Робкая по натуре, измученная болезнью, она подчинялась во всем авторитету мужа и его матери, хотя в душе была гораздо более согласна с сестрой.
Гриша и Надя тоже были недовольны Женей. Она отказывалась от их шумных игр, не принимала участия в их проделках, и Гриша решил, что она важничает и зазнается.
- Надо проучить вашу "маркграфиню", - говорил он Наде, совершенно подчинявшейся его влиянию. - Уж очень она важничает, точно в самом деле большая: того не хочу да этого. Отдую я ее когда-нибудь или подведу. Уж так подведу!..
Мальчик был далеко не злой от природы, но у бабушки совершенно избаловался, так что иногда был прямо невыносим.
Особенно доставалось от него маленьким мальчикам и девочкам из дворни, которых отдали ему совершенно во власть.
Он их муштровал "по-военному", как с гордостью заявлял сам. И повторяя с ними разные учения и маневры, на которые насмотрелся в полку у отца, он также не скупился на ругань и зуботычины, как самый свирепый фельдфебель того времени.
Женя этим возмущалась, ссорилась с братом, жаловалась отцу, но Гриша всегда умел вывернуться или принимал последнюю меру: шел жаловаться бабушке и, конечно, оставался прав.
- Что, взяла? Что, взяла? - дразнил он сестру. - Доносчица, фискалка, нечего нос-то воротить, маркграфиня китайская! Фискалка так фискалка и есть… Да подожди, я тебя проучу!.. Будешь ты у меня ябедничать.
Лучшим приятелем Гриши был крестник экономки, казачок Миша, и ее любимица Глаша.
Вся обязанность казачка заключалась в том, что он торчал у дверей залы в казакинчике с красными нашивками, для того чтобы было кого послать за лакеем или горничной да подать огня в трубку Сергея Григорьевича.
Отсутствие всякого дела, постоянные окрики господ, толчки и дранье за уши старшей прислуги создавали вообще отвратительную атмосферу для этих маленьких рабов и портили их нравственно, а Миша к тому же был сиротой и держался только милостями экономки, которая взамен своего заступничества требовала постоянных доносов и на господ, разговоры которых казачку всегда легко было подслушать, и на прислугу.
Мария Анемподистовна успела создать себе штат доносчиков из Миши, Глаши и еще нескольких низших служащих дворни и с помощью их всегда знала, где что делается, и умела передать это полезным для себя образом.
Александра Николаевна ей очень доверяла и ценила ее верность, в которой Мария Анемподистовна умела ее убедить, хотя и не особенно любила угрюмую старуху, вечно всем недовольную.
Вот с этими-то услужниками экономки и подружился Гриша. Они ему льстили, потакали в разных шалостях, находили птичьи гнезда для разорения, притаскивали маленьких слепых щенят и котят и учили всяким злым проказам.
- Ты его научи что-нибудь такое сделать, за что бы ему досталось, - учила Мишу Глаша, - тогда уж он в наших руках. Будет бояться, чтобы мы не пересказали…
- Учи еще… Без тебя, поди, этой музыки не знаем, - возражал Миша, а Гриша и не подозревал, в каких руках находится.
Миша и Глаша натравливали Гришу на тех ребят, которые им чем-нибудь не угодили, и мальчик подчинялся им, сам того не замечая.
Женя и сама видела, как дурно Гриша ведет себя со своими маленькими товарищами по играм, да и девушки через Аскитрею передавали ей многое. Девочка старалась всячески убедить брата, но это ей не удавалось.
Он относился к ней с полным презрением и придумал еще новое прозвище - "стриженая принцесса".
Однажды Гриша с Мишей решили устроить нечто особенное.
- Барчук, Григорий Сергеевич, - позвал Миша, таинственно отводя мальчика в сторону. - Вот так штуку я удумал! В прошлом году в барынины именины очень уж красивый феверк пускали… Остались штуки три, "самые хорошие", сказывал тот, что из города приезжал с феверком, - дождь тогда пустить помешал. Вот бы нам их устроить! То-то бы знатно было…
- Отлично! А где же эта штука лежит?
