У Юльки глаза загорелись, а плечи, совсем как у меня, полезли вверх голову прятать.
Мне тоже захотелось спрятаться за какую-нибудь портьеру, но тут к нам подошли дядя Вова и совсем молодая девушка с обсмыганными волосами. Туфли у неё были - просто танки!
- Вот, Мариночка, Аля Дыряева, героиня сегодняшнего дня. Алечка, Марина представляет программу "Культура" на нашем городском телевидении. Ты способна дать интервью до начала открытия?
Я замотала головой: нет! Конечно, нет! Ужас какой! Перед камерой говорить? Да я только квакать буду. Ква-ква. Вот в классе уржутся!
Юлька, наверное, ничего этого не поняла, потому что тут же зашипела:
- Аль, скажи! Скажи! Нас по телеку покажут!
Я снова головой завертела. Дядя Вова понял, что с меня сейчас взятки гладки, и "культурную" Мариночку аккуратненько отшил:
- Девушка наша пока не готова к интервью. Давайте после открытия. Договорились?
- Да, да, конечно! - Марина пошкандыбала на своей платформе искать другие жертвы.
- Ну и дура, - шепнула Юлька, и я сразу её представила дяде Вове:
- Вот, знакомьтесь. Это моя подруга Юля. А это - Иван. Мы учимся в одном классе.
- Очень приятно. Владимир Павлович Решетов. Вы тут, ребятки, побродите, осмотритесь пока. Через пару минут начнём. А ты, Алька, на свои картины глянь. По-моему, замечательно расположили. И свет, и общая композиция… - Потом наклонился и мне на ухо: - А он хорош!
Странно видеть собственные рисунки в музее. Радостно и немного стыдно. Будто тайком делаешь что-то плохое. Думаю, это из детства. Какой-нибудь комплекс. Больше всего меня доконали таблички около работ. Словно я - взрослый художник: ""Crazy". Алевтина Дыряева. Акварель". Или: ""Полёт слона". Алевтина Дыряева. Пастель".
Иван на таблички нормально среагировал: он мою живопись наизусть знает. А Юлька смотрела впервые. Мне жутко весело было за ней наблюдать, как у неё челюсть отпадала. Я не слишком честолюбива, но не совсем же и дубина. Любому понравится, когда от твоих рисунков у друзей глазки на лоб лезут. Она только и смогла сказать:
- Алька, это всё ты? Супер!
Потом началось открытие.
Дядя Вова поставил меня между собой и какой-то седой женщиной, наверное, работником музея. Как только я увидела направленные на нас дула кинокамер, у меня задёргалось правое колено. Не капельку, а так, по-настоящему. Вот позорище! Я поняла, что сейчас умру от смущения и страха, но среди богемных лиц разглядела мамино (мы к тому моменту уже успели помириться, поссориться и снова помириться), зацепилась за него глазами и кое-как выжила.
Вначале красивый парень с длинными чёрными волосами сыграл на скрипке. У него ещё челка всё время на глаза падала. Стильно так. Но мне было не до музыки.
Потом начались речи. Мужчины, женщины… Они говорили, говорили. В основном, конечно, про дяди Вовины картины. Какой Решетов молодец, талантливый, постоянно в поиске, развитии… Много всего. Про мои картины тоже сказали. Всякие охи-ахи. Что молодое дарование. Птица на взлёте (хороший образ, нужно будет нарисовать). Кто-то не поверил, что мне только четырнадцать. Дядя Вова, довольный как кот, засмеялся, представил мою маму, и она подтвердила. Маму тоже поздравили…
А потом пришёл момент, когда все - вот ужас(!) - посмотрели на меня. Я открыла рот, чтобы сказать два спасибо: одно - учителю за науку, второе - музею за то, что выставили мои картины - это мы так с мамой отрепетировали - и вдруг как икну! На весь зал. Дураку понятно, что от страха, но всё равно - позорище. Мне сунули стакан с водой. Я глотнула (не до микробов было), вода пошла не в то горло и почти тут же - обратно, на вечерние платья дам. Если бы в этот момент появилась возможность провалиться на первый этаж, я провалилась бы. Говорить, естественно, после такого конфуза было нереально. Спасибо, дядя Вова догадался, выручил:
- Девушка наша к речам пока не готова. Но рисует хорошо. Предлагаю вам в этом убедиться.
