- Я зайду… Ты, брат, у меня тридцать первый директор. Вот, думаю: этот - мой директор. В справедливости. А твоя справедливость - сон один. На пару дней взял?
- Не городи глупостей, Иванов.
- Валяй, валяй… Увольняй!.. Тридцать первый директор… Я, брат, все знаю… От меня муха не пролетит. Мне люди все скажут, всю правду…
- Какие люди? И какую правду? - Степан Емельянович начал сердиться.
- Закрываешь лавочку? Заводские будут! А нас - побоку!
- Кто вам сказал?
- Эта… дочь льва и медузы…
- Кто, кто?
- Львовна эта…
- Нина Львовна?
Дядя Вася только рукой махнул.
- Чушь какая! А почему ты ко мне не пришел и не спросил, как человек, а пошел и напился?..
- Напился, - кивнул дядя Вася и икнул.
- Ладно. Садись. Сейчас разберемся.
Степан Емельянович вышел и вскоре вернулся в сопровождении Нины Львовны.
Со дня ареста Разгуляя она заметно осунулась, побледнела, стала одеваться неряшливо. Когда ее перевели работать продавщицей, она хотела было подать заявление об уходе, но поняла, что на работу ее никуда не возьмут, пока не кончится все это "дело Разгуляя", как его называли в магазине. Вместе с Разгуляем к суду привлекались еще несколько директоров магазинов, работники оптовых баз - все "крупная рыба". В глубине души Нина Львовна жила надеждой, что ее, "маленькую", даже (она склонна была к преуменьшению) "малюсенькую", рыбешку не захватит сеть правосудия.
Она надеялась на нового директора. Надежда эта рухнула в первые же дни.
Она рассчитывала на то, что Телегина не справится, ошибется в чем-нибудь. Но Телегина не ошибалась.
Сокрушительный удар нанесло письмо Гали. В нем несколько раз упоминалось ее имя в связи с нечистыми махинациями при продаже "левого" товара.
В тот же вечер Нина Львовна сложила вещи подороже и ценности в чемодан и переправила к родственникам. Ждала, что ее с минуты на минуту арестуют. Но ее не арестовывали. Подобно рыбе, выброшенной на берег и вновь подхваченной волной, она отдышалась. Понимая, что письмо передано следственным органам, она всем и каждому говорила, что "эта самоубийца" ненавидела ее, может быть потому, что она, Нина Львовна, мешала ей заниматься жульническими махинациями. И теперь эта "темная девка" свалила все с больной головы на здоровую, самым черным образом оклеветала ее, Нину Львовну.
Сейчас она стояла перед директорским столом растрепанная, рыхлая. "Вот уж верно, дочь льва и медузы", - неприязненно подумал Степан Емельянович.
- Присаживайтесь, пожалуйста.
Она села. Скрипнул стул.
- Как-то нехорошо получилось, Нина Львовна. Обидели вы человека.
Она удивленно подняла брови.
- Что это вы наговорили товарищу Иванову?
- Я? Боже мой! Ему, верно, спьяну что-нибудь померещилось.
- М-мне? - рявкнул дядя Вася. - Да я тебя…
- Нет, видите! - Нина Львовна отодвинулась. - Он же ненормальный совсем. Он уже у нас работал. Его выгнали.
- А кто? - спросил дядя Вася. - Жулики. Ты да Разгуляй. Не по нраву пришелся. - Он поднял палец и помахал им. - Дядя Вася Иванов - это дядя Вася Иванов!
- Для чего вам понадобилось говорить ему, что его увольняют, что магазин закроют?
Нина Львовна обиженно фыркнула:
- Может быть, мне подать заявление об уходе? Сперва меня оклеветала эта самоубийца, теперь на меня клевещет алкоголик. Хорошенький коллектив!
- Подавать заявление или нет - это ваше личное дело. Советовать не берусь. Но прошу в будущем не пользоваться непроверенными слухами. Недостойно это! И делу вред наносит. Рекомендую прислушаться. А ты, дядя Вася, отправляйся в подвал. С мышами воевать. Был уговор?
- Был.
- Стало быть, давай. Протрезвляйся.
- Есть в подвале протрезвляться, товарищ директор! - радостно откозырял дядя Вася.
Он поднялся со стула, крепко вцепившись в его спинку. Потом протянул к Нине Львовне руку и показал кукиш:
- Дядя Вася Иванов - это дядя Вася Иванов! Ни грамма больше! Поняла? - пошатнулся и вышел.