- Бабинька не приказали их в кладовой держать… А спрятаны они в сушиле… Там ларь большой.
- Поди, заперто?
- Под замком… это как есть. А только замок этот пустяковый, я гвоздиком отопру. Только вот как в сушило попасть? Там замок страшенный… надо ключ добыть.
- А у кого ключ? У Анемподистовны ведь!
- Нет, кабы у нее, так и хлопот бы мало. У старшего кучера, у Максима Петровича.
- Ну, этот не даст, - протянул Гриша, знавший непреклонный нрав Петровича.
- Знамо, не даст. Надо так добыть… Я уж удумал! Настька-то косая, ведь она ему внучка… Вот вы и велите ей добыть ключ, когда он отдыхать ляжет.
- Она не согласится. Не посмеет.
- Как не согласится, коли вы ей приказ отдадите? А то, мол, так отдерем, что до новых веников не за будет.
Настя сперва ни за что не соглашалась украсть ключ у деда, но когда Гриша пригрозил ей, что все волосы по одному выщиплет, бедная девочка решилась. Дед спал в сарае, над конюшней, а ключ от сушила висел у него на поясе. Надо было, пользуясь его отдыхом, в полдень, развязать пояс, снять ключ и доставить его Грише, а затем, когда сушило будет отперто и ракеты взяты, положить ключ на старое место.
С горькими слезами, под страхом всяческих угроз, отправилась Настя в сарай. Глаша тем временем должна была занять Марию Анемподистовну, чтобы она не вышла на задний двор и не заметила отпертого в неуказанное время сушила.
Ключ добыли. Настька, в восторге от своей победы, забыла все страхи и рассказывала, как ловко она развязала пояс и сняла ключ, как дедушка страшно храпел и как она испугалась, когда он во сне повернулся.
- Я назад ключ не понесу, а возьму да брошу у порога. Дедушка подумает, что он сам потерял.
- Ну ладно, ладно, сорока, беги теперь, стой у сарая и чуть где пошевелится, сейчас же нам весть давай! - командовал Миша.
В сушило попали благополучно. Ларь отомкнули и вытащили не только ракеты, но еще маленький жестяной ящик с порохом. Его было там не больше четверти фунта, но ребятам представлялось, что они нашли целое сокровище.
- Теперь надо укрыть все до вечера, - объявил Миша. Всю добычу сложили за сушилом и покрыли сверху досками, лежавшими тут же около.
- Слушай-ка, - сказал Гриша своему приятелю, забравшись с ним в кусты крыжовника, где они каждый день потихоньку наедались ягодами, - фейерверка до ночи пускать нельзя… А вот с порохом можно штуку устроить… мне Семен Петрович рассказывал. Раз он, когда маленький был, с братом вырыл яму, положил порох, а сверху положил щит от двери… Спустили туда спичку - как порох-то вспыхнет! И их отнесло за версту… Ну не за версту, а далеко-далеко на щите.
- Поди, ведь щит-то перевернуло? Им не удержаться было?
- Так, говорит, и отнесло, как на кресле!
- Так, поди, пороху-то много было, а у нас только ящичек.
- Мы не щит и положим, а дощечку.
- Ладно, пойдем. Где только устроить, чтобы из садовников кто не углядел?
- А знаешь где? За баней у пруда!
- Разве что там… Настьку и Глашку на караул поставим, чтобы кто не помешал.
Но как ни хитра была Глаша, ей не удалось скрыться от зорких глаз Аскитреи. С балкончика мезонина, где она развешивала для просушки шубы и зимнее платье, хранившееся в кладовой, она заметила, что Глаша, а невдалеке от нее и Настя зачем-то стояли около бани, а за баню пробежал с заступом Миша.
- Уж непременно какую-нибудь шалость затеяли, - решила девушка, и, справившись со своим делом, потихоньку, крадучись за деревьями, прошмыгнула к бане, так что сторожившие не заметили ее.
