ПОЧЕМУ У МЕНЯ ВСЕ ВРЕМЯ НЕПРИЯТНОСТИ?
Когда я вернулся из школы, все были дома. Сначала я даже не удивился, потому что настроение у меня было воскресное и мне казалось, что у остальных тоже сегодня нерабочий день. Потом я сообразил, что отец с матерью отпросились с работы. С чего бы это?
На отце была надета белая рубашка и галстук, который он раз в сто лет носит. Отец был веселый, просто сиял, будто его изнутри подсвечивали. А мать надела свою новую заграничную кофту, как для гостей. Я сначала так и решил, что сейчас гости придут.
- Вот и Витек пришел, - сказал отец, - теперь все вместе.
И тогда я подумал, что ведь этот праздник из-за меня. Мне стало даже как-то неловко. Ведь даже Людка напялила из-за меня свои драгоценные брюки в полоску. От этих брюк она стала как будто выше, взрослее и красивее. Про Людкину красоту я подумал как-то нечаянно - какая может быть красота у родной сестры… Сестра она мне, да и все. Но все-таки было в Людке тогда что-то особенное.
А главное, смотрели они на меня как-то так, будто знают что-то страшно интересное, а я еще ничего не знаю.
"Мопед! - подумал я, и по спине у меня забегали мурашки. - Мопед, конечно, спрятан в сарае. Сейчас меня поведут к сараю, отец выкатит мопед и скажет: "Вот так, Витек… Мы-то, брат, этого в нашем детстве и не нюхали".
Отец сказал, улыбаясь:
- Вот так, Витек, жизнь, оказывается, на месте не стоит, идет все-таки…
Я молчу, жду, когда меня поведут к сараю.
- Еще один работник в нашей семье появился, - сказал отец.
Мне опять стало неловко, и я говорю:
- Я еще не работник.
- Ничего, - успокоил меня отец, - придет и твое время.
- Да ты не тяни, - сказала мать, - говори толком.
- А чего тут тянуть? Поздравляй, Витек, Людмилу Васильевну…
Людка вскочила и прошлась по комнате, виляя задом, словно артистка. А сама вся сияет. Подошла ко мне и говорит:
- Можешь меня поцеловать, я разрешаю.
Я стою, голова у меня словно котел, а в этом котле будто каша ворочается - ничего не соображаю. Вижу только, что на ногах у Людки новые сапожки.
- Совсем задурили парня, - сказала мать. - Ничего в простоте объяснить не могут. Назначение она получила, будет работать в нашей столовой. А могли бы к черту на рога услать.
- Не то говоришь, мать, не то, - сказал отец. - Дело в том, что человек на ноги стал. Это как второе рождение. Понял, Витек, какой день сегодня у нас?
А я стою и чувствую, что сейчас разревусь. Не ревел ведь никогда, разве в детстве только, да и то не помню. Но тут стало мне так обидно, что пришлось всю свою силу воли истратить, чтобы не зареветь. Не из-за них, из-за себя, из-за того, что я такой дурак и вообразил, будто все только обо мне и думают. Но они не поняли, что у меня сейчас в голове. Ждут, что я скажу. А мне говорить нечего.
- А ты почему такой невеселый сегодня? - спрашивает отец.
Нет, все-таки сила воли у меня есть. Я себя сдержал и говорю совершенно спокойно:
- А чего мне радоваться? Кончила она курсы, а теперь поступила на работу - все нормально.
Отец будто даже обиделся:
- Никак не пойму, что вы за народ! И что это за слово такое - "нормально"? У вас всегда все нормально! Заболел - нормально; выздоровел - нормально; помер - тоже нормально. Поступи хоть раз ненормально - поздравь сестру.
- Поздравляю, - сказал я.
- Ну и ладно… - Отец вздохнул. - Ты, наверное, есть хочешь?
- Не хочу.
- Жаль, жаль. - Лицо у отца стало жутко хитрое. Он мне подмигнул. - А мы тут было собрались… В Приморск поедем, в ресторане будем обедать.
Мать тоже вздохнула, но лицо у нее было довольное.