- Нехорошо, Нина Львовна, до какого состояния слабого человека довели.
- Поверьте, товарищ директор, это чистое недоразумение.
- Не думаю, чтоб чистое. И еще один вам совет: не марайте девушку эту, Галю.
Нина Львовна, будто слепая, ощупала край стола. Встала. Стул ножками скребнул об пол. От этого звука ее всю передернуло. Ничего не сказав, она вышла из кабинета.
…На другой день утром в магазин пришел Епишев. Сделал несколько замечаний по поводу витрины. Потрогал прилавки пальцем - нет ли грязи. Потом прошел в "подсобку".
Степан Емельянович во дворе разгружал машину. Люська придирчиво проверяла каждый ящик, ставя галочки в товарной накладной. Один ящик оказался рассыпанным.
- Взвесьте, - приказала Люська строго.
- А чего их взвешивать? - удивился шофер, здоровенный рябоватый парень. - Немного не хватит - натянете.
- Это в каком смысле? Покупателю недовесить? Вот вы пойдете своей жене ситец на платье покупать, а вам вместо четырех метров три с половиной натянут.
- На гнилье списанном натянете, - осклабился шофер.
- А у нас, - сказала Люська ехидно, - нынче не модно товар гноить. Взвешивайте!
Не хватило трех килограммов.
- Составим акт и пометим в накладной, - сердито сказала Люська.
- Это из-за трех-то килограммов! - кипятился шофер. - Бумага дороже стоит.
Но Люська даже не взглянула на него. Акт был составлен. В накладной сделана пометка. Пока грузили машину тарой, шофер недовольно бурчал:
- Ей-богу, вам скоро товар перестанут давать. Такие придирки.
- Не перестанут, - вступился Степан Емельянович. - Товар государству принадлежит, оно им и распоряжается. А кому не нравится, кто темнить собрался, того мы - за ушко да на солнышко!
- Ба, да никак сам директор на разгрузке! А где же рабочие?
Никто не заметил, как во дворе появился Епишев.
- Здравствуйте, товарищ Епишев!
- Здравствуйте! Так где же ваши рабочие?
Степан Емельянович переглянулся с Люськой, ответил неопределенно:
- Скоро будут.
Епишев усмехнулся.
- Ну-ка, покажите мне ваши подвалы.
Степан Емельянович и Люська снова переглянулись.
- Ясно. Людмила Афанасьевна, отправьте машину.
Епишев вслед за ним спустился вниз на несколько ступенек. Степан Емельянович медленно открывал контрольный замок. По лицу его блуждала улыбка, он гнал ее. Скрипнула дверь. В подвале горела тусклая лампочка. В углу были аккуратно сложены рогожные мешки с компотом, у стены - штабеля ящиков с посудой и еще всякая тара. На тщательно подметенном полу посередине подвала стояли приставленные один к одному четыре ящика. На них в позе Клеопатры, облокотившись на локоть, возлежал дядя Вася, Он посмотрел на вошедших и встал.
Епишев сделал удивленный вид.
- Что он тут делает?
- Мышей ловит, - ответил Степан Емельянович.
- Я серьезно спрашиваю.
- А вы у него спросите.
- Вы что тут делаете? - повернулся Епишев к дяде Васе.
- Отсиживаю двадцать четыре часа… Напился…
Епишев рассердился.
- Значит, это правда, что вы в магазине солдатчину вводите?
- Ну зачем же так резко? Вас не совсем точно информировали. А с товарищем Ивановым у нас абсолютно джентльменский договор. Если напьется - в подвал на двадцать четыре часа. Надеюсь, что больше не придется сидеть.
- Но вы не имеете права! Вот он пожалуется…
- Ну что ж, вольному воля…
- Спасенному рай, - добавил дядя Вася еще не совсем устойчивым голосом. - Я кассационную жалобу подавать не буду.
- Идите наверх. Мы еще поговорим, - все так же сердито сказал Епишев.
- А сколько сейчас?
- Около одиннадцати.
- Не могу, - дядя Вася вздохнул горестно. - Срок не вышел.
- Да вы что, ненормальные? - вскипел Епишев.
- Срок не вышел, - твердо сказал дядя Вася. - У нас все по-честному.
Епишев повернулся и деревянной походкой вышел из подвала. Степан Емельянович молча последовал за ним.
