Здесь: Восемь
Увидев, что оба врача покинули палату девочки, Тере заглянула туда и поманила к себе Мигеля:
- Проходите, проходите. Смотрите, какая она красивая.
Мигель неуверенно приблизился к кровати, борясь с желанием схватить Талью, закинуть на плечо и бежать отсюда как можно быстрее. Впервые после рождения его дочь оказалась в больнице.
Тере не преувеличивала: пусть бледная и с забинтованной головой, но Талья была очень красивой и выглядела спящей. Возле нее стояла капельница, из носа торчала кислородная трубка.
- Ее одежда вот в этой сумке, - сказала Тере так громко, что Мигель недовольно поморщился. Медсестра заметила его гримасу и улыбнулась. - Боже мой, мы ведь не на похоронах, можем говорить нормально. Подойдите поближе, не бойтесь.
Тыльной стороной ладони Мигель слегка коснулся дочкиной щеки.
- Ей больно?
- Не думаю. Смотрите, какая она спокойная, будто видит хороший сон или мечтает о чем-то приятном.
- Талья, - прошептал Мигель ей на ухо, - это папа. Ты попала в аварию, но все будет хорошо, вот увидишь.
Тере от двери улыбнулась ему.
- Возьмите стул и продолжайте с ней разговаривать. Я обойду больных и вернусь.
Он чуть было не попросил ее задержаться, не оставлять его одного с Тальей, неподвижной и отчужденной, как мраморная статуя, но вместо этого стал потихоньку говорить, что Диего, наверное, уже прочитал записку и вот-вот придет, что они пытаются найти маму и скоро все образуется.
Вдруг он услышал в коридоре сначала сдавленные рыдания, потом характерные рвотные звуки и вышел посмотреть, что происходит.
Диего сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и вытирал рот бумажным платком из пакета, который протягивал ему Педро.
- О маме ничего не известно? - был первый вопрос, заданный сыну.
Диего и Педро покачали головами, затем Педро сказал:
- Мы оставили записку на том же месте, чтобы Ана, если зайдет, сразу ее прочитала.
- Она не звонила?
- Мы пробыли в квартире всего несколько минут и сразу побежали сюда. Может, она звонила вам на мобильный.
Мигель вытащил из кармана телефон и уставился на него, будто впервые увидел. Действительно, если бы Ана хотела его найти, то нашла бы. Просто после вчерашнего вечера она вряд ли этого хотела.
- Нам сказали, об аварии будет сообщение в теленовостях, - заговорил Педро, видя, что никто другой говорить не собирается. - Как только она узнает, сразу придет.
Отец и сын продолжали молча смотреть друг на друга; наконец Мигель протянул Диего руку, помог ему подняться и довел до стула в вестибюле.
- Дела обстоят так… - начал он, пристально глядя на ребят.
Там: Пять
Светящаяся фигура, которая могла быть и прежним проводником, и кем-то другим, приблизилась к Талье и на несколько секунд прикрыла ей глаза, а когда отняла руку, шар с заключенным в нем Пабло исчез, и помещение снова изменилось. Теперь оно было большим и ярко освещенным, но не таким впечатляющим, как гигантская библиотека. Струился мягкий приятный свет, слегка пахло цветами - розами, как показалось Талье, - а хранились здесь стеклянные флаконы с чем-то сияющим, плавающим внутри.
- Хочу кое-что тебе показать, - и провожатый достал один флакон.
- Как красиво, - сказала Талья, любуясь танцующими в прозрачной жидкости золотистыми и серебристыми песчинками.
- Знаешь, что это?
- Мои слова? - догадалась Талья.
- Твои слова любви.
Талья стыдливо засмеялась - неужели ее воспринимают как героиню слащавых романтических фильмов?
- Я никогда никому таких слов не говорила.
- Говорила, и не раз, маме, например.
Продолжая смеяться, она энергично замотала головой.
- Для того чтобы сказать "я тебя люблю", совсем необязательно говорить "я тебя люблю", хотя иногда это необходимо. Иногда достаточно сказать "мне с тобой очень хорошо", или "спасибо", или "ты самая лучшая". Если ты помнишь, словами можно пользоваться как ножом, а можно превратить их в цветы.
