- Меня зовут Тере, я дежурю до завтра, до шести утра, и позабочусь о Талье, пока она здесь. Хотите сахару?
Мигель отрицательно качнул головой и невидящим взглядом уставился на зеленый линолеум, не обращая внимания на кофе.
Тере села напротив, тронула его за рукав и, слегка придвинувшись, сказала:
- Послушайте, Мигель, не знаю, будет ли у вас об этом разговор с врачом, но я много лет ухаживаю за больными, находящимися в коме, и знаю, как это тяжело для родственников. Но я также знаю, что единственный способ помочь своим близким - быть здесь, рядом с ними, брать их за руку, что-нибудь рассказывать. Это совсем не просто, поскольку они словно мертвые: никак не реагируют, не говорят, не открывают глаза, и человеку, который видит их, утыканных трубками, исхудавших, бледных, больше похожих на статуи, чем на живых людей, становится страшно.
Отец Тальи оторвал взгляд от пола и в недоумении посмотрел в голубые глаза Тере.
- Да, Мигель, я знаю, о чем говорю, - именно страшно. И тогда человеку хочется побыстрее выйти отсюда на улицу, поболтать с кем-нибудь, окунуться в городской шум, посмотреть телевизор, выпить пива, почувствовать себя живым и забыть о том, другом, который вроде бы тут и в то же время не тут, не с нами.
- А где же? - дрожащим голосом спросил Мигель.
- Этого никто не знает. Думаю, какая-то их часть здесь и слышит нас, а какая-то переносится в места, куда живым путь заказан, хотя врачи за такие слова сочли бы меня сумасшедшей. Мне кажется, - она понизила голос и заговорила медленно и четко, будто перед ней сидел иностранец и она боялась, что иначе он ее не поймет, - слова помогают им вернуться. Я наблюдала это много раз. Один молодой мужчина пришел в себя спустя четыре года. Когда он открыл глаза, его жена была рядом, как была рядом каждый вечер в течение этих четырех лет, дожидаясь, когда он очнется. Представляете?
Мигель кивнул.
- Вы ни на минуту не должны терять надежду. Если завтра она все еще будет в коме, приходите послезавтра, и послепослезавтра, и так каждый день, пока она не придет в сознание.
Мигель автоматически повторял "да-да", а глаза опять наполнились слезами.
- Пойду взгляну, не закончили ли они. Посидите и все-таки выпейте кофе.
Там: Три
Помещение, в которое они попали, было гораздо меньше библиотеки - по крайней мере казалось таковым, - хотя непонятно было, где кончаются стены и начинается пол или потолок. Все вокруг было темно-серым, как бывает в музейных залах, предлагающих зрителям один-единственный очень древний и очень ценный экспонат, и точно так же, как в музее, здесь отсутствовала мебель.
Талья сняла очки, но ничего не изменилось, только ее провожатый опять ярко засветился в полумраке.
- Если ты хочешь узнать, как подействовали сказанные тобой слова, то должна попросить меня выполнить твое желание. Имей в виду, увиденное может оказаться для тебя неприятным.
Талья не отличалась храбростью, когда дело касалось уколов или прививок, но теперь она почувствовала, что отступать нельзя. Конечно, было бы хорошо иметь рядом кого-нибудь, кому можно поплакаться, кто успокоил бы и утешил, как всегда делали родители или брат. Даже трус Пабло сейчас сгодился бы. Но пожаловаться было некому, а потому она глубоко вздохнула и серьезно произнесла, подражая взрослым:
- Я хочу узнать, как подействовали мои слова. Будьте так добры, - быстро добавила она, вовремя вспомнив о правилах хорошего тона, чтобы ее не сочли невоспитанной.
- Устраивайся.
Талья повертела головой в поисках кресла или дивана, откуда можно было бы посмотреть фильм, который ей собираются показать, - тем более что зал очень походил на маленький кинотеатр, только без сидячих мест. Однако ни кресло, ни диван не появились, поэтому пришлось, скрестив ноги, усесться на полу.