Ни на кого не глядя, Епишев прошел через подсобное помещение прямо в директорский кабинет, сел в жесткое кресло.
- Черт знает что такое! Послушайте, Степан Емельянович, вы хоть понимаете, что это ни в какие рамки не влезает?
- А что ж мне прикажете делать? В милицию его отправить, в вытрезвитель? Он отличный работник, хотя и со слабостями человек. И вот над ним нехорошо подшутили, обидели. Понимаете? Я доказал ему, что не я и не коллектив его обидел. А за неверие в нас и чтобы протрезвился, послал в подвал.
- Кто же его обидел?
- Да полагаю, что тот же, кто успел и вам сообщить, что я ввожу солдатчину и превышаю власть.
Епишев побарабанил пальцами по столу.
- Но вы в мое положение войдите. Должен я как-то реагировать на сигнал.
- Это уж ваше дело. Вы начальство.
- Делаю вам устное замечание, - примирительно сказал Епишев и вдруг рассмеялся. - Ну, а Иванова-то, Степан Емельянович, может, амнистируете в честь, так сказать, прибытия начальства?
Степан Емельянович тоже засмеялся, приоткрыл дверь.
- Анисья Максимовна, позовите, пожалуйста, дядю Васю ко мне. Он в подвале.
- Знаю, - весело откликнулся Онин бас.
Дядю Васю ждали молча. Когда он пришел, Степан Емельянович подчеркнуто официально, но и не без иронии сообщил:
- По случаю прибытия к нам в магазин большого начальства, товарища Епишева, объявляю вам амнистию.
- Амнистию? - переспросил дядя Вася.
- Точно. Можете быть свободны.
- Ну, раз амнистия вышла - тогда можно. Тогда все по-честному. Спасибо. Пойду работать, - Он по-военному повернулся и хлопнул дверью.
- Всех будете сажать или выборочно? - пошутил Епишев.
- Это случай исключительный. А вообще-то наказывать за нарушение дисциплины будем. Конечно, не так, как дядю Васю… За всякое нарушение надо отвечать.
Потом Епишев попросил позвать Телегину и долго расспрашивал ее о комсомольском собрании. Что она сказала и как сказала. Как рабочие приняли ее предложение - создать общественные столы заказов. Затем стали обсуждать подробности.
- Торопиться не надо, - советовал Епишев. - Новое не может сразу стать привычным. Новое надо внедрять. Между прочим, некоторые товарищи считают ваши планы "авиационной диверсией" в торговле, заранее обреченной на провал. Так что вам придется все доказывать делом. Не спешите. Не развертывайтесь сразу на весь завод. Возьмите для начала два-три цеха. Надо все продумать до мельчайших подробностей: и как будете возить, разрозненными пакетами или целыми заказами, и во что складывать. Ведь заказы будут разные, большие и маленькие. И как их доставлять, чтобы путаницы не было лишней. А то вместо очереди в магазине будут стоять очереди в цехе.
- Эти вопросы и нас волнуют. Вот мы тут кое-что набросали. Давайте, Людмила.
Люська достала из шкафа толстую тетрадку в клеенчатом переплете.
- Это наш "бортовой журнал", - показал Степан Емельянович на тетрадь. - Все предложения, замечания, ошибки и недостатки решили фиксировать здесь. Копить опыт.
Епишев кивнул.
- Вот, - сказала Люська, перелистав несколько страничек, - Заказать сетки-корзинки триста штук. Это для начала. Я узнала, тут в одной артели неподалеку вяжут сетки из пластика какого-то разноцветного. Хорошо бы у них заказать. Каждому покупателю - сетку. Можно даже именную или номерную. По номеру заказа. Все в нее и будем складывать.
- Деньги на сетки есть?
- Нету. У завода попробуем попросить.
- Понятно.
- Теперь транспорт. Автомашина нам не нужна, да и дорого это. Надо, чтобы завод выделил электрокар. На нем и перевозить заказы.
- А дадут?
- Не знаю. Сегодня к ним пойду. Думаю, не откажут. Заводу-то выгода, - с жаром доказывала Люська. - Ведь если мы рабочим сбережем время отдыха и нервы, производительность труда повысится.
- Так уж и повысится! - Епишеву явно нравилась горячность Люськи.
- А как же! Может быть, на одном рабочем это мало заметно будет, а по всему заводу - еще как заметно!
