Чудаки с Улики. Зимние птицы - Анатолий Максимов 2 стр.


С детства росла вольной птицей Людмила. Родители не шибко старались, чтоб их "доча" прилежно училась, говаривали: "Знание от ума. Сколько в тебе ума положено, на столько и потянешь в школе, а строгостью и битьем ума не прибавишь - последнее загубишь. И много ли надо требовать науки от девчонки? Могла бы своих ребятишек потом пересчитать, с нее и хватит". Нравилась Людмиле литература, история и география - получала пятерки, математику тянула на три вперемежку с двойками.

Весной, когда речка Улика разъедала лед, начинали зеленеть бугорки и солнце грело так ласково, что в избу не хотелось заходить, Люда вовсе отбивалась от школы. Бывало, идет утром на уроки и не заметит, как очутится на речке. Очарованная перелетом и пением птиц, просиживала до полудня на берегу, не сводя блестящих, мечтательных глаз с тихого течения воды.

Женихов Людмиле не надо было искать: вокруг нее всегда хороводились свои парни, навяливали дружбу и любовь командировочные. Ухаживали за ней молчуны с твердым характером, непьющие, некурящие, грамотные. Родители дали совет дочери: "Иди за Тимку Милешкина. Сундуков с шелком и бархатом он тебе не припасет, зато характером легкий и тебя, ветреную, поедом не заест. Придешь в полночь - не набросится с кулаками, проспишь до обеда - только порадуется. Не задушит Милешкин в тебе веселую душу, не оборвет перья-крылышки, чего еще надо для счастья? Но и сам будет вольным Тимка. Может век с тобой прожить, не вылазя за порог избы, а может и сразу после свадьбы укатить в неведомые края, откуда ты никакими крючками не выдернешь его".

Как предсказывали старики, так и вышло.

Вздрогнув, Людмила проснулась. Радио не бормотало, свет не горел, только дружно посапывали ребята. Значит, уже за полночь. Она зажгла керосиновую лампу, закрыла трубу печки, раздела детей, вялых и тяжелых, уложила их в постели и, бодрая от короткого сна, надела полушубок и вышла на улицу.

Ни огонька, ни звука в деревне. Месяц выпростался из хмари облаков и обливал желтоватым светом огороды и улицы. Шла Людмила к складу через свой огород по широкой, укатанной автомобилями дороге и равнодушно думала, что земли пропало добрых соток пять.

С каких-то пор навадились шоферы ездить к складу через огород, напрямую. Ругалась с шоферами Людмила, да что толку. Отшучивались, отсмеивались водители - что им слова женщины! Другое дело, если б мужчина поговорил с ними.

"Ему не надо, - на пути к складу думала Милешкина о муже, - ему до фени". Шла она караулить склад с пустыми руками, безо всякого оружия. Года два назад, в день назначения Людмилы сторожем, дали ей колхозный дробовик. Ребятишки с ружьем распорядились по-своему: вывинтили винты, повытаскивали пружины, из ствола смастерили дальнобойную брызгалку. И безоружной Людмила никого не боялась. Кому на нее нападать? В деревне все свои. И склад никогда не зорили, даже, говорят старики, в войну не грабили. Людмила не могла понять, зачем караулить амбар среди своих-то людей.

- Положен сторож, - сказал председатель колхоза, - ну и сторожи.

Людмила присела на ступеньку, выщербленную, как лодка, сапогами, мешками, бочками, ящиками. На замок и не взглянула. Спать не хотела. Грусть не покидала ее.

Приятно было Людмиле воспоминание о дружбе с Милешкиным, первый год замужества, проводы в армию… Она думала о своем муже так, словно давно потеряла его, остались одни воспоминания. Сейчас ей хотелось, чтоб Тимофей оказался рядом, не взвинченным и ершистым, а приветливым, ласковым, каким, впрочем, он никогда с Людмилой не бывал. Она могла до утра просидеть на ступеньке склада, спрятав руки в теплые рукава полушубка, и думать о прошлом.

Резерв председателя

Свинарка Матрена с утра пораньше явилась к Милешкиным. У Милешкиных пыль столбом! По кухне разбросаны доски и щепки. От ударов топора и молотка бренчали и подпрыгивали на столе тарелки. Людмила, натуго повязанная газовой косынкой, ползала на коленях по стружкам. Вокруг нее чертенятами вертелись взъерошенные ребятишки.