Наконец-то! Мы втроём тоже пошли от картины к картине. Очень медленно, чтобы и налюбоваться, и послушать, что все эти люди думают не перед телекамерами, а на самом деле. Но удовлетворить любопытство в полной мере не успели: почти сразу же дядя Вова позвал меня в свою компанию.
Никогда не видела так много художников сразу. Они представлялись мне в джинсах, длинных свободных джемперах с закатанными рукавами и обязательно бородатыми. Ничего подобного! Люди как люди. На улице встретишь - внимания не обратишь. Художники пили шампанское, о чём-то спорили, что-то доказывали. Со мной тоже попытались говорить. Про авторские находки, недостатки. Я от смущенья замычала, как корова. Меня не стали мучить и отпустили.
Зато у мамы рот не закрывался ни на минуту. Я к ней даже близко не сунулась. Думаю, она хвасталась, какая у неё хорошая и жутко талантливая дочь. Стыдно.
Через какое-то время к нам снова подошёл дядя Вова. С ним был очень стройный и не очень молодой мужчина. Мне сразу же захотелось его назвать джентльменом.
- Алечка, познакомься, это мсье Анри де Клер.
Джентльмен, мсье - какая разница? Я поздоровалась.
- Алечка, мсье Анри хочет сделать тебе очень выгодное предложение. Послушай его, пожалуйста.
Мсье заговорил по-русски с сильным акцентом, но вполне понятно:
- Мадемуазель Алевтина! Мне поразил ваш живопись. У вас большой будущее. В Париж мой частный коллекция. Я буду преобретал ваш "Сrazy"! Он великолепно! Великолепно! О!
Ну, как-то так. У него ещё смешнее получалось: он глаза закатывал и руками показывал, какая "Сrazy" "великолепно". Правда, мне тогда было не до смеха. Я так обалдела от самого галантного мсье Анри, что вообще ничего не соображала, только глазами хлопала и головой кивала. Дядя Вова увидел, что я сейчас в обморок брякнусь, и перевёл попроще:
- Аля, ты поняла? Мсье де Клер делает тебе коммерческое предложение. Он хочет приобрести твою картину. Ты поняла, какую? Зонтик. Стоимость ещё не определилась, но я думаю, что это будет несколько тысяч евро.
Мне снова захотелось икнуть. Ни фига себе! Юлька так и прошептала:
- Ни фига себе!
Представляете, что я ответила? Блеск!
- Я подумаю.
Мой ответ на несколько секунд просто обездвижил дядю Вову. Я увидела его застывшие глаза и, несмотря на ситуацию, чуть не захохотала. А мсье Анри - ничего, кивнул:
- Буду ждать ваш решение.
Когда француз откланялся, я спросила:
- Дядя Вова, а он вправду про евро? Несколько тысяч?
- Правда. Это большой успех, Алечка. Мне думается, нужно соглашаться.
Когда он это говорил, мы как раз около "Сrazy" стояли. Я посмотрела на мою тёмненькую девочку под зонтиком, представила, как продам её, тёмненькую, французу. И поедет она, бедненькая, в Париж. Зачем мне эти евры?!
Я вдруг как зареву! Мама подскочила: что такое, почему ребёнок рыдает? Конечно, ей, после всех её хвастливых фантазий, не понять. Зато дядя Вова быстро сориентировался.
- Всё ясно. У ребёнка эмоциональное перенапряжение, - это маме. А мне: - Международная сделка не состоится. Алька, может, ты и права. Нечего с Парижских коллекций начинать. - Потом подмигнул и шепнул: - Пароль "Синяя Жидкость".
Мне так легко и смешно стало! Потому что мой грустный зонтик в Париж не уедет, и что Иван дяде Вове понравился, и что есть ещё один человек в мире, который меня по-настоящему понимает.