Над небольшой ямкой, не более полуаршинна глубины, наклонились сидящие на корточках мальчики. Прежде чем она сообразила в чем дело, Миша достал из кармана куртки серную спичку, зажег, чиркнув по грубому сукну панталон, и подал ее Грише, который шепотом твердил:
- Мне дай, я сам попробую!
Затем раздалось шипение, затем взрыв, и оба мальчика с воплем откинулись назад.
Аскитрея бросилась к ним. Настя сунулась на землю с громким воем, а Глаша предусмотрительно улепетывала к дому.
К счастью, беда была небольшая. Мальчики решили сперва попробовать порох, не отсырел ли, и насыпали его очень немного. Поплатился больше Гриша, у которого опалило немного щеку. Это не помешало ему перепугаться чуть не до смерти и поднять отчаянный крик.
Миша остался почти совершенно невредим и вместе с Аскитреей старался унять Гришу.
- Не плачьте, баринок, миленький, не плачьте… А то услышат, прибегут, вам же хуже будет… - уговаривал казачок.
Аскитрея тем временем достала из бани ковш, зачерпнула в озерке воды и, обмыв лицо Грише, убедилась, что большой беды не произошло и мальчик выл больше от испуга, чем от боли.
- Баринок, миленький, вы не кричите. Не девочка, чай, а мужчина, - уговаривала его Аскитрея, - да что это вы делали-то? Ведь это порох взорвало? Где вы его добыли, страсть-то этакую?..
- Нам Настька принесла, - заявил очень решительно Миша, не давая Грише заговорить. - Она у дедушки украла. Я говорил, не надо зажигать, а барчуку захотелось.
Гриша хотел протестовать, но не успел. По дорожке к бане спешил отец, только что приехавшая к ним погостить тетка Аглая Григорьевна (сестра Сергея Григорьевича), экономка и несколько человек прислуги.
Глаша, желая подслужиться, успела донести экономке, что она, мол, подглядеть хотела, зачем Аскитрея в баню прокралась, а в это время и услыхала, что за баней что-то так и ухнуло.
- Как из пушки выпалило! - объявила она, широко раскрывая глаза.
- Калька выпалила? - допрашивала ничего не понимавшая Марья Анемподистовна.
- Да нет-с, слыхать, там барчук были с Мишей…
На этот разговор как раз попала Аглая Григорьевна. Она позвала брата и, не поднимая шума, все отправились за баню, где и застали заплаканного и испачканного Гришу и совсем оправившегося Мишу, готового врать как ни в чем не бывало.
- В чем дело? Что случилось? - допрашивал Сергей Григорьевич, обращаясь к Аскитрее как к старшей.
- Я ничего не знаю… Видала с балкона, как сюда Мишка с заступом побежал, и пошла поглядеть. Как подошла, в это время и выпалило.
- Что выпалило? Гриша, в чем дело?
Гриша счел лучшим снова зареветь во все горло, а Миша, выскочив вперед, услужливо доложил:
- Они-с порох подожгли-с.
- Какой порох? Откуда взяли порох?
- Им-с, барин, Настька-с принесла.
- Какая Настька? Где Настька порох могла взять?
- Она у дедушки украла-с.
- Кучера Петровича это внучка, ваше превосходительство, - доложила Мария Анемподистовна, - в девочках она у нас, на побегушках… Шаловлива очень.
- А откуда у Петровича порох? Разберите это дело. Я сам потом распоряжусь. С нее надо три шкуры содрать! Каких бед могла наделать, - заявил Сергей Григорьевич, уводя Гришу домой.
- Выпороть ее мало, ее надо на скотню, в хутор сослать, косу обрезать, - холодно и ровным голосом проговорила Аглая Григорьевна, идя за братом.
Экономка и Миша исчезли за ними. Остался старый лакей Гоша да Аскитрея, которой Мария Анемподистовна успела ядовито шепнуть:
- А ты здесь зачем очутилась? Подожди, выведу я вас всех на чистую воду…
- Ишь, "на хутор сослать", - передразнила Аглаю Григорьевну неугомонная Калька. - Своих ссылай, аспид, тиранша! Гошенька, что же теперь Настьке будет? Надо ее найти да все чередом узнать. Уж не со своего это она ума порох украла. Поискать ее, она туда, к озеру побежала.
