед младшим лейтенантом лежала горка очиненных карандашей, а пепельница была набита стружкой.

- Я украл велосипед, - безнадёжно сказал Женька.

Младший лейтенант по инерции ещё продолжал очинивать последний карандаш, но потом вдруг остановился и сурово посмотрел на Женьку.

- Зачем ты это сделал?

Женька рассказал всё как было.

- Всё это хорошо, мальчик, - подумав, сказал младший лейтенант, - то есть плохо… Но сначала должно поступить заявление от потерпевшего…

- От Рымши?

- От него.

- Ладно, - сказал Женька, - я ему скажу, чтобы он написал заявление…

- Скажи, скажи, - обрадовался младший лейтенант. - Всё это, конечно, формальность, но иначе нельзя… Вдруг ты придумал…

- Я не придумал, - грустно сказал Женька.

- Я тебе верю, - успокоил младший лейтенант. - Но только пусть он напишет заявление.

Женька нашёл Рымшу, который ходил по саду, разыскивая свой велосипед.

- Женька, - сказал Рымша, - я ищу свой велосипед. Я могу поклясться, что оставил его час назад у клумбы!..

- Да, Сергей Борисович, вы оставили его у клумбы, но я, Сергей Борисович, отдал ваш велосипед…

- И надолго ты его отдал? - озабоченно спросил Рымша.

- Навсегда, наверное, - сказал Женька. - На вашем велосипеде уехал Игорь Петрович, и я не думаю, что он его вернёт…

- Но, Женька, - удивлённо сказал Рымша, - у него же есть точно такой велосипед! Почему бы ему не ехать на своём?

Запинаясь, Женька объяснил, в чём дело.

- Ну, Женька, по тебе плачет детская колония!

- Да, - сказал Женька, - я уже был в милиции.

- В милиции?

- Да, и они сказали, что вам надо писать заявление…

Несколько минут Рымша оторопело разглядывал Женьку.

- А ты помнишь, где утопил велосипед?

- Куда мы идём? - спросил Женька Рымшу, когда они вышли на улицу.

- К Коле, - сказал Рымша.

- К какому Коле?

- К спасателю.

- А-а, - сказал Женька. - Так он, значит, полезет на дно и достанет велосипед?!

- Достанет, - сказал Рымша.

- Я его знаю, - вспомнил Женька, - он всё лето ходит в шерстяном свитере.

- Потому что согреться не может: под водой холодно.

- А откуда вы его знаете?

- У-у, - сказал Рымша. - Мы старые знакомые.

…Вечером Женька и Рымша чинили и чистили основательно поржавевший велосипед.

Назад Дальше