- Выдумал тоже с этим рестораном… Давайте я вам пирог спеку, не хуже будет, чем в ресторане. Чего там хорошего?
- А ты была в нем когда?
- А хоть бы и не была.
- Вот и пойдем. Не все молодежи по ресторанам ходить. Мы с тобой тоже еще не старые.
- К шести мы как раз успеем, - сказала Людка. - Там в шесть часов музыка начинается.
- А ты откуда знаешь? - спросила мать.
- Они все знают, - сказал отец. - Ну, как, Витек, теперь аппетит есть?
- Я не пойду.
- В ресторан?! - изумился отец.
- В ресторан.
- Почему?
- У нас сегодня собрание.
- Какое собрание?
- Такое. У нас сегодня учебный год закончился.
- Вот елки-моталки, - огорчился отец. - А мы на радостях совсем про тебя забыли.
И тут мне снова захотелось реветь, потому что отец сказал как раз то, о чем я в эту минуту думал. Но и на этот раз я сдержался. Я сунул руку в карман и ущипнул себя за ногу. Мне стало больно, и это помогло.
- Какие отметки-то? - спросила мать.
- Нормальные.
- Тройки есть?
- Нет.
- Витек у нас молодец, - сказал отец. - Обещал - сделал. Ну-ка выйдем, Витек, во двор.
Вышли мы из дома. Отец сел на ступеньку крыльца, закурил. Вид у него был виноватый.
- Ты вот что… - сказал отец. - Ты не очень… Людмила - она постарше тебя… Гляди, скоро замуж выйдет. Знаешь ведь, как теперь молодежь женится: раз, два - и в дамках. И наплюй ты на эти сапожки. Они ей сейчас вот как нужны! У других есть, а она их не хуже. А мы с тобой два мужика и сами знаем, что нам нужно. Обещания своего я не забыл. Тем более что ты свое слово сдержал, а я нет. Но ты, Витек, пойми: мать я в принципе уговорил, но ведь не можем мы пополам разорваться. Ты, конечно, можешь сказать: денег, мол, нет, а сами в ресторан наметились. Так вот, если хочешь знать, то вина я больше не пью. Разве что сегодня, в последний раз. Пускай будет у нас общий праздник. Мать тоже не грех немного побаловать, не все ей у плиты париться. Понял ты меня?
Я его понял. Я видел, что он переживает из-за того, что не сдержал своего слова. А вот меня отец вовсе не понял. Наплевать мне было тогда на мопед. Я обиделся, что они про меня забыли, даже не вспомнили, что у меня сегодня последний день занятий. А от того, что отец начал оправдываться, мне стало обидно и за него тоже. Он так меня уговаривал, будто боялся, что я помру, если мне не купят мопеда.
- А хочешь - не пойдем в ресторан, посидим дома. Дома тоже неплохо.
Но я видел, что ему жутко хочется отвести нас всех в ресторан. Такое было у него настроение - хотелось ему, чтобы всем кругом было хорошо.
- Я не могу, а вы идите, - сказал я.
- Хочешь, я поговорю с Иваном Сергеевичем? Отпустит он тебя.
- Не надо. Очень важное собрание, - сказал я и в третий раз чуть не заревел, потому что собрание я придумал.
Когда они уехали в Приморск, я долго ходил по пустому дому.
Я думал, почему у всех все получается просто, а у меня все время какие-то неприятности.
У Батона, например, отметки в сто раз хуже моих; отец его, дядя Костя, перед Батоном не извиняется - он его просто лупит. А неприятностей у Батона нет. Отряхнется от дяди Костиной трепки и снова ходит веселый.
А Колька, например, говорит в десять раз меньше меня, но слушают его в десять раз лучше. Со мной все время спорят или обижаются.
Дома было тихо и скучно. Мне хотелось, чтобы зашел кто-нибудь - Колька или хоть Батон. Но никто не приходил. Тогда я снова обиделся и решил: даже если придут, никого не пущу.
Я запер дверь на ключ и стал ждать, когда постучат. Так прошло еще часа два. Никто не стучал.
Тогда я лег на кровать и заревел.