* * *
После выставки ничего в жизни не поменялось. Хотя, нет - Самарин! Был с ним один странный эпизод… Антон попросил у меня ручку. По всем законам, он её должен был погрызть, чтобы потом себе оставить: я слюни назад не беру. А тут - ничего, просто вернул. Даже "спасибо, Мойдодыр", сказал. Честно, я растерялась. Даже подумала на Юльку, что она ему про выставку проболталась. Но Юлька сделала круглые глаза и побожилась: никогда, никому, ни словечка. "Может, - говорит, - он программу "Культура" посмотрел, по которой открытие демонстрировали?" Сомнительно, конечно, чтобы Самарина "Культура" интересовала. Тем более, что обсмыганная Мариночка интервью у меня так и не взяла. Но в кадр я вполне могла попасть. В общем, странно…
Ещё я подружилась с Боней. Вот это было, действительно, событие! У меня очень долго не получалось. Но однажды Иван предложил его погладить и сразу же помыть руки. Даже в киоске минералку для этого купил. Погладила. Боня хвостиком завилял, лизнул. Я руки два раза помыла… Ничего страшного.
А потом произошло событие… События… Нет, тут по порядку.
В то утро я пришла в школу пораньше. Меня Юлька упросила: Алечка, подружечка, сюси-пуси… В общем, ей нужно было что-то там по физике скатать. Как всегда разнылась, что у меня нет компьютера. У всех порядочных есть, а у меня нет. "Вот продала бы картину, купила себе комп…" В таком роде… Зачем ныть, я и сама компьютер хочу. Одной своей половиной, нормальной. А второй - боюсь. Что вредный, что глаза портит, облучает. Короче, объясняться я не стала, но в школу потащилась.
В классе - никого. И Юльки, главное, нет. Чего ныла? Сначала я удивилась, потом разозлилась, а после вспомнила, что накануне вечером у Плаксы была всеклассная тусня. Кстати, по непонятному поводу. Без меня, конечно. Юлька сама же и проболталась, когда звонила насчет физики. Теперь она прибежит к самому звонку, запыхавшаяся, с выпученными глазами, станет извиняться. В первый раз, что ли…
Я потопталась у окна, сунулась к Юлькиному столу. Смотрю, на полу Плаксин учебник лежит. Они все у неё в гламурных розовых обложечках, так что никаких ошибок! Вот Маша-растеряша! Заглянула в стол - вдруг эта "Маша" ещё что оставила. Действительно, в столе - записка. От… Я этот почерк из тысячи узнаю, потому что писал… Иван:
"Юльчик, я тебя жду завтра в семь часов вечера в нашей кафешке. Приходи без Мойдодыра".
О том, что читать чужие записки подло, пусть говорят те, у кого с ними ничего не связано. Какой там стыд, если в тебе что-то громко так - щёлк! И ты превращаешься в робота. Железного холодного робота. С мозгами и совсем без эмоций.
Наверное, когда у людей маленькое горе случается, они рыдают, волосы на себе рвут… А когда большое, все эти душевные дрыганья кажутся такими маленькими-маленькими. И совсем лишними. Тогда появляется железная леди. С железно-компьютерными мозгами.
Значит, всё-таки, Мойдодыр? Ладушки!
Думаю, у меня очень хорошо получалось изображать полную неосведомленность. Когда пришли Юлька с Иваном, я была просто душка. Юльке тетрадь по физике сунула, с Иваном поболтала. Лёгенько так.
Потом мы с ним по парку домой шли. Иван сам вызвался проводить. Меня так и подмывало спросить: "Что, хочешь удостовериться, что Мойдодыриха домой свалила?" Еле сдержалась.
Идём по аллее, она плиткой квадратной выложена. Я вниз смотрю, на свои ноги, как они в серединки каждого квадратика попадают - шлёп, шлёп, шлёп. Иван про музыку распинается. А я вдоль линии - шлёп, шлёп, шлёп. Через какое-то время он всё-таки заметил, спросил:
- Аль, ты меня не слушаешь?
- Слушаю, слушаю.