Вдруг в центре зала появилась их собственная гостиная, абсолютно реальная, будто Талья смотрела на нее из коридора или через окно, что было более чем странно, поскольку жили они на третьем этаже. Все выглядело так, как вчера вечером: остатки еды на столе, брошенная на спинки стульев одежда, карандаши и бумага на ковре перед телевизором, бокал с остатками вина на этажерке рядом с диваном, на полу возле кресла две пустые коробочки из-под любимого йогурта Диего.
Вот дверь из кухни открылась, вошла мама, одетая по-вчерашнему, и Талья услышала слова, которые прекрасно помнила:
- Знаешь, что я тебе скажу? Все кончено, я больше не могу и сейчас же ухожу из дома.
Из кухни, где они полвечера спорили и кричали, появился и отец:
- Если ты уйдешь, то можешь больше не возвращаться. Никому ты тут не нужна со своим умным видом, стихами и прочими глупостями. Если институт, где ты работаешь, твои дети и я недостаточно хороши, тебе лучше совсем уйти, навсегда!
Они сверлили друг друга взглядом и были похожи на двух разъяренных волков, скалящих зубы.
- Ты просто невежа, Мигель! Жалкий банковский служащий, который, чтобы почувствовать собственную значимость, считает себя вправе мучить других. А у меня, между прочим, кроме этого дома есть и другая жизнь.
- Я никогда тебе не подходил, правда? - На губах отца играла хорошо знакомая Талье презрительная усмешка. - У доктора наук амбициозные планы. Теперь семьи и преподавания в институте ей для счастья мало, ей подавай чего-нибудь новенького, а тут мы путаемся под ногами. Подруге поэта такая простецкая жизнь не подходит, да?
Больше Талья ничего не желала видеть. Приближался момент, когда она сама войдет в комнату и ей снова придется услышать то, что и так постоянно звучало в голове. Вот появился Диего с книгой в руке и в удивлении застыл, глядя на родителей.
- Твоя мать нас бросает, - сообщил отец.
Диего молча повернулся к маме, взглядом умоляя ее сказать, что это неправда. Она стояла совсем белая, и теперь, со стороны, Талья заметила, что все ее тело дрожит.
- Несколько месяцев я пыталась образумить твоего отца, Диего, но больше не могу. Мне нужно прийти в себя и решить, что будет лучше, а для этого требуется время.
- Будет лучше, если ты сейчас же уйдешь.
Талья закрыла ладонями уши, чтобы не слышать собственный голос. Она увидела себя в каком-то яростном исступлении глядящей на мать, с красными пятнами на бледных щеках.
- Уходи и больше не возвращайся! Мы тебя не любим, слышишь? Никто здесь тебя не любит! И я тоже не люблю! И не желаю тебя видеть, никогда!!!
Но сколько она ни затыкала уши, слова продолжали звучать, причем теперь она слышала их не как сторонний наблюдатель, а так, как слышала их мама. Более того, она видела себя ее глазами - маленькую, жестокую, ядовитую, словно змея, - и чувствовала то, что чувствовала мама: боль, терзающую изнутри, будто кто-то хищный с наслаждением отгрызает от сердца кусочки. Талья ощутила подавленный матерью крик, сначала резь, потом слезы в глазах, спазмы и ледяной ком в желудке, тяжелый, как железо.
В маминой голове пестрой чередой пронеслись картинки из прошлого: вот новорожденная Талья в кроватке под розовым покрывалом; вот дочка сосет ее грудь; вот она за руку ведет Талью в детский сад - по спине прыгают косички, в руке леденец на палочке, от которого становятся липкими щеки при прощальном поцелуе; вот Талья, Диего и Мигель в турпоходе; вот они с Тальей в полутемном зале большой библиотеки, улыбаясь, разглядывают книгу со старинными картами; вот Талья, разъяренная, бледная, ожесточившаяся, говорит, что не любит ее, чтобы она уходила и не возвращалась.