НЕТ, ЭТО НЕ РЫБАЛКА!
Колька зашел за мной рано утром, когда у нас все еще спали. Он постучал в окно. Я вылез.
- Мураш, - сказал Колька, - я вчера никак не мог. Мы с отцом квартиру обклеивали. Идем быстрее, ребята уже на берегу. В руках у Кольки были весла, удочка и банка с червями.
- Ты вчера не мог, а я сегодня не могу.
- Не пускают?
- Буду я их спрашивать… - сказал я.
- Тогда непонятно.
- Тебе много чего непонятно!
- Не хочешь, что ли?
- Может, и так.
- Почему?
Я промолчал. Поехать мне, конечно, хотелось, но я все еще злился на всех и на себя тоже.
- Из-за ребят? - спросил Колька.
- Плевать мне на них!
Колька положил на землю весла, удочку и сел на камень.
- Подожду, - сказал он.
- Нечего и ждать, - ответил я. - Без меня обойдетесь. Даже еще лучше будет.
- Мураш, - сказал Колька, - чего ты все время психуешь? Все тебе не нравится. А я ничего не понимаю. Может, я виноват?
- Ты никогда не виноват, - сказал я, а про себя решил, что если Колька еще раз меня позовет, то я пойду.
Колька встал. Он посмотрел на меня, и я впервые увидел у него злое лицо.
- Тогда - на!.. - Колька с размаху пнул ногой банку. Она покатилась, земля вывалилась из нее вместе с червями.
Этого я не ждал. Я даже растерялся. Я стоял и смотрел, как уходит от меня Колька. Шел он не к берегу, а к дому.
- Ты-то чего психуешь? - крикнул я.
Колька не обернулся. И мне показалось, что если я сейчас не сделаю что-нибудь, то останусь один во всем мире.
Я быстро собрал червей, поднял весла и удочку и догнал Кольку.
- Ребята ведь не виноваты… - сказал я.
Колька повернулся ко мне.
- Тебе же на всех наплевать!
- Это еще не известно, - сказал я.
Наташку я увидел издали. Она сидела в лодке на берегу и болтала в воде ногами.
- А ну, слезь с борта, я за тобой нырять не собираюсь!
Я орал справедливо. Мы собирались в море. Это не мальков спасать по лужам. В море все другое - и волны и ветер. А в лодке должен быть один капитан, а не сто.
Наташка, хоть она и вредная, все-таки выросла здесь, у моря, и это хорошо понимала. Она сразу послушалась, села на скамью и затихла.
- Батон, обвяжи два камня, - сказал я.
Батон вылез из лодки и пошел искать на берегу камни.
- Илларион, ты у нас боксер. У тебя мышцы. Садись на весла. Каким концом их вставлять, знаешь?
- Знаю, - ответил Илларион.
Одному Кольке я ничего не приказывал, потому что он все знал не хуже меня. Колька или я сядем на весла, когда будет ветер. А сейчас, пока тихо, пускай гребут слабаки вроде Иллариона.
А я, раз я стал капитаном, буду на них орать и командовать. Но орать - это еще не самая трудная работа. Самое тяжелое дело я должен взять на себя. Правда, особенно тяжелого сейчас ничего не было, но было одно не очень приятное.
В нашей бухте очень мелко и много камней. Если на веслах плыть, сто раз за камни заденешь. Поэтому нужно одному слезть в воду и провести лодку за цепь между камней, пока не выйдешь на глубину. Вот это я уже сделал сам.
Вода была холодная. Но это еще не главная неприятность. Из-за того, что в лодке сидела Наташка, мне пришлось лезть в воду в трусах. Из-за этой же Наташки я не мог выжать трусы и штаны надел прямо на мокрое. Жутко было неприятно сидеть в этой сырости. Я чувствовал себя так, будто в холодной луже сижу. Чтобы согреться, я снова стал помаленьку орать.
- Куда гребешь!
- А куда надо? - спросил Илларион.
- На гряду.
- А где гряда?
- Вон камни торчат, видишь? Давай к ним.