- К озеру… Не утопла бы, со страху чего не случается! - прошептал беззубый Гоша, и они пошли с девушкой отыскивать Настю.
Девочку они скоро нашли, допросили и узнали всю правду. Аскитрея ей велела убежать на деревню к родственнице Гоши и скрываться там, пока дело не выяснится, и сама решила все рассказать Жене.
- Она не даст девочку даром в обиду, - поясняла она Гоше, довольно недоверчиво относившемуся к ее затее. - Не будь здесь этой змеи подколодной, Аглаи Григорьевны, я бы и путаться не стала. Покричали бы, а потом бы и забыли. А коли бы и выпороли, так не велика беда, до свадьбы заживет… А эта - нет, не забудет!
Глава XI
Тетушка Аглая Григорьевна
Поймать Женю удалось только после обеда. Аскитрея рассказала ей об угрозах Гриши, о том, как они заставили девочку украсть ключ, о соучастии Мишки и Глашки - словом, все как было, украсив страшными подробностями картину того, что ждет бедную Настьку.
Женя слушала, стиснув зубы и волнуясь от негодования. Заметив, что девочка побледнела, Аскитрея начала ее успокаивать, боясь, чтобы она себе не наделала беды.
- Да к сердцу-то так не принимай, - убеждала она, - не сразу все вываливай, умненько расскажи папеньке, как одного застанешь.
- Хорошо, оставь меня, я знаю, как сделать, - нетерпеливо отвечала Женя. - Ты говоришь, они ее заставили?
- Ну да… Гришенька грозился по волоску всю косу выщипать.
- Гадкий мальчишка, нечестный, - говорила Женя с дрожью негодования.
В это время послышался зов:
- Калька, Калька, где ты… Тебя экономка зовет! - Аскитрея проворно бросилась на этот зов, бросив на лету:
- Уж вы осторожненько… Сами-то не расстраивайтесь.
Поведение Гриши за столом, где он жаловался, что и оглох, и всему лицу больно, а бабушка утешала его двойной порцией пирожного, еще больше возмутило Женю. Тут же Аглая Григорьевна, не поднимая даже голоса, но не допускающим возражения тоном, утверждала, что Настю надо примерно наказать, чтобы и другим неповадно было ключи барские воровать, и что, может, она это уже не раз проделывала, и что, вероятно, прежде не за одним порохом в сушило лазила… Все это Гриша слушал и хоть бы одним словом протестовал, хоть бы что-нибудь промолвил в защиту девочки.
Так как Аскитрея не успела предупредить, что она Настю спрятала, Женя испугалась, что может опоздать и девочку накажут, прежде чем она успеет за нее заступиться. Поэтому, не ожидая минуты, когда она могла бы застать отца одного, Женя решила идти к нему и сообщить все, что знала. Она была уверена, что это надо сделать не откладывая, и смело отправилась в залу, где все сидели и пили послеобеденный чай.
Ей было немножко страшно говорить при тете Аглае, так пытливо и недружелюбно на нее поглядывавшей, но правда была выше всего, и она решила даже пострадать за нее.
В зале все сидели за круглым столом, уставленным бесчисленными вазочками и блюдечками с вареньем, цукатами и фруктами. Только бабушка сидела в стороне у камина, который в эти часы топился по ее приказанию даже и летом. У ее ног на скамеечке сидел Гриша и угощался из собственной черепаховой бонбоньерки бабушки, где всегда лежали покупные конфеты, между тем как другие лакомились домашними сластями.
Женя и не подозревала, в какой важный момент своей жизни она влетела в залу защитницей Насти. Знай она это, может быть, она бы и отложила на время свое ходатайство.
Сергей Григорьевич и бабушка как раз перед этим начали разговор с Аглаей Григорьевной по поводу воспитания Жени. Строгая генеральша не только присоединилась к ним в их мнении о девочке, но шла гораздо дальше.