Талья почувствовала всю силу любви, которую мама хотела, но не могла выразить; непроизвольное мамино движение по направлению к ней, от которого она уклонилась; мамино страдание, когда Талья спряталась от нее за отцовской спиной; мамино внезапное желание убежать из дома, который раньше составлял смысл ее жизни, а теперь превратился в поле боя, доставлявшего ей постоянные мучения.
Талья увидела также, словно на сменявших друг друга ярких диапозитивах, какого-то мужчину, моложе отца, с длинными волосами и аккуратной бородкой, симпатичного, улыбающегося. Они с мамой гуляют в библиотечном саду или сидят в кафе, голова к голове, склонившись над книгой стихов.
Потом, опять же глазами матери, Талья взглянула на неприбранную гостиную с разбросанными повсюду вещами, которые никто не потрудился положить на место; увидела отца с победной улыбкой на лице, поскольку дочь встала на его сторону; Диего, уставившегося в темный экран телевизора и по-прежнему сжимающего книгу, так что побелели костяшки пальцев; собственные гневные глаза.
Вдруг изображение растаяло, будто кто-то нажал кнопку, и остался всё тот же пустой, темный, серый зал.
- Теперь ты понимаешь? - спросил проводник.
Талья кивнула; по щекам ее текли слезы.
- Я не хотела этого говорить. - Она пыталась оправдаться, хотя бы перед самой собой.
- Нет, хотела, согласись.
- Я не хотела причинять ей боль!
- Так-таки не хотела?
Талья слегка пожала плечами, но сдаваться не собиралась.
- Ну, может, совсем немножко. Она ведь тоже заставила меня страдать. Она хотела уйти, бросить нас! - Голос ее повышался, пока не сорвался на крик. - Я ведь просто хотела, чтобы она поняла, что мы ее любим, что она нам нужна, и не уходила, не оставляла нас одних!
- Однако сказала ты прямо противоположное.
- Да, - еле слышно пробормотала Талья.
- Поэтому она тебя не поняла.
- Значит, я использовала слова как оружие? - после долгого молчания спросила Талья.
- Да.
- Но я еще маленькая и не всегда поступаю правильно.
- Так и есть, - сказал проводник, - только в данном случае возраст ни при чем. Ты использовала слова как взрослая, потому они здесь и сохранились.
- А по-другому нельзя их использовать?
- Можно, но сначала их нужно научиться переводить.
- Как с другого языка?
- Что-то вроде того.
- Пожалуйста, научите меня. Тогда не придется ждать пять лет, и я смогу сказать то, что я действительно хотела сказать.
Проводник задумался, будто принимая решение.
- Иди за мной, Талья. Сначала посмотрим, принадлежишь ли ты к людям, которые могут научиться.
Глава III
Здесь: Семь
Ана Диас, мать Тальи, кружила по гостиной своей подруги Марги, в волнении хватая все, что попадалось на пути: кассету, вазочку, книгу, статуэтку, - и тут же ставила их назад…
- Марга, я не знаю, что делать. Уже больше восьми, а дома к телефону никто не подходит. Ума не приложу, куда они могли подеваться.
- Поскольку Мигеля трудно представить на кухне, они, наверное, пошли поесть гамбургеров или чего-нибудь в этом роде. Позвони ему на мобильный.
Ана покачала головой.
- Почему нет?
- Потому что если мобильный звонит у него в каком-нибудь общественном месте, он ведет себя будто надутый биржевой брокер - отвечает только после четвертого или пятого звонка, чтобы все видели, как в нем нуждаются, говорит громко, свысока посматривая на окружающих, а на меня вообще ноль внимания. Нет уж, спасибо. Подожду до десяти или до половины одиннадцатого, когда дети лягут, чтобы спокойно с ним поговорить.
- А с ними ты поговорить не хочешь?
Ана снова покачала головой:
- Диего, наверное, ушел к Педро. В последнее время я его почти не видела; он из тех, кто определенные ситуации не выносит. А Талья…
- Что Талья? Она без тебя и дня прожить не может.
- Не уверена. Думаю, лучше нам пока не разговаривать.