- Ну что ж, самоуправцы, мне лично это дело по душе. Поддержим. Чем надо, поможем. Говорил я о вас в райкоме партии. Там тоже заинтересовались. "Пробуйте", - говорят. Так что держитесь!
Они еще немного поговорили. Степан Емельянович пожаловался на оптовые базы. Предупредил, что если они будут чинить препятствия, не будут завозить вовремя нужные товары, все дело может пойти насмарку. Торговля должна развиваться на взаимном доверии продавцов и покупателей - стало быть, товар должен быть вовремя и хороший. Иначе - назад в болото!
Когда Епишев ушел, Люська выдала товар в палатку Нине Львовне и отправилась на завод.
Пропуск Люське выписывали как старой знакомой.
- Зачастили к нам!
- На работу перехожу, по совместительству, - пошутила Люська.
Пока шла через двор к административному зданию, несколько человек поздоровались с ней. Это, верно, или ребята, которые были на собрании, или просто покупатели. И от этого она не чувствовала себя чужой здесь, на огромном заводском дворе, шла, по-хозяйски поглядывая кругом.
Навстречу двигался электрокар с металлическими болванками. Люська остановилась, последила, как неторопливо катится он на своих маленьких толстых колесиках. Подумала: "Нам такой кузов мал. Надо будет попросить, чтобы специальный сделали, пошире и с брезентовым верхом".
В приемной было пусто, только за письменным столом сидел молодой человек в кремовой рубашке с аккуратно повязанным галстуком. Серый пиджак висел на спинке стула. Прическа у молодого человека была ультрамодной, чуть взлохмаченной. Он сидел, вытянув под столом ноги, и сосредоточенно чистил ногти.
- Здравствуйте, - сказала Люська.
Молодой человек нехотя оторвался от своего занятия.
- Люська! Телегина! Вот так да!
- Лёдик! - Только сейчас Люська узнала своего одноклассника. - Ого, какой у тебя важный вид!
Лёдик встал, снял со спинки стула пиджак, надел его. Спросил, самодовольно улыбаясь:
- Ну как?
Люська оглядела его чуть насмешливо.
- Вполне! Экстра-люкс!
- Внешность надо уметь делать!
Зазвонил один из трех стоящих на маленьком столике телефонов. Картинным жестом Лёдик снял трубку, сказал, протягивая гласные:
- Хэл-лоу! Да-а… Хорошо-у… Переда-ам… - Положил трубку, спросил у Люськи: - Каким ветром?
- По мирским делам. А ты, я вижу, преуспеваешь? - Люська вспомнила спор на выпускной вечеринке: - Сел в экспресс?
- Как видишь. Личный помощник директора завода! Правая рука! Веду дела…
- Я-асн-о-у… - протянула Люська, чуть передразнивая Лёдика. - Послушай! А тебе не кажется, что это несколько дамское дело?
Картинная улыбка Лёдика потускнела.
- Отчего же? У больших людей подавляющее большинство референтов - мужчины.
- Я-а-сно-у, - снова пропела Люська. - Я надеюсь, что ты пропустишь меня к директору по старой памяти.
Улыбка совсем сошла с лица Лёдика. Он вдруг важно надулся, глаза погасли, остекленели.
- Сожалею, но сегодня Никодим Алексеевич принять не сможет. Мы готовим отчет для министра.
На столе что-то затрещало, зажглась маленькая лампочка.
- Минуту.
Лёдик бесшумно исчез за обитой коричневым дерматином дверью. Люське даже показалось, что он и не открывал дверь, а каким-то немыслимым образом просочился сквозь нее, растворился.
Так же бесшумно Лёдик возвратился, взял из ящика стола папку и снова таинственно исчез.
Люська решила последовать за ним, но - вот уж верно чудо! - дверь оказалась запертой.
С минуту Лёдика не было. Люська отошла от двери и села на потрепанный диван; жалобно пропели пружины.
Когда снова появился Лёдик, она спросила:
- Как же мне попасть к директору?
- Это совершенно невозможно! Директор принимает трудящихся, - он интонацией подчеркнул последнее слово, - только по понедельникам, средам и пятницам. Часы приема вывешены на двери.
- А если не по-личному?
- Можешь оставить письменное заявление.
- Ну и бюрократ же ваш директор!
- Некоторым несведущим людям свойственно принимать всякое проявление порядка за явление бюрократизма.