- Но учти: все это я затеял не только ради тебя. К концу года я решил разучить одну оркестровую пьесу, вернее, небольшую симфонию, где есть несложная, но очень важная партия для фагота. Всего несколько звуков…
- Несколько звуков разве так важно? В целом оркестре?
- А ты думал! Представь себе картину: опушка леса, дорога, речушка с маленьким мостиком, много-много солнца, а на небе крохотная, еле заметная тучка. Стоит человек и обеспокоенно смотрит на эту тучку. Может, она грозовая?.. А если мы уберем тучку? Все настроение картины изменится…
"Ну конечно! - подумал я. - Чего человеку смотреть на небо, раз там даже тучки нет… Пусть я буду маленькой тучкой и предупрежу всех, что будет гроза!"
- Смотри не подведи меня, - сказал Геннадий Максимилианович. - Заниматься тебе придется много.
Я очень обрадовался, что скоро попаду в школьный оркестр. Обменяем кларнет на фагот - и готово дело!
Об этом я сказал маме сразу же, как только вернулся домой.
- Да ты что! - возмутилась мама. - Никуда я больше не пойду. Хватит с меня. Сейчас позвоню директору школы и…
Тут раздался телефонный звонок. Я поднял трубку и услышал:
- Федя, это ты? Говорит Геннадий Максимилианович. Попроси, пожалуйста, кого-нибудь из родителей.
Я сунул трубку за пазуху и зашипел:
- Мама, ни в коем случае не возражай против фагота. В картине нужна грозовая тучка… Понимаешь? Я из-за тебя в оркестр не попаду! Ну, пожалуйста!
- Дай сюда трубку, тучка грозовая, фантазер бестолковый! - прошептала мама, а в трубку сказала громко:
- Алло, я слушаю…
Моя судьба решалась вот так:
- Бур-бур-гур-гур… - верещала трубка.
- Да, - отвечала мама. - Да-да… А-а!.. Неужели?
- Гур-бур-бур-гур…
- Да-да… Да-да-да… А-а!
- Бур-бур-бур-бур-бур-бур-гур-гур-гур-гур-гур… Да-да-да-да… да-да-да-да…
- Бур!
- Хорошо.
- Гур!
- Конечно.
- Бур-гур!
- И я так думаю… Всего хорошего!.. Уговорили, - сказала мама, кладя трубку на рычаг. - Собирайся в магазин.
Что творилось в магазине!
Продавец категорически отказался менять кларнет на фагот. Прибежал заведующий и кричал, что нужно сначала как следует разобраться, а потом делать покупки…
Моя мама человек покладистый и терпеть не может скандалов. Поэтому она быстро уладила дело.
- Хорошо, - сказала она. - Выписывайте чек. Мы покупаем и фагот.
Теперь у меня были и фагот, и кларнет. Дома мама долго вертела в руках кларнет и наконец сказала:
- Что теперь с ним делать?
Она обтерла мундштук чистой тряпочкой и что было силы дунула в него. Кларнет так взвизгнул, что наш кот Минька свалился с табурета, и шерсть его стала дыбом от хвоста до кончиков ушей.
- Ха! - сказала мама. - Получается!
Я же говорил, что мама у меня человек веселый, хотя и научный работник!
- Ты немного тише дуй, - посоветовал я. - Тогда, может, появится прекрасный тембр и сильное звучание.
- Так? - спросила мама. - Сейчас попробую… И у нее, честное слово, получилось!
- Очень хорошо, - обрадовался я. - Из тебя наверняка получится хорошая кларнетистка!
- Да? - сказала мама и как-то странно посмотрела на меня.
Вечером она вдруг говорит папе:
- Я решила: буду учиться играть на кларнете.
- Что ты! - удивился папа. - А как же диссертации!
- Одно другого не исключает, - сказала мама и засмеялась, а это означало, что она говорит вполне серьезно. - Вот посмотрите, - сказала она мне и папе. - Научусь играть на кларнете и тоже попаду в оркестр. Ну, может быть, не к Женьке Тюневу… У нас при Доме ученых есть свой самодеятельный симфонический оркестр.
