Мальчикам самим было жутко. Но, видя, как тетя Маша уверенно шагает, будто гонит быков у себя по деревне, они храбрились.
- Не пугайся, Любаша. Это только первый раз страшно. Потом привыкнешь, - покровительственным тоном сказал Степа.
- Глянь! Она и впрямь сейчас разрюмится, - презрительно заметил Пашка и постарался прошмыгнуть вперед, чтобы идти рядом с тетей Машей.
- Не задавайся, пожалуйста! Сам небось тоже боишься, все за тетину юбку держишься, - уколола его Любаша.
- Это я-то? Как раз угадала! Да я хоть сейчас один под дно моря полезу, - хорохорился Пашка.
Тетя Маша обернулась и весело блеснула глазами:
- А мы и так уж давно под морем. Метров сорок глубины будет.
Любаша ахнула. Степа в душе ужаснулся и с опаской поглядел на потолок. Вдруг вода прорвется через каменное дно и хлынет сюда? Не выскочишь!
- Что, небось сердечки трепыхаются? - Тетя Маша усмехнулась.
- Мы не из трусливых, - с деланной беспечностью ответил Пашка и опасливо покосился на темный боковой штрек.
Степа и Любаша промолчали.
- Ну ничего, ничего, пообвыкнете. Теперь уж колодец скоро, - успокаивала тетя Маша, как видно, очень сомневаясь в Пашкиной храбрости.
Однако добрались не так-то скоро. Степа насчитал еще несколько поворотов то вправо, то влево, прежде чем волы остановились.
- Пойдемте, я вам покажу. - И тетя Маша, держа в руке лампу, свернула в узкий боковой проход.
За ней с канистрами, веревкой и узелком шли Пашка и Любаша. Степа с горящей свечой в руках замыкал шествие. Проход расширился и вывел в небольшую узкую комнатку с низким потолком.
- Вот вам и водица. Тут и посудинки есть, чем наливать.
Тетя Маша посторонилась, и все увидели в углу темную квадратную дыру, в которой вода была почти вровень с полом. Рядом лежали две солдатские каски. Степа передал Любаше свечу, а сам взял одну из касок и зачерпнул воды. Сделав глоток, он зажмурился и, точно от боли, скорчил гримасу:
- Ух, какая! Даже зубы зашлись.
- Зато чистая, сладкая, - засмеялась тетя Маша.
Вода действительно была такая прозрачная, что Степа при свете лампы видел на дне каски каждую ржавчинку и царапинку.
Все по очереди прикладывались к каске и пробовали воду.
- Ну вот и наливайте. А я пойду, - сказала тетя Маша.
- А как же мы вас найдем? - забеспокоилась Любаша.
- Мы туточки, рядом, шагов полсотни, не больше. А может, обождать вас? А?
- Ничего, не пропадем, - ответил Степа и, зачерпнув каской воду, начал лить ее в узкое горло канистры.
Пашка тоже принялся за дело.
Ребятам не хотелось, чтобы тетя Маша оставляла их одних, но никто не желал признаваться в том, что страшно.
- Ну, как кончите, гукните! Я вас встречу.
Тетя Маша ушла и унесла с собой лампу. В штреке сразу стало темней. Казалось, черный, сырой мрак сдвинулся с места и наступал со всех сторон, как бы стараясь задушить колеблющееся пламя свечи.
Мальчики, как и Любаша, чутко прислушивались к замиравшему стуку колес. Его уже почти не слышно. Еще раздался какой-то слабый звук, но и он угас.
Тишина. Они остались одни. Одни глубоко под дном моря. Им все время мерещилось, что каменные своды вот-вот обрушатся, и они, как букашки, будут раздавлены или заживо замурованы в этой тесной каморке, под толщей камня и воды.
Пашка первый не выдержал этой жуткой тишины.
- Мы часа два так провозимся, - сказал он неестественно громко.
Отложив в сторону каску, он накренил бидон и опустил его в воду. Но бидон уперся в дно, не погрузившись даже наполовину. Пашка плюнул и опять взялся за каску.
- Вот бы сюда с бочками ездить по воду, - подала голос Любаша.
- С бочками… А воды сколько тут, не видишь? - с напускной суровостью возразил Пашка. - Да если и была бы тут вода, то все равно сюда не заедешь! А таскать отсюда по четверть ведра - и бочки за день не нальешь.
- Воды и правда стало меньше. На целую ладонь уже обмельчал. - Степа указал на темную полоску на стенке колодца.
Разговор отвлек от мрачных мыслей, и у всех как-то сразу полегчало на душе. Даже темнота будто раздвинулась, отступила дальше от свечи.
Теперь мальчики и Любаша разговаривали громко и спорили по всякому поводу, чтобы только не молчать и не слышать давящей тишины.
Те десять минут, которые потребовались, чтобы налить бидоны, показались им вечностью. И когда они выбрались наконец в галерею и услышали доносившийся откуда-то визг пилы, то почувствовали себя так, словно вышли на знакомую дорогу.
- Это дядька Ефим пилит, - обрадовался Пашка. - Идем к нему.
Все облегченно вздохнули.
Бидоны и веревку оставили в галерее возле штрека, решив захватить их на обратном пути. Только Любаша взяла узелок с едой.
Пашка прислушался и, прикрывая рукой свечу, пошел на визг пилы. Степа и Любаша, держась за руки, последовали за ним. Степа считал шаги. Но он не досчитал и до ста, как на повороте показался свет.
Заколдованный клад
В обратный путь собрались не скоро. У тети Маши не хватило кирпичей на полный возок. Ждали, когда дядя Ефим нарежет. Степа, немного привыкнув, не прочь был теперь потолкаться в штреке. Все здесь так необычно, ново, интересно.
Похож штрек на просторную комнату, выпиленную в сплошной скале. На желтых стенах, от потолка до пола, словно края обоев, тянутся ровные, тонкие полосы - следы вырезанных брусьев. От них дядя Ефим отрезал пилой кирпичи, которые напоминали большие желтые губки. Из такого вот камня, Степа слышал, построены все крымские города, селения и санатории. Какая же уйма кирпичей потребовалась для этого!
В одном углу штрека было самое интересное - целый набор камнерезных пил. Как удержаться и не потрогать их? Среди них были и маленькие, вроде садовых ножовок, и большие, и очень узкие и длинные. Все они имели треугольную форму с одним острым, вытянутым вперед углом.
Вдоволь налюбовавшись ими, Степа пристроился около дяди Ефима и стал слушать, как он отчитывает Пашку.
- Ты это брось! Зря говоришь, что колодец плохой. - Дядя Ефим остановил пилу и строго посмотрел на Пашку. Степа заметил, что глаза у него, как и у Пашки, серые в золотистых крапинках. - Этому колодцу поклоняться надо, а ты нос воротишь - "мелок, воды мало".
У дяди Ефима строгое, сухое, в резких морщинах лицо, нос с горбинкой, мохнатые, побелевшие от каменной пыли брови и между ними две глубокие прямые складки. По нездоровой желтизне лица, по внешней суровости можно было догадаться, что жизнь его была нелегкой.
- Что эта вода - святая, что ей надо поклоняться? - с деланной развязностью возразил Пашка.
- Да вроде святой… - Дядя Ефим помолчал, как бы что-то вспоминая. - Когда тут фронт стоял, в этих штольнях целая дивизия размещалась: и штабы, и госпитали, и склады. А сколько народу из окрестных деревень от бомбежек скрывалось! Если бы не этот колодец и еще два родничка - пропадать бы людям. Эта водица и десантников, и партизан, и других наших людей не раз выручала.
Дядя Ефим опять взялся за пилу, и острые зубья со скрипом начали грызть пористый камень: жик-вжик, жик-вжик, жик-вжик. Пила легко и быстро въедалась в камень. Дядя Ефим работал не спеша, уставившись глазом в желобок под пилой и словно о чем-то раздумывая. Порой казалось, что он не столько занят делом, сколько своими мыслями.
- Дядя, а где же те два родничка? - спросил Степа. - Может, в них воды больше, чем в колодце?
- Больше-то больше. Но достать ее нелегко. Один - тут, неподалеку, - обвалом засыпало. Другой колодец - под берегом, в нижнем ярусе штолен. Его сразу и не найдешь, заплутаться можно. Сначала надо в сквозной зал попасть, из него в третью штольню справа, а потом пройти еще немного до спуска.
Степа старался запомнить дорогу. Он решил про себя спуститься в нижние штольни и во что бы то ни стало разыскать колодец.
Дядя Ефим отрезал новый кирпич и продолжал разговор:
- Здесь, в шахте, людям было еще ничего. А вот тем, что наверху, в блиндажах и в окопах сидели, тем туго приходилось. Из озера водичку хлебали.
- Так в нем же вода соленая! - удивился Пашка.
- А это смотря когда. Сейчас, летом, она вся соленая, а весной и осенью ладони на две сверху сладкая.
- А почему сверху? - еще больше удивился Пашка.
- А я знаю почему, - вступила в разговор Любаша. - Соленая - она тяжелее и потому внизу лежит, а сверху плавает сладкая. Верно, дядя?
- Верно, Любаша! - Камнерез одобрительно посмотрел на девочку и улыбнулся. Лицо его теперь показалось Степе совсем не строгим. - Приползет, бывало, солдат к озеру и давай сладкую водицу сверху снимать в котелок, как сливки.
- Тю, а я думал, зачем это весной дедушка Михей на озеро коров гонял? - воскликнул Пашка.
- Дед знает, когда там можно скотинку поить.
Камнерез взял линейку, мел и приступил к разметке другого бруса.
- А сколько тут этих штолен? - спросил Степа, который никак не мог себе представить размеров шахты.
- Как сказать? Ежели в одну нитку их вытянуть, то, почитай, километров двадцать наберется.
- Ух ты! Сколько же лет такую шахту долбили?
- Этой шахте, милый мой, лет пятьсот, ежели не больше. И все-то здесь руками наших людей сделано. При татарских ханах камень русские рабы-невольники резали. А как при царице Екатерине II Крым завоевали и с ханством порешили, то тут всё забродчики наши работали.
- Какие забродчики? - спросил Пашка.
Камнерез вытащил папироску, помял ее пальцами и закурил.
- Забродчики - значит пришлые люди.
- Это вроде переселенцев теперешних? - не отставал Пашка.
- Да нет. Переселенец - он открыто едет, а то парод был беглый. Одни, вроде пугачевцев, бежали от пыток и каторги, другие - от поборов и кнута помещика, но все они искали вольну волюшку. Много тогда беглого люда собралось в степях, там, где нынче Геническ. Собьют себе кое-как плотишки, вместо парусов армячки дырявые приладят, и давай под ветерком через все Азовское море сюда. Кто в одиночку, а кто и с семьями. Сколько погибло пароду во время штормов - не перечесть. А уж как сюда доберутся, то здесь у них никто пачпорта не спросит. Тут каждый сам себе хозяин. Один рыбачит, другой камень режет. Вот так-то и мой прадед приплыл сюда на плоту. Оттого и фамилия наша Бродовы.
- Выходит - мы из вольных забродчиков, вроде казаков, - с гордостью заметил Пашка.
- Выходит, так, - ответил камнерез. - И дед мой и отец в путину, бывало, рыбачили, а зимой камень резали. У меня и пила-то дедовская сохранилась. Вон та, видите, самая длинная: А вот с твоим отцом у нас по-иному пошло. - Камнерез посмотрел на Пашку. - Он на море промышлял, а я, как крот, всю жизнь под землей. То в Керчи, то в Феодосии, а теперь, как вернулся обратно в колхоз, вот в этих заброшенных штольнях. Что поделаешь! Надо колхозный коровник построить.
Дядя Ефим взял пилу и принялся разделывать размеченный брус. И пила вновь запела в его умелых руках: жик-вжик, жик-вжик, жик-вжик.
Ребята следили за тем, как у них на глазах вырастал желтый холмик опилок. В этой большой комнате, освещенной двумя лампами, им теперь совсем не было страшно. Не верилось даже, что они сидят под дном моря, в старой заброшенной шахте. Здесь, в штреке, не чувствовалось затхлой сырости, потолок и стены были сухие. И дядя Ефим так спокойно работал и так интересно рассказывал, что страшные мысли даже в голову не приходили.
- Дядя, а правда, что возле нашего села есть подземный ход и будто тянется он до самого Черного моря? - Степа впился взглядом в камнереза.
- Есть такой ход. И начинается он у Черного мыса. Может, видели там в скале трещину?
- Я видел. Ох, и глубокая! - поспешил вставить Пашка.
- Вот оттуда он и тянется через весь перешеек и пещерами выходит к Черному морю. - Дядя Ефим отвалил в сторону отрезанный кирпич и добавил: - Слыхал я предание, будто в этом подземелье клад зарыт.
- Настоящий? - воскликнули в один голос Степа и Любаша.
- Настоящий, - усмехнулся в усы дядя Ефим.
- Дядечка, миленький, расскажите про клад, - попросила Любаша, умоляюще глядя на камнереза.
- Можно и рассказать. Заодно я передохну минуток пять, а то с утра не разгибался.
Дядя Ефим сел на брус, закурил и выпустил одновременно через нос и рот густые струи дыма. Степа примостился рядом и не сводил глаз с камнереза.
- Слыхали небось про Крымское ханство? - спросил дядя Ефим.
- Слыхали, - за всех ответил Степа.