У подъезда мы расстались, и я поковыляла домой. Помирать. Мне тогда ещё было невдомёк, что железные леди не умирают. Они застывают и превращаются в зомби!
Совершенно хладнокровно я сделала уроки, даже свою комнату немного прибрала. Часов в полседьмого оделась потеплее и отправилась на свидание. Юлькино и Ивана.
"Наше кафе" - это "Азалия". Оно недалеко, рядом со школой. Я туда, конечно, ни разу не заходила грязные стаканы облизывать, а наши дня не пропускают.
Только Иван неудачное место выбрал: в "Азалии" окна во всю стену. Вечером, при полном освещении, все сидят, словно в телевизоре.
Я прислонилась к дереву на другой стороне улицы и принялась смотреть кино про любовь: как Иван Юльку за ручку держит, как они шепчутся, как он ей мороженое таскает и ещё какую-то гадость. Примерно через час им это надоело. Я еле успела в телефонную будку заскочить и даже дышать перестала, когда они рядом остановились и заворковали. А потом:
- Юль, можно я тебя поцелую?
Юлька раскокетничалась, словно до этого ни с кем и никогда:
- Ой, Иван! Ой, не знаю! Ты, наверное, с Мойдодыром каждый вечер целуешься? Она на тебя, как мышь на питона своими выпученными глазками все уроки пялится. Художница великая!
- Юленька, какие поцелуи? Она ж crazy! Да Мойдодыр удавится - ни с кем не поцелуется. Не то, что ты!
- Бедная девочка!
Юлька заржала. Но Иван наклонился и зажал ей рот… своими губами. По-взрослому. Долго и шумно. Мне стало нехорошо. По-моему, это называется обморок.
Когда я начала соображать, поняла, что сижу на полу в телефонной будке, рядом - никого.
Я поднялась… и пошла…
Это тянулось бесконечность. А может совсем чуть-чуть. В голове - пустота с единственным колокольным - "зачем". Как набат: "зачем", "зачем", "зачем". Зачем я? Этот мир во мне не нуждается. Им всем без меня очень даже неплохо. Разве что маме нужна - напоминать, чтобы вытерла ноги, помыла руки и надела тапочки. Папе совсем немножко. Ещё дяде Вове под настроение. А больше никому! Мойдодыр. Сrazy Мойдодыр. Нет, к чёрту английский, он только мешает! Свихнувшийся Мойдодыр. Сумасшедший! Спятивший! Чокнутый Мойдодыр!
Пошёл дождь, и я не удивилась. Без дождя было бы неправильно. Повались с неба камни, я тоже не удивилась бы. Потому что и небу я не нужна…
В нашем городе есть очень странное место - мост влюблённых. У него все перила в замочках. Прикольно, глупо и вполне обычно. Замочек прицепил, и целуйся, сколько влезет. Только не у нас. У нас - по-другому, никакой лирики. Мост в городе единственный, и перекинут через нечто тухло-вонюче-зелёное. То ли оно само такое тухлое, то ли туда канализацию спускают, но смердит жутко. Поэтому наши влюблённые там не задерживаются.
Не знаю, что меня к мосту принесло. И что с головой приключилось. Но я легла на перила и стала перегибаться - ниже, ниже… И таким мне всё мелким, скучным показалось! Вот сейчас… сейчас…
Вдруг меня кто-то за плечо как дёрнет:
- Дыряева, дашь алгебру скатать?
Я как стояла, только голову повернула - Самарин! Красный, потный, но почему-то дрожит, и зубы стучат:
- Так я спрашиваю, алгебру дашь?
Глядит. Я тоже гляжу. Молчу. А потом как пустилась ржать. До коликов, до слёз. За живот хватаюсь, из глаз льёт. Самарин растерялся, тоже начал подхихикивать. Но ему быстро не до смеха сделалось, когда понял, что я остановиться не могу. Он тогда на ладошку свою задумчиво так посмотрел, потом как размахнётся и меня ею по щеке - шварк!
Я вмиг умолкла. Он тоже. Опять друг на друга пялимся. Потом я ему:
- Завтра дам. Алгебру… Спасибо.