У этих камней мы всегда с Колькой окуней ловили. Они приходили туда охотиться за мальком. Когда окунь бьет малька, ему что хочешь подсовывай, все берет.
Но до гряды было еще пока далеко. Илларион греб теперь правильно, орать было не на кого, и я опять начал мерзнуть. Все получалось не так, как я думал. Ведь мы с Колькой собирались на дальние острова и, может быть, добраться до Мощного. У него весь берег зарос камышом, а в этом камыше миллион щук. Но куда мы могли поплыть с этой командой? Да и зачем им дальние острова? Разве только Батон соображал немного в этом деле. А Илларион сидел в своих новеньких сапогах, в новенькой курточке, около него лежала новенькая удочка; был он весь такой, будто его вынули из магазинной витрины. Таких рыбаков в книжках рисуют, а как они ловят, я давно знаю. У них это не дело и не работа, а вроде прогулки: на солнышке посидеть да удочкой помахать. Мы с Колькой, может, сто километров с блесной проедем, пока одну щуку поймаем. А им все равно - лишь бы поплавок на воде болтался.
Ну, про Наташку и говорить нечего. Она все время вертела головой, ахала и болтала всякие глупости.
- Ой, какое море прозрачное!
- Ой, какое солнце сегодня теплое!
- Ой, смотрите - рыба плеснула.
Она так удивлялась, будто видела это в первый раз в жизни. А Колька смотрел на нее так, словно она говорила жутко умные вещи. Сам он молчал, но все время кивал головой, и мне стало обидно за него, за то, что он как будто поглупел в эту минуту.
- Море - это вода, - сказал я. - Только ее очень много. А солнце - это звезда, самая обыкновенная. Чего это ты сегодня так раскудахталась?
- Ты, Мурашов, скучный, как старик, - ответила Наташка. - Море - это корабли и белые паруса…
- Где ты видела паруса?
- А вот видела! Это ты ничего не видишь. Для тебя парус - просто белая тряпка.
- А для тебя?
- Ты не поймешь.
Но я, конечно, все понял. Парус тут ни при чем. При чем был я. Такой занудный, грубый, тупой Мурашов. Я ничего не смыслю в красоте. Вот что она хотела сказать этим парусом. Но это была неправда.
Один раз мы плыли с отцом с острова. Лодка была загружена сеном, а волна балла три. Брызги летели через борт. Мы оба были мокрые, но тогда мне не было холодно. Мы гребли изо всех сил и старались, чтобы лодку не поставило бортом к волне. Волны накатывались какие-то желтые, с белой пеной. Я честно скажу, что боялся. Одна волна через борт и - привет. Я боялся, а мне хотелось смеяться. Все море было в барашках, все волны гнались за нами. Но это была настоящая красота, потому что было настоящее трудное дело. А тихую красоту я не люблю и ахать из-за того, что солнце круглое, не обязан.
Объяснить все это Наташке я не мог и не хотел. Раз она думает про меня так, я таким и буду.
И все-таки мне было обидно. И я снова заорал на Иллариона.
- Ты живой или нет?! Шевели веслами!
Илларион захлопал веслами по воде, но лодка быстрей от этого не пошла. Вообще-то быстрей и не нужно было - лишняя минута никакой роли не играет. Но в это утро я с самого начала нервничал, а когда я нервничаю, то спокойно сидеть не могу. Мне нужно или орать, или бегать, или чего-нибудь делать руками.
Я отнял у Иллариона весла и стал грести сам.
До гряды было уже недалеко, минут двадцать всего. Греб я спокойно и мощно. Лодка сразу пошла быстрей, даже вода запела у носа. За кормой вытянулись две ровные линии "блинчиков" от весел. Вот это было, наверное, красиво - молча и просто.
Лодку я поставил у края гряды. Батон опустил камень с носа, а Колька с кормы. Колька проделал все тихо, а Батон бултыхнул камень, будто с обрыва. Я ничего ему не сказал, посмотрел только, и он все понял.