"ТАК ДЫШАТЬ - ТОЛЬКО НЕБО КОПТИТЬ"
Мой учитель музыки - Юрий Анатольевич - оказался человеком разговорчивым и жизнерадостным. Он рассказал мне много интересного. Например, я узнал, что половина человечества дышит неправильно. Я, конечно, оказался в этой половине и совершенно неправильно пользовался грудью, животом и диафрагмой. И вообще Юрий Анатольевич сказал: "Так дышать - только небо коптить, а не то что на фаготе играть!"
Я поделился этой новостью с Женькой, и он удивленно воскликнул:
- Ну да!
- Да, да, - говорю. - Думаешь, это так просто - вдох да выдох? Пока я не узнал про секрет дыхания, считай, что и не жил на свете. Поражаюсь, как я до сих пор не помер!
Я стал немедленно учить Женьку дышать. Велел ему набрать грудью побольше воздуха. Смотрю, а у него живот выпятился. Я ему говорю, чтобы он перегнал весь воздух в легкие, какая, мол, в животе грудь? А Женька - никак. Покраснел весь, глаза выкатил, а толку никакого. Тогда я ткнул его кулаком в живот. Женька охнул и выдохнул.
Пришлось начинать сначала.
Мучился я с Женькой, мучился и под конец, когда кое-что начало получаться, смотрю - он еле на ногах держится, а дышит так, словно пробежал без отдыха по меньшей мере пять километров по пересеченной местности.
- Да ну тебя! - сказал он наконец. - Лучше я буду небо коптить…
Только он это произнес, как перед моими глазами что-то мелькало, словно где-то рядом разорвали подушку и выпустили из нее пушинки.
- Смотри, Федя! - обрадовался Женька. - Снег идет!
На самом деле, несмотря на яркое солнце, в воздухе закружились, завертелись, заплясали снежные звездочки С каждой секундой они становились все крупнее и крупнее, и вскоре ничего нельзя было разобрать и в трех шагах.
Снегопад прекратился так же внезапно, как и начался. На земле не осталось ни единой снежинки. Асфальт блестел, будто прошел дождь. Зато в лицо дохнул морозный ветерок, и я сказал:
- Скоро будем на коньках кататься.
- Это еще когда! - ответил Женька. - Ведь только начало октября. Впереди ноябрь и полдекабря - раньше каток не заливают.
- Все равно скоро, - повторил я и понял, что сейчас Женьки на уме другое. - Жень, - говорю, - может, расскажем все твоим родителям?
- Что ты, Федя! И думать об этом нечего! Это тебе ж шуточки - целых десять рублей!
- Между прочим, - сказал я, - если хочешь знать, стекло уже вставили. Может, все давно забыто?
- Так тебе и забыто, - ответил Женька.
- А у меня дневник есть, - сказал я. - Смотри, каков новенький! И расписание…
- Это всего-то три урока в неделю? - воскликнул Женька, заглядывая в дневник.
Расписание для младших классов в самом деле было до смешного коротким. В него входило три предмета: СПЕЦИАЛЬНОСТЬ, СОЛЬФЕДЖИО и ХОР.
Я рассказал Женьке, как мы спорили с ребятами, когда впервые читали названия предметов, и как вначале важничал Васька.
- Раз "специальность", - сказал он тогда, - я - человек независимый!
- Быстро устроился, - усмехнулся Костя.
- Да это просто названия предметов, - вмешался Сережка. - Чего спорить? Мне давно дед объяснил: названия придумали, чтобы путаницы не было. Нельзя же предметы именовать просто: контрабас или фагот. Что это за предмет такой - фагот? Курам на смех! А специальность - это главное, чем каждый из нас будет заниматься…
Я рассказывал, рассказывал, потом смотрю - Женька перестал слушать мою болтовню.
- Ладно, - сказал он. - Я пошел. Пора за уроки приниматься.
ЕСТЬ ИДЕЯ!
"Что же получается? - думал я. - Все мы ходим как ни в чем не бывало в музыкальную школу, а наш дирижер так и останется неучем? Неужели я, его лучший друг, буду сидеть сложа руки и ждать, пока Женька сам выпутается из этого положения?"