- И здесь хранятся слова любви? - с изумлением спросила Талья.
- Только настоящие, искренние, идущие из глубины души, призванные разделить с другими переполняющее тебя счастье. Некоторые люди не способны произнести ни одного такого слова, и им нечего здесь хранить.
- Почему не способны?
- Потому что не умеют, не научились. А есть такие, кто не способен даже на чувства, рождающие подобные слова.
- Как Пабло? - предположила Талья.
- Пабло испугался, что ты умерла, и обрадовался, обнаружив тебя живой. Это и есть выражение любви.
- Правда? - Талья не пыталась скрыть удивление. - А я думала, он просто побоялся остаться здесь совсем один.
- Конечно, но все-таки начало положено. Может, он и научится, если захочет, хотя учеба займет много времени.
- Я вот точно хочу, но смогу ли? Смогу научиться переводить?
- Да, Талья, ты сможешь, - сказал проводник.
Здесь: Девять
Китайский ресторанчик, куда привела ее Марга, был тихий и симпатичный, в красных тонах с золотыми драконами. У них под ногами, под стеклянным полом, среди аквариумных растений и ракушечных домиков плавали разноцветные рыбки. Они с удовольствием ужинали, хотя разговор то и дело прерывался, поскольку Ана неожиданно погружалась в свои мысли и подруга не хотела ей мешать.
Но когда Ана застыла с ложкой в руке над изысканным десертом из мороженого, Марга не выдержала и положила свой телефон рядом с ее бокалом.
- Слушай, мне это надоело. Позвони домой, или Мигелю на мобильный, или куда хочешь, но позвони уже и успокойся. Весь ужин ты только и делаешь, что смотришь на часы, а я злюсь. И почему у тебя нет мобильного, как у всех нормальных людей?
Ана с удивлением на нее взглянула.
- Не знаю, не хочется, чтобы меня всегда можно было найти, - хотя и бываю я только в институте, в библиотеке или дома. Так зачем мне еще одна ненужная вещь?
- Именно для таких ситуаций. Давай, звони, уже почти десять.
Ана слушала гудки, пока у нее не заболела рука, и лишь тогда отключилась.
- Никого нет.
- Звони на мобильный и не делай из своего мужа монстра - он уже наверняка беспокоится.
- Если его в десять еще нет дома, вряд ли он сильно беспокоится, бедняжка. Тоже, наверное, где-нибудь ужинает, а Талью отправил к ее подружке Пепе.
- Пока не позвонишь, не узнаешь. Хочешь, я позвоню? - спросила Марга, видя, что подруга никак не может решиться.
Ана с благодарной улыбкой протянула ей телефон:
- Его номер…
- Я знаю, он дал мне пару дней назад на случай, если с тобой что-нибудь произойдет и нужно будет срочно его найти.
Ана почувствовала, как глаза наполняются слезами, и через силу отправила в рот большой кусок мороженого.
- Мигель - хороший человек, Ана, и тебе это лучше меня известно. Но ты моя подруга, и что бы ты ни решила, я готова тебе помогать, хотя, мне кажется, если бы вы захотели, все еще можно было бы поправить.
- Если бы мы оба захотели, - тихо проговорила Ана.
- Мигель, ну наконец-то! Куда вы подевались? Мы с Аной весь вечер пытаемся вас найти. Что? Повтори. Не может быть.
- Что случилось, Марга? - Ана увидела, как изменилось лицо подруги, и вдруг пол поплыл у нее из-под ног. - Дай мне его!
Марга покачала головой.
- Мы едем туда. Да, через пятнадцать минут, не беспокойся.
- Что такое, Марга? Что случилось? Что-нибудь с Мигелем?
- Талья в больнице. Они нас ждут.
Там: Шесть
Талья парила в розовом свете, который мягко пульсировал, словно спокойно бьющееся сердце, и перед ней проплывали образы, не поддающиеся описанию. Иногда она закрывала глаза, а когда открывала, что-нибудь менялось: то свет становился иным, не розовым, то в воздухе появлялся новый запах, то начинала звучать музыка, не похожая ни на одну из ранее слышанных ею мелодий. Порой ей мерещилось, что свет издает звуки, а запах меняет форму. В пении флейты ей чудился аромат гвоздики, в смешении красного и фиолетового - неповторимый запах маминого лица. Это было прекрасно, и она вдруг непонятно почему начинала плакать, а слезы, вместо того чтобы медленно стекать по щекам на голубую футболку, сразу превращались в прозрачные солоноватые шарики, которые летали вокруг, и она ловила их высунутым языком.
В зале никого не было, но Талья не чувствовала себя одинокой, так как рядом ощущалось чье-то дружеское присутствие - мягкое, словно шелковые платки из ящика маминого туалетного столика, и теплое, словно свитер из ангорской шерсти. Ее окружали, приободряли, нашептывали какие-то истории без слов, которые она тем не менее понимала, какие-то невидимые друзья.
Она думала то о родителях, то о Пабло - учится ли он сейчас, подобно ей, чему-нибудь, - то в памяти всплывали образы других родственников: дедушки Матео, умершего незадолго до ее рождения, которого она знала только по фотографиям; бабушки Росы, готовящей в жаркий день холодный суп гаспачо на кухне в своем доме в Малаге; Диего, растянувшегося на диване перед телевизором.
Она чувствовала запах майорана на огромной горячей пицце; вкус зеленых слив особого сорта, очень сладких и сочных; холодок на языке от только что вымытых черешен; тепло солнечных лучей в первые дни каникул, когда они по утрам пробиваются сквозь ставни; ласковое прикосновение волн к еще не загорелым ногам.
Эти мимолетные ощущения, которые, возникнув, тут же рассеивались, успокаивали и заставляли забыть о страхе, как в те минуты, когда она просыпалась от ночного кошмара, и мама успокаивала ее, заботливо подтыкая одеяло, и она снова погружалась в сон, зная, что бояться нечего, что все рядом и ее защитят.
Сменяли друг друга цвета, запахи и незримые субстанции, звучала музыка, и Талья, счастливая и умиротворенная, купалась в окружающем ее свете, не испытывая ни малейшей потребности говорить. Все слова исчезли. Она радовалась любой смене цвета и звука, но не пыталась облечь это в слова или запомнить, чтобы потом кому-нибудь рассказать. Сознание с радостью принимало дар, который преподносили светящиеся существа, и ей даже в голову не приходило, что она уже очень давно ушла из школы, что ее наверняка ищут и не могут найти, поскольку о существовании "Хранилища ужасных слов" не знает никто, кроме старика из парка.
Глава IV
Здесь: Десять
Было пятнадцать минут четвертого утра. Марга, Диего и Педро пошли немного отдохнуть, чтобы вернуться попозже. Ана и Мигель сидели у постели Тальи и теперь - проговорив несколько часов об аварии, о том, что могла делать их дочь в трамвае, что они сами будут делать, если она в течение ближайших часов не очнется, о советах медсестры, - молчали, не отводя глаз от бледного лица девочки.
- Ты не думаешь, что она могла сделать это добровольно? - спросила Ана тихо, как всегда говорят у постели больного.
- Добровольно? Ты полагаешь, можно впасть в кому по собственному желанию?
- Я не то имею в виду. Я хочу сказать, а вдруг… не знаю, как объяснить… вдруг это своего рода бегство от реальности. Она лучше будет спать и не просыпаться, чем видеть то, что происходит. Ей ведь всего двенадцать, Мигель.
- Я прекрасно знаю, сколько лет моей дочери.
- Нашей дочери.
Опять повисло молчание, которое опять нарушила Ана:
- Я читала о людях, впадавших в кому, когда у них в жизни происходило что-то ужасное.
- Наша дочь, - Мигель сделал ударение на слове "наша", - получила сильный удар по голове, понимаешь? Это не имеет никакого отношения к киноисториям о детях, которые становятся аутистами или кем-то там еще. У ее состояния чисто физическая или механическая причина, называй как хочешь. К тому же ничего особенно ужасного с Тальей не произошло. Ее родители разошлись, вот и все. Подобное случается со многими детьми ее возраста. У нее перелом черепа, и после соответствующего лечения она очнется.
- Врач в этом уверен?
Мигель решил было сказать, что, по словам врача, это вопрос нескольких дней, но по обыкновению сказал жене правду:
- Он ни в чем не уверен и не представляет, какие процессы протекают сейчас в ее организме. Но от Тере я знаю, что завтра приедет заведующий отделением и осмотрит ее. Может быть, он лучше разберется.
- Это случилось по нашей вине, - Ана начала всхлипывать.
- Скорее по твоей. Если бы ты была дома, Талья ни на каком трамвае никуда не поехала бы.
Мигель был измучен и зол, ему нужно было выплеснуть на кого-то скопившееся раздражение, а рядом оказалась только жена.
- Если бы ты пришла домой или заставила Диего быть там, когда Талья вернется из школы…
Они говорили все громче, и наконец их голоса донеслись до комнаты медсестер, где Тере с коллегой пили кофе.
- Пойду скажу, если хотят ругаться, пусть идут на парковку, - вторая медсестра встала из-за стола. - Тут есть пациенты, которым нужна полная тишина.
Тере придержала ее за руку:
- Подожди немножко. Естественно, они сейчас не в себе и способны только обвинять друг друга. Не думаю, что это продлится долго.
- А я не думаю, что они ссорятся впервые в жизни. Слышишь, как ругаются? Это наверняка началось не сегодня, а давным-давно.
- Ну ладно, я сама схожу, меня они уже знают.
Тере вышла в освещенный пустынный коридор и, нарочно громко шаркая подошвами, направилась к палате. Не успела она подойти к двери, как ссора прекратилась.
- Не хотите ли по чашечке кофе? - Тере постаралась, чтобы ее голос звучал бодро и весело.
Там: Семь
Талья открыла глаза в надежде увидеть и услышать сменяющие друг друга цвета и звуки и поэтому в первый момент не поняла, где она, - над ней на ярко-синем небе вырисовывались темные силуэты нежных листьев плакучей ивы. Она села и поняла, что лежит на усеянной маргаритками траве около пруда с утками в парке неподалеку от школы.
Она потерла глаза, полагая, что парк исчезнет, но он оставался на месте, совершенно реальный, будто и не побывала она в другом мире, где начала учиться вкладывать в слова именно тот смысл, который хотела и должна была вложить.
Ну не приснилось же ей все это! Она же была там, беседовала со светящимися провожатыми, видела свои слова, хорошие и ужасные, плавающие драгоценными песчинками во флаконах в ожидании собственного исчезновения. Она уже поняла, что словом можно пользоваться, как ножом, а можно превратить его в цветок.
Талья встала, испытав острое наслаждение оттого, что тело перестало быть невесомым, и по-кошачьи потянулась. Ей показалось, она выросла, как бывает после нескольких дней, проведенных в постели с гриппом. Земля вроде бы стала немного дальше, брюки доходили только до лодыжек. "Вот здорово! - подумала она. - Я выросла, пока спала".
Она огляделась и вдруг ощутила забытое чувство - страх, абсолютный, неумолимый, парализующий.
Вокруг не было ни души: ни стариков на скамейках, ни детей на качелях, ни мам с колясками. Пропали голуби, певчие птицы, утки и даже оба лебедя. Окрестности затопило гнетущее молчание, будто исчез весь мир, кроме окружавших ее цветов и деревьев.
Талья с тревогой взглянула туда, где находился ближайший вход в парк - большие железные ворота, которые запирали только по ночам, - но увидела лишь густые заросли, украшенные розовой и белой россыпью шиповника. "Где я? - Паника неуклонно нарастала. - Где мои светящиеся проводники? Зачем меня сюда прислали?"
Она обогнула пруд в поисках другого входа, со стороны реки. "Если он открыт… если он вообще там есть, - мысленно поправила она себя, - то совсем рядом моя школа, можно посмотреть, есть ли на улице люди. Но если бы они там были, сюда доносились бы какие-нибудь звуки, шум машин и все такое…" И хотя в этом не было никакой необходимости, она бросилась бежать - только чтобы услышать собственное шумное дыхание и скрип шагов по гравию.
И вдруг, споткнувшись о чьи-то ноги, чуть не растянулась, но успела схватиться за дерево и удержалась, а когда обернулась, увидела Пабло. У него были сонные глаза и по обыкновению недовольная мина.
- Что ты здесь делаешь? - спросила Талья, немного переведя дыхание.
- Не знаю. Наверное, спал. Где мы?
- Вроде бы в парке Конституции, только почему-то тут больше никого нет.
- Вот видишь! - Пабло с трудом сдерживал ярость, он вообще легко впадал в это состояние. Видишь, что все это ложь? Что нас обманывают, только чтобы мы не вышли отсюда?
- Откуда?
Талья не совсем понимала, о чем речь.
Пабло поманил ее и приложил палец к губам - Талья присела рядом с ним на корточки.
- Я долго размышлял и наконец сообразил, - прошептал он. - Это ад.
От смеха Талья повалилась на траву.
- Смейся, смейся, соплячка глупая. Много ты понимаешь! А мне теперь все ясно. Мы совершили нечто нехорошее - или считали, что совершили, - и нас наказывают.
- Но как же это может быть ад, - Талья перестала хохотать, однако, несмотря на рассерженное лицо Пабло, продолжала улыбаться, - если здесь так красиво и ничего плохого нам не делают?
- Меня, например, долго держали взаперти, показывали всякое из моей прошлой жизни, на что мне не хотелось смотреть, заставляли слушать то, что не хотелось слышать, вспоминать всякие ужасные вещи, о которых я давно забыл. Теперь вот не дают уйти…
- Ты хочешь уйти? - Талья была действительно удивлена. - Почему?
- По кочану! Как можно быть такой идиоткой? Естественно, я хочу уйти, вернуться домой, к своим друзьям, к нормальной жизни.
- И к Хайме?
- Нет, даже фотографию его не желаю видеть. Я тут по его вине.
- Значит, ничему ты не научился.
Пабло пренебрежительно фыркнул, вскочил и начал Сердито отряхивать джинсы, хотя к ним не прилипло ни единой травинки.
- И все-таки это ад, - пробурчал он себе под нос. - Вот сейчас ты, уж на что несмышленая, а сказала то же самое, что говорила мама в детстве, да и отец твердит до сих пор, стоит нам повстречаться… Даже этот дурак Хайме говорил нечто подобное. "Ты так ничему и не научился", старая песня, всю жизнь ее слышу.
- Знаешь, Пабло, - Талья старалась быть спокойной и убедительной, - мы не можем находиться в аду по многим причинам, но прежде всего потому, что мы не умерли, - это же так просто.
У Пабло в глазах заплясали безумные огоньки, а на губах появилась победоносная улыбка.
- Наконец-то ты поняла, бедняжка. Именно что умерли.
Здесь: Одиннадцать
Доктор Герреро двумя пальцами держал правый глаз Тальи приоткрытым и рассматривал его с помощью какого-то блестящего серебристого инструмента. Ана и Мигель, с серыми от усталости и переживаний лицами, наблюдали за ним от двери, пытаясь по жестам предугадать результат обследования.
Врач погладил девочку по щеке, затем внимательно прочитал выписку и молча перевел взгляд на стену.
- Как она? - наконец осмелился спросить Мигель.
Доктор посмотрел на родителей. За толстыми стеклами очков его орехового цвета глаза казались очень большими.
- Состояние стабильное.
- Но что это значит? - настаивал Мигель, не замечая укоризненного взгляда жены.
- Стабильное значит хорошее, - ответила вместо врача Ана.
Мигель резко повернулся к ней и непроизвольно дернул рукой, словно собирался дать пощечину.