- Удивляюсь заграничному воспитанию, - говорила она с презрительной усмешкой, - ни манер у девочки, ни выдержки, смотрит волчонком…
- Неласковая… - вмешалась бабушка.
- Никто от нее ласковости и не просит, - перебила ее Аглая Григорьевна, - она должна быть почтительна, выжидать, когда ее вздумают приласкать, должна стараться угодить. А она вся какая-то встопорщенная, точно еж, никакой девичьей робости, искательности, - нет, много надо над ней работы. чтобы из нее эту дурь выбить!
- Вот оттого-то я и прошу тебя, сестра, помочь мне приискать к ней гувернантку… Устроить это дело как следует. Ты человек опытный, все это знаешь, век жила в Петербурге.
- Гувернантку найти нетрудно. А вот выбрать из них подходящую - это дело другое!
- Вот именно… Выбрать-то я и прошу!
- Хорошо… Я это дело обдумаю, напишу княгине, начальнице института, объясню ей мои требования - попрошу найти подходящую особу.
- Пожалуйста, сестрица, - тихо проговорила Женина мать, чтобы поддержать просьбу мужа.
- Хорошо. Но уговор лучше денег - в мои распоряжения не вмешиваться. Я дам гувернантке указания, и им надо будет повиноваться беспрекословно! Это мое условие!
Как раз в эту торжественную минуту девочка, как ураган, влетела в залу.
Не обращая внимания на многозначительное пожатие плечами Аглаи Григорьевны и взор, которым она обменялась с отцом, Женя волнуясь, начала сразу повышенным тоном:
- Папа! Настю наказывать нельзя, она не виновата! Гриша сам во всем виноват, он ее напугал, обещал выщипать ей косу по одному волоску, если она ключа не принесет, прибить обещал, и…
- Это еще что за история? - воскликнул Сергей Григорьевич. - Гриша, что это сестра говорит?
- Позволь, братец, не волнуйся, я все разберу, - вмешалась Аглая Григорьевна.
Ее роль в семье была очень странная. Выйдя замуж очень молодой за богача, гвардейского офицера, она уехала в столицу, где и вращалась в высшем обществе. С родными она обменивалась церемонными письмами по случаю разных праздников и торжеств и, хотя ни для одного из них не сделала ни одной услуги, не показала ни любви, ни приязни, ее почему-то все боялись и почитали.
Овдовев лет сорока, она переехала в деревню, где и зажила в своем богатом барском доме, пользуясь почетом за свое богатство, но не гостеприимство, потому что славилась своею скупостью и гордостью.
В семье ее не любили и боялись. Даже мать чувствовала себя неуютно, когда Аглая Григорьевна своим скрипучим однотонным голосом начинала излагать разные правила добродетели.
Почему она прославилась как великолепная хозяйка, превосходная воспитательница и всезнающая женщина, - было неизвестно. Аглаю Григорьевну бранили и осуждали только втихомолку, в глаза же все ей льстили и перед ней преклонялись, а она принимала это как должное.
- Кто тебе разрешил в таком виде влетать к старшим и прерывать их разговор? - начала она свою речь к Жене. - И кто тебе поручил?..
- Ах, тетя Аглая, это все пустяки, - перебила ее взволнованная девочка. - Нельзя же наказывать невинного человека из-за других… Папочка, допроси Гришу, он не посмеет тебе соврать, посмотрите, как он покраснел… Гриша, да говори же! Ведь ты велел Насте взять ключи?.. Заставил ее, угрожал? Будь хоть раз честным мальчиком… Сознайся!
- Да ты совсем ошалела, тебя надо на цепь посадить, ты этак кусаться скоро начнешь. Как ты смела меня перебивать? - скрипела Аглая Григорьевна.
Сергей Григорьевич видел по Гришиному лицу, что дело нечисто, и подозвал его к себе.
- Ты угрожал Настьке?
- Ничего не угрожал, только…
- Только обещал отдуть и по волоску всю косу выщипать! - опять вмешалась Женя.
- Да тебя тут и не было… Что ты на меня врешь? - протестовал Гриша, начиная реветь.