После долгих размышлений я наконец обратился к ребятам.
- Слушайте, - говорю. - А Женька ведь так и не учится…
- Потрясающая новость! - сказал Костя. - Расскажи еще что-нибудь интересненькое.
- Нет, я без шуток.
- А если без шуток, - сказал Васька, - то хорош гусь твой Женька, нечего сказать. Всех нас заставил учиться, а сам в кусты.
- Чего ты разворчался? - говорю Ваське. - Ты думаешь, Женьке не хочется учиться, чтобы стать дирижером? Сам ты гусь и ничего не соображаешь.
Тут-то я и выставил свой главный козырь.
- Ребята, - говорю, - у меня есть идея: давайте заплатим за разбитое стекло и попросим Геннадия Максимилиановича, чтобы он принял Женьку в школу.
- Верно! - воскликнул Сережка.
- Верно-то верно, - сказал Костя. - А деньги где взять?
- Я все хорошо продумал, - говорю. - Завтраки и мороженое…
- Мороженое? - переспросил Васька и облизнулся. - Какое мороженое?
- Будем экономить на завтраках и мороженом. С голоду умрем, что ли? С каждого в день по десять копеек. Постепенно и соберем.
Сережка без лишних слов полез в карман и вытащил несколько монеток. Сдув с них крошки, он протянул их мне.
Васька тоже вытащил что-то из кармана, отвернулся от нас, долго возился, потом протянул два медяка, каждый по копейке.
Я посмотрел на Костю.
Тот стоял и сосредоточенно рассматривал носки ботинок.
- Что же ты, Костя? - говорю. - А ведь Женька о тебе заботился, контрабас доставал.
- Тоже мне забота! - фыркнул Костя. - Контрабас ваш мне теперь и не нужен. Отец собирается им самовар растопить.
Я так и подскочил:
- Пусть только попробует! Ведь расписку кто давал? Моя мама! Верни контрабас! И немедленно!
- Ну и верну. А денег у меня все равно нет.
Мы демонстративно отвернулись от Кости.
- Значит, Федя, кто у нас будет за кассира? Ты, что ли? - спросил Сережка.
Я в ответ замахал руками:
- Да ну вас, ребята! Порастеряю я эти медяки, а потом отвечай. Моя идея, а кассиром пусть будет другой.
- Я буду кассиром, - сказал Гриша. - Соберу деньги и куплю себе железную дорогу.
- Видали? - вскричал Васька. - Не-ет! Своих денег я ему не доверю.
Он на всякий случай отобрал у меня две копейки и сунул их обратно к себе в карман.
Я немного помолчал, немного подумал и предложил:
- Может, попросим дядю Степу? Он сам и отдаст потом деньги Геннадию Максимилиановичу.
- Правильно! - подхватил Сережка. - И надежно!
Дядя Степа выслушал нас внимательно. Что-то прикинул, пошевелил рыжими усами, подсчитал в уме и на пальцах и наконец сказал:
- По моему разумению, не лизать вам мороженого, не кушать пирожков да не ходить в кино месяц, а то и больше. Не пропадете?
Васька вздохнул:
- Тяжеловато…
- Брось, Васька, на самом деле! - прикрикнул я на него. - Ведь договорились!
- Ладно. - Васька вздохнул еще раз. - Я что? Я не возражаю… Только, чур, начнем завтра. Сегодня, говорят, новое кино идет!
- А воля у тебя есть? - спросил я Ваську.
- У меня-то? - Васька возмутился. - На вот, держи! - И отдал мне все деньги, какие у него были. Даже карман наизнанку вывернул.
Я все передал дяде Степе, и тот, крякнув, поплевал на наш первый взнос.
- С почином! - сказал он. - Приходите хоть каждый день. Если дома не застанете, заворачивайте в бумажку и бросайте в форточку - первый этаж, не промахнетесь. Эх, звери-кролики, хорошие вы люди!
Мы уходили от дяди Степы гордые до невероятности. Я не знаю, почему, но стараться для другого гораздо интереснее, чем для самого себя. Хорошо, когда радуется твой товарищ! Костя плелся следом за нами, но никто не разговаривал с ним, словно его на свете не существовало.