Я собрал свою удочку. Такой удочки нет ни у кого из наших ребят. Три колена бамбуковых, а четвертое, нижнее, сделано из дюралевой лыжной палки. Длина у нее - шесть метров. Мне ее подарил один дачник. Я ему за нее все лето червей копал. И еще он научил меня, как лучше всего окуней ловить. Нужно к леске привязывать не крючок, а маленькую блесенку с крючком. На крючок нацепить кусочек червя. Поплавок блесну под водой качает, а окунь думает, что это малек червяка хватает. Окуни жутко завистливые, они терпеть не могут, если кто-нибудь при них чего-нибудь ест.
А уж мальку такого нахальства они никогда не прощают. Бросаются на него, как звери, и тут им от меня приходит привет. На эту блесну я больше всех окуней ловлю. Но с моей удочкой нужна небольшая волна, чтобы блесна под водой дергалась. А было тихо. Вода спокойная, как в колодце. И тишина. Водокачку нашу слышно так, будто она рядом. Когда так тихо, то и сидеть надо спокойно. Рыба ведь из-под воды тоже видит и слышит. А нас в лодке пять человек. Разве может быть так, чтобы никто не пошевелился?
Первой скучно стало Наташке.
- А кого мы ловим? - зашептала она.
- Окуней, - тоже шепотом ответил Колька.
- А я тоже хочу.
- Тихо ты, - прошипел я.
- A y меня удочки нет.
- Возьми мою, - предложил Колька.
У Кольки была всего одна удочка. И я удивился не тому, что Наташка ее взяла - при ее нахальстве это нормально, - а тому, что Колька ее отдал. Уж если я рыбак неплохой, то Колька на этот счет совсем сумасшедший. Он может день просидеть с удочкой, даже когда не клюет. За хорошим крючком он по сто раз нырнет, пока не отцепит. Если клюет, может по пояс в воде стоять двести лет. А тут отдал удочку и не пискнул.
Но это было только начало. Потом мне за Кольку даже стыдно стало, как он перед Наташкой вывинчивался.
Уж я-то девчонок знаю как дважды два. Все они не любят лягушек, мышей и червяков. Если показать девчонке лягушку, через минуту она будет уже где-то возле Луны. Наташка была такая же, как все, ничуть не лучше.
- Фу, гадость какая, - сказала Наташка, когда Колька передал ей банку с червями.
Колька насадил червя на крючок.
- Ой, он шевелится!
- Лучше клевать будет, - сказал Колька.
- А ему не больно?
На этот вопрос Колька ответить не сумел.
- А почему он такой длинный?
- Откуси, - не вытерпел я.
Наташка сразу позеленела, а я засмеялся. Я представил себе, как она кусает этого червяка. Наверное, она тоже представила, потому что даже не смогла ничего ответить.
Батон на носу захохотал и выронил в воду удочку. Пока он ее доставал, нашумели прилично. Теперь надо еще полчаса без звука сидеть, пока подойдет рыба. Странно еще, что Илларион пока ничего не натворил. Он сидел смирно и не обращал ни на кого внимания. Наверное, ему очень хотелось поймать первому.
А я смотрел и удивлялся - до чего может дойти человек. Это я про Кольку. Он сидел рядом с Наташкой и объяснял ей, когда нужно подсекать и когда тащить. Вид у Кольки был такой, будто он ей стихи читал. Наташка кивала головой, но ничего, конечно, не понимала. Зато я теперь понимал все. Наташка не умела ни грести, ни ловить рыбу, ни играть в футбол, но она была для Кольки важнее, чем я.
Вот как все было плохо для меня в тот день. А ведь я его так ждал!
Даже первую рыбину поймал не я, а Илларион. На свою игрушечную удочку он вытянул окуня. Окунь был небольшой, но Илларион обрадовался так, будто у него на крючке сто рублей висели.
- Смотрите! Смотрите! - заорал он. - Это как называется?
- Окунь, - ответил Колька.
- Какой красивый! - сказала Наташка.
- Еще штук двадцать таких - и можно жарить, - отозвался Батон. - Ребята, у кого чего пожевать есть?
- Бутерброд с сыром будешь? - спросил Илларион.
- А у тебя с чем еще есть?
- С колбасой.
- Могу и с сыром и с колбасой.