- Что такое мастерите? - с недовольством спросила гостья.

Милешкиным было не до Матрены. Они делали самокат на трех коньках-"снегурочках" - два конька сзади, один впереди. Работа подходила к концу - осталось закрепить руль, и можно испытывать самокат.

Не дождавшись приглашения пройти и сесть, гостья смахнула, опилки с табуретки, придвинула ее к порогу и чинно опустилась, подобрав под себя ноги, чтобы удальцы не огрели доской или топором. Сидела Матрена и осуждала про себя Милешкиных: "Вот у кого пташья жизнь - ни кола ни двора. Проснулся - полетел, что бог подаст, поклевал и целый день развлекайся детскими забавами…" Вслух сказала:

- Смех да и только с тобой, Люда. Самокаты мастеришь…

- Молодцы-удальцы мои еще малые. Я им помогаю. Вот и самокат готов!

Милешкины, кто в шапке, а кто и космачом, вырвались за дверь, стайкой воробьев взлетели на горку. Первым скатился Василек, потом пустили Мишутку с Петрушей, и Люсямна съехала. Мать последней промчалась далеко по укатанной дороге и забежала в избу; вздымалась высокая грудь, блестели веселые глазищи. Спросила у Матрены:

- Ты зачем к нам пожаловала? - Она никак не могла наладить ровное дыхание - того и гляди, пуговицы от кофты отлетят. Мысленно Людмила еще мчалась с крутой горки на самокате, потому и спрашивала рассеянно у Матрены, зачем та пришла. - Что у тебя к нам, говори. Не зря ведь вырядилась кралей.

Свинарка достала из черной дерматиновой сумки поллитровую банку сметаны - гостинец ребятам. Людмила без лишних слов взяла у нее сметану и заметила:

- Значит, что-то просить будешь. - Людмила через край банки отпила немного сметаны, похвалила: - Свежая. Проси, что душа желает, Матрена, пока я добрая.

- Присядь, Мила, - ласково, с укором сказала гостья. - Все мечешься, летаешь…

Свинарка ни с того ни с сего уткнулась носом в кончик пуховой шали, завсхлипывала. Людмила растерялась… Матрена в глаза и за глаза вечно хулила ее за ветреный характер и неумелую жизнь. Людмила сама зарабатывает рублей по сто в месяц, от Милешкина переводы приходят. С такими-то деньжищами можно бы в деревне кум королю поживать - у Милешкиных ничего нет ни на себе, ни перед собой. "Не от мира сего Людмила, - осуждала свинарка. - Шальная, куролесная бабенка". И на тебе! Хулительница Матрена явилась к Людмиле нарядной, еще и слезу пустила. Как же не растеряться хозяйке.

Продолжая кукситься, Матрена рассказала, что дочь ее с двумя ребятами бросил муж. Матрене крайне надо ехать к дочери в село Полевое, утешить в великом горе, но свиней не на кого оставить. Председатель колхоза посоветовал сходить к Людмиле. Хоть и две работы на ней, сказал председатель, ребятишек полная изба, однако Милешкина безотказная, выручит свинарку.

- Чего уж горемыкать! - Серьезность к молодому, подвижному лицу Людмилы совсем не шла. - Так и быть, берем твоих чушек дней на десять, поезжай к дочери. Только твои утешения ей навряд ли заменят мужа…

Вернулись ребятишки с горки, крича наперебой:

- Мировой самокат, мама Мила! Бежим с нами на речку кататься!

- Не до игрищ, удальцы, - ответила детям мать. - Нам третья работа подвалила: вон тетка Матрена доверяет своих чушек.

Матрена заспешила домой: еще раздумают, откажутся от свиней. У таких, как Милешкины, семь пятниц на неделе.

Катясь на самокате деревенской улицей, визжала и смеялась ватага Милешкиных. Ворвались в бытовку свинофермы - и с порога:

- Давайте Матрениных хрюшек!

В бытовке как раз собрались на перерыв скотники: сушили над печкой мокрые рукавицы, сбивали снег с валенок. Посмеялись над шустрыми удальцами: вот уж надежную подмену нашла себе Матрена! Интересно, как это Милешкины будут ухаживать за целым стадом свиней, когда у самих и в помине не бывало поросенка?

Правду говорили колхозники и сомневались не зря… Хозяйство у Милешкиных никогда не водилось. Купят