Расставаясь, Васька сказал, что готов не ходить в кино хоть три месяца, а от мороженого отказывается навсегда!
Подняв воротник пальто, он, не прощаясь, покинул нас.
Правда, часика через два-три, когда мама послала меня а булочную, я заметил Ваську у будки "Мороженое". Увидев меня, он сконфузился и судорожно задвинул в рот брикет мороженого, словно ящик письменного стола.
"Ладно, - думаю, - мне-то что? Лишь бы аккуратно делал взносы, а на остальное плевать! Жаль мне, что ли? Пусть себе ест!"
А на обратном пути из булочной около нашего подъезда меня подстерегал Костя. В руках у него был контрабас.
- Держи, - сказал он и без лишних слов сунул мне в руки контрабас.
Я подхватил контрабас и с трудом приволок его домой.
Мама чуть в обморок не упала. Она решила, что я поменял фагот на контрабас.
Мы долго носились с контрабасом по квартире, не зная, куда его деть. Наконец нашли уголок у папы в кабинете. Туда и пристроили старого беспризорника.
Когда папа пришел с работы и направился в свой кабинет, мы с замиранием сердца ждали, чем все кончится. Но папа не сказал ни одного слова, будто ничего не произошло. А через несколько дней он принес домой сверток, в котором оказался столярный клей, бутылочки с лаком, струны, новая подставка и еще какие-то непонятные для меня детали.
И молча принялся за дело…
ВАСЬКИНА ВИОЛОНЧЕЛЬ
Наши ребята, должен сказать, здорово изменились за последнее время. Даже Гриша. Он гораздо меньше приставал к нам. Не то чтобы совсем оставил нас в покое, а давал довольно длительные передышки. Правда, всем нам казалось удивительным, что его так, запросто, приняли в музыкальную школу: песню-то, по-моему, он пел не очень… Но Геннадий Максимилианович сказал, что людей, неспособных заниматься музыкой, не существует в природе. И что слух - дело наживное, если им, конечно, по-настоящему заняться, то есть развивать, как память, волю и так далее. И чем раньше, тем лучше.
Ну, а за Гришу взялись вовремя - это факт!
Сережка тоже примирился со своей участью. Он усердно занимался на скрипке под руководством счастливого деда. Только я не пойму, что за удовольствие скрипеть с утра до вечера без всякой музыки? Однажды мы с мамой слушали Давида Ойстраха. Вот здорово играет, ничего не скажешь! Правда, я тогда уснул на концерте. Но это оттого, что мне было не больше лет, чем Грише, и к тому же было поздно, а я привык засыпать вовремя.
Но Сережка скрипел и жаловался редко.
Они с дедом частенько уходили куда-то, а потом Сережка на переменках рассказывал нам всякие чудеса про какую-то центральную школу, где ребята Гришиного возраста играют почти так, как сам Ойстрах. По-моему, он враль, этот Сережка!
Костя же целый день торчал в музыкальной школе. Даже вредничать стал в два раза меньше. Он с остервенением перепиливал совершенно новенький школьный контрабас.
От него частенько можно было слышать: "Вот окончу музыкальную школу, поступлю в музыкальное училище и буду играть в джазе!"
А по-моему, это предательство. Сначала он должен поиграть в нашем оркестре, а потом идти в какой-то джаз.
Но Костя всегда верен сам себе, что с него взять? А возможно, он дразнит нас, чтобы мы с ним в конце концов заговорили.
У Васьки дела обстоят посложнее.
Однажды Васька пригласил меня на урок к своему учителю Вениамину Александровичу, тому самому старичку, который присутствовал на приемном экзамене.
Мы с Васькой заявились чуть ли не за полчаса до урока. Я думал, что Вениамин Александрович меня прогонит, а он ничего, даже внимания не обратил, словно так и нужно. Оказывается, это принято. Ученики могут ходить в любой класс и слушать что угодно: и фортепьяно, и скрипку, и контрабас, и виолончель. Главное, попросить разрешение, не шуметь и не мешать. А так сиди себе хоть целый День и слушай.
Учитель ходил по классу, заложив руки за спину, и слушал одного из своих воспитанников - подростка лет пятнадцати, с худым, бледным лицом.