- Да что случилось, Ана?
- Ты моя лучшая подруга, но сейчас я хочу во всем разобраться сама. Я тебе потом расскажу.
- Пойдем поужинаем в какой-нибудь китайский ресторанчик, - предложила Марга, понимая, что проблема подруги слишком серьезна и одними расспросами ее не разрешишь. - В конце концов, если они где-то развлекаются, почему бы и нам не доставить себе удовольствие? К тому же завтра суббота.
Ана улыбнулась.
- Хорошо, пойдем. За многие годы это первая пятница, когда я могу делать что хочу. И я уже сто лет не была в китайском ресторане.
Там: Четыре
Провожатый оставил ее одну в маленьком, круглом как пузырь зале, где она парила наподобие космонавтов в кораблях, летающих вокруг Земли. Сам зал утопал в мягком розовом свете, настолько убаюкивающем, что Талья понимала: если в ближайшее время ничего не произойдет, она уснет. Она так устала, будто целый день карабкалась по горам, а на самом деле всего-навсего побеседовала с каким-то странным существом и побывала в таинственной библиотеке. Правда, до этого она четыре часа отсидела в школе, но воспоминания об уроках почему-то казались сейчас чем-то очень далеким, словно за давностью времени потеряли значение.
Она на несколько секунд закрыла глаза, а когда открыла, увидела висящего прямо над ней Пабло, который тряс ее за руку.
- Ну и напугала ты меня, малявка! Я думал, ты умерла.
Талья в растерянности заморгала:
- С чего бы это мне умирать? Я просто уснула и уже видела сон, а ты меня разбудил.
- Расскажи, что с тобой тут случилось.
Чудно было беседовать, летая вроде мыльных пузырей, то вверх головой, то вниз, но зацепиться за что-нибудь и спокойно повисеть, а тем более посидеть и поговорить как нормальные люди, не представлялось возможным.
- Наверное, то же, что и с тобой, - сказала Талья. - Меня отвели в библиотеку, или архив, или что-то в этом роде, показали мои слова и привели сюда.
- А твои слова… поддаются регенерации?
Талья не знала такого слова, но предположила, что речь идет о сроке годности.
- Через пять лет они станут безвредными. А твои?
Пабло помрачнел и слегка от нее отплыл.
- Мои не поддаются, - ответил он, повернувшись к ней спиной.
- Хочешь сказать, они останутся навсегда?
- Именно это я и сказал, - раздраженно бросил он.
- Почему?
Пабло промолчал.
- Я спрашиваю, почему, - не отставала Талья.
Разозлившись, Пабло сделал слишком резкое движение и вместо того, чтобы повернуться к девочке, завертелся, как крутое яйцо на гладком кухонном столе, пока Талья не схватила его за руки и не остановила.
- Насколько я понимаю, потому что я сказал Хайме правду. Я сказал, что нечего уводить у друга невесту, а главное - что я дружил с ним, так как всегда считал его хуже себя, понимаешь? Он ниже, глупее, беднее, внешне непривлекателен… и всё в таком духе.
- Это правда?
- Насчет роста и внешности - чистая правда: достаточно просто на него взглянуть.
- А то, что ты дружил с ним только потому, что он хуже?
Пабло снова отплыл от Тальи.
- В этом проклятом зале даже двери нет. Если они нас не освободят, мы никогда отсюда не выберемся, - злобно пробормотал он.
- Кажется, я тебя кое о чем спросила и жду ответа.
- Ну не знаю, - Пабло пожал плечами. - Отчасти да, особенно в начале.
- Вы давно дружите?
- Мы познакомились, когда нам было по десять лет, в интернате. Мои родители собирались разводиться и решили отослать меня туда, чтобы я не видел, как они целыми днями ругаются. Хайме жил там по стипендии. Я оказался совсем один, без друзей, был очень подавлен и не представлял, как все сложится дома. Хайме тоже никого не знал и к тому же сильно скучал по семье. Сначала мы сблизились, поскольку оба чувствовали себя несчастными, затем я стал помогать ему с уроками, а он защищал меня от взрослых ребят - так и подружились. Хайме жил в бедном квартале, поэтому был гораздо более решительным, да и улица многому его научила. Когда мы получили степень бакалавра и перешли на следующую ступень, мои родители сняли квартиру, чтобы мы и дальше были вместе. На Хайме они полагаются больше, чем на меня.
- Твои родители так и не разошлись?
- Если бы! Как только сбагрили меня, сразу разбежались. Мать теперь замужем за аргентинцем - у него свое ранчо с коровами, - а отец нашел девчонку почти моего возраста. Я им всем только мешаю.
Талья со страхом подумала, что и ее может ждать такая участь: Диего уедет учиться в другой город, родители разведутся и каждый заведет новую семью, а она окажется где-нибудь в интернате за тридевять земель отсюда.
- Хайме мне как брат, - продолжал Пабло. - Кроме него, у меня никого не было. К тому же он вел все хозяйство: ходил за покупками, готовил, стирал…
- Ну и нахал же ты! - не сдержалась Талья.
- Мои родители платили за квартиру и уже подыскивали, куда бы его устроить после окончания учебы. Нужно же было как-то их отблагодарить, вот он обо мне и заботился. А в один прекрасный день явился, такой виноватый, и сообщил, что встречается с Йоландой. Ну, я его и выгнал. В конце концов, квартира-то моя.
- Йоланда - твоя невеста?
Пабло неопределенно пожал плечами, и это движение отбросило его к стене похожего на пузырь зала.
- Какое-то время мы встречались, но я считаю, не стоит встречаться с одной-единственной девушкой, потому что она сразу начинает думать о замужестве и прочем занудстве.
- В таком случае нормально, если она встречалась еще и с Хайме. У тебя есть другие подружки, почему же Йоланда не может встречаться с другими ребятами?
- Может, но только не с Хайме.
- Почему?
- Потому что Хайме - мой друг, и к тому же он настоящее чучело. Йоланда заслуживает кого-нибудь получше. Да и мы с ней еще не окончательно порвали.
Он замолчал, и Талья снова начала клевать носом, но Пабло не дал ей погрузиться в сон.
- Считаешь, я поступил неправильно? - спросил он.
- Выгнав его из дома? - попыталась с ходу сориентироваться Талья.
- Да нет, дурочка, придя сюда.
- Мне казалось, ты пришел за тем же, за чем и я: исправить то, что мы совершили.
- Сначала я и намеревался это сделать, а теперь думаю, что ошибся. Любая дружба заканчивается, это естественно. Распадаются даже двадцатилетние браки, родители лишают наследства детей, дети отправляют родителей в дома престарелых, братья и сестры не разговаривают друг с другом - закон жизни, ничего не попишешь.
Талья уже собиралась возразить, но промолчала. Доля истины в словах Пабло была, подобное действительно случается. Разница лишь в том, что она не считала такой порядок вещей правильным и хотела бы его изменить.
Она еще немного подумала и лишь потом произнесла:
- Здесь могут научить, как все это улучшить.
Пабло вдруг расхохотался.
- Ты по-прежнему думаешь, что тут всё взаправду? Неужели ты не понимаешь, что это просто сон, мечта?
- Если бы это была мечта, - с досадой произнесла Талья, - тебя бы здесь не было, потому что я о таких не мечтаю. Да и ты слишком большой эгоист, чтобы мечтать о младшей сестренке вроде меня.
Они, наверное, еще долго спорили бы о реальности происходящего, но прежде чем Пабло успел ответить, откуда-то появилась розовая пелена, разделившая их, будто стена. Часть, в которой очутилась Талья, постепенно теряла очертания, пока не превратилась в ровную поверхность, а Пабло опять оказался внутри какого-то шара.
Она услышала его доносящийся издалека голос:
- Не бросай меня тууууут!
Но это длилось всего мгновение, после чего опять наступила тишина и перед Тальей вновь появилась светящаяся фигура.