- Так вот, было ханство это - все одно, что разбойничье гнездо. Много горя перетерпели наши предки от татарской орды. Чуть не каждый год татары устраивали набеги. Не счесть, сколько перебито ими русских и украинцев, взято в полон, продано в рабство. Людей продавали, как скот, на невольничьем рынке тут у нас, в Кафе, нынешней Феодосии. Иной раз по тридцати тысяч рабов сгоняли на продажу. Мужчин отсюда отправляли в цепях на галеры и каторги, а женщин и девушек увозили в турецкие и персидские гаремы. Много извелось людей и здесь, в крымской неволе.
Дядя Ефим скользнул взглядом по напряженным лицам ребят, раскурил потухшую было папиросу и продолжал:
- Ну, и доставалось за это басурманам. Здорово били их запорожские и донские казаки. Посидают на свои "чайки" - и в поход: то сюда на Орду, то в Туретчину - вызволять братьев-невольников. "Чайки" плоскодонные, легкие, вроде наших рыбацких байд, и под парусом - как белокрылые птицы летят. Не страшны им морские просторы.
Однажды, поздней осенью, в самую штормовую пору возвращались донцы из похода в Туретчину. Много было с ними вызволенных невольников, добра всякого, золота, драгоценных камней.
Спервоначала все шло хорошо - ветер был попутный. Быстро перемахнули "чайки" Черное море. Но, как говорится, без кости рыбки не бывает - не повезло казакам под конец. Только стали приближаться к проливу, тут и встретил их норд-ост - "грего", как его рыбаки называют. Такой налетел ветрище со штормом, что враз отбросил "чайки" в море. Бились казаки, бились - всё попусту. Уносит их в море. В такую погоду плыть - на краю смерти ходить. Ну, и порешил атаман ихний переждать погоду в тех самых пещерах. Пристали к берегу, разбили лагерь и стали ждать. Ждут день, ждут три, неделю, а ветер и шторм не унимаются. Известно, чем ближе к зиме, тем погода лютей. А ждать дольше нельзя - татары и турки пронюхали про казацкое становище и начали с суши на них наседать. С каждым днем татар все больше и больше. Как тут быть? Пораздумал атаман и решился. Призывает он ночью трех доверенных казаков и велит им схоронить добычу в землю. Собрали казаки все золото, драгоценности и зашили в семь воловьих шкур. Потом снесли подальше в пещеры и зарыли клад. С рассветом снялись казаки и уплыли. Вскоре после того погиб в бою атаман, сложили свои буйные головы и те казаки, что клад зарывали. С тех пор так клад и лежит. А на том месте, где было становище, и поныне находят казацкие клинки, ножи и пики.
- А клад так никто и не нашел? - Степа заерзал на брусе.
- Никто.
- Тю, да эти ж пещеры все можно обшарить! - воскликнул Пашка. - Неужто никто не додумался?
- Не скажи, - ухмыльнулся дядя Ефим. - Много охотников было до легкой поживы, да никому клад не дался. В пещере той, сказывают, есть страшное чудище. Оно и сторожит клад. Шкура у чудища особенная, вся в волшебных каменьях. Эти каменья горят в темноте разноцветными огоньками, переливаются и манят к себе. Редко кто устоит супротив их волшебного блеска. Кажется человеку, что нашел казацкий клад. Только он протянет руки к драгоценностям, как наткнется на шкуру чудища и замертво упадет от его когтей.
Дядя Ефим умолк. Степа и Любаша сидели не шевелясь и не спускали с него глаз. И только Пашка елозил на камне.
- Все это неправда, сказка про чудище, - кисло заметил он. - Таких чудищ на свете вовсе и не бывает.
- И про казаков, по-твоему, тоже сказка? - возразил Степа. - Ты почитай про набеги, тогда узнаешь, что правда.
- Очень может быть, что и клад тут есть, - вступила в спор Любаша. - Верно, дядечка?
- Хотите знать, что правда, что кривда? - Дядя Ефим пытливо глядел на притихших ребят. - Я вам отвечу. Может, когда и сгодится. Со всеми так случается, кто за легкой поживой гоняется. Понятно? Станешь свой клад в жизни искать - подумай.
Дядя Ефим поднялся с камня и взялся за пилу.
- Заговорился я с вами, а мне еще надо парочку кирпичей отвалить. - И камнерез нацелился пилой на меловую черту на брусе.
- Кончай, Петрович, снидать пора, - сказала тетя Маша. - Я уж сготовила. Сидайте, не ждите его, - обратилась она к ребятам.