Вениамин Александрович то хмурился, то улыбался, то отстукивал ногой такт, то тряс под музыку седой головой.
А мы только удивлялись.
Мы удивлялись тому, с какой ловкостью и быстротой ученик орудует смычком. Смычок у него скакал, прыгал, перебирался со струны на струну, извлекая самые разные звуки - плавные, певучие, острые, резкие, колючие.
И как только у него не путаются руки? Ведь правая водит смычком поперек струн, а левая ползет вдоль грифа. Да так, что локоть словно описывает круги. Это все равно что одной рукой водить вдоль туловища, а другой - поперек. При этом еще вычерчивать в воздухе локтем букву "О".
Я пробовал. У меня не получается.
Постепенно я стал прислушиваться к звукам виолончели. И тогда мне стало казаться, что это вовсе не виолончель, а человеческий голос.
Васька тоже присмирел и весь превратился в слух.
Когда ученик взял последний аккорд, Вениамин Александрович победоносно посмотрел на нас и сказал:
- Это игра уже не ученика, нет! Это - исполнение без пяти минут музыканта!
Я уставился на "без пяти минут музыканта" и сразу обратил внимание на его руки. Кисти были длинные, напряженные, с мозолями на кончиках пальцев.
До сих пор я видел мозоли на ладонях. Я сам однажды чуть не заработал мозоль. Мы копали на школьном дворе ямочки для саженцев, и я натер себе ладонь.
Я очень гордился, что у меня на ладони мозоль, и всем ее показывал. А мама увидела и сказала:
- Это волдырь.
Я обиделся и упрямо заявил:
- Мозоль.
Но мозоль к утру лопнула. Тогда я подумал, что заработать хорошую, твердую мозоль не так-то просто. Тут одними ямочками для саженцев не отделаешься!
Сколько же трудился "без пяти минут музыкант", чтобы нажить такие замечательные мозоли?
Вениамин Александрович посмотрел на часы и сказал ему:
- У меня есть минут пятнадцать до следующего урока. Пойдем-ка и обыграем программу в зале. Тебе ведь скоро выступать! - И к Ваське: - А ты располагайся здесь. Приготовь инструмент, канифоль, пульт, ноты. Привыкай!
Мы остались одни. Васька мигом взял в руки виолончель и стал выделывать смычком те же фокусы, что и старшеклассник Вениамина Александровича.
Но Васькина виолончель огрызалась, сипела, хрипела - словом, возмущалась вполне справедливо и от всей души. А что у виолончели есть душа, я теперь не сомневался. Конечно, если заглянуть внутрь, то ничего не увидишь, кроме душки - круглой палочки, стоящей поперек корпуса инструмента. Но душка - это еще не душа. Мама говорит, что виолончельную душу можно лишь почувствовать. А по-моему, еще и услышать. Я, например, совершенно ясно слышал виолончельную душу. Иначе почему ее голос так волнует?
Хотя если судить по Васькиной виолончели, то в ней находилась не душа, а кошка с собакой, да обе с дурным характером.
Ваську это злило, и он с еще большей яростью тер смычком струны, пока в класс не вбежал Вениамин Александрович.
- Ты с ума сошел! - крикнул он. - Разве так обращаются с инструментом!
- А чего она не играет? - хмуро сказал Васька.
Вениамин Александрович перестал сердиться:
- Заиграет, Вася. Обязательно заиграет. Наберись только терпения и занимайся. Да запомни: в нашем деле нужны любовь к музыке, терпение и труд. И виолончель у тебя запоет!
Не знаю, как обстояло дело у Васьки с любовью, но с трудом и терпением у него были явные нелады. Хотя он часто потом говорил мне, что ходит на уроки по специальности с большим удовольствием. А вот дома у него с виолончелью довольно сложные отношения.
Дело в том, что Васькин отец работал в депо в ночную смену, а днем отдыхал. А Васька обязан был в это время заниматься на виолончели. И постепенно Васькин отец так привык спать под звуки виолончели, что иначе, кажется, и не смог бы. Виолончельные звуки стали для него чем-то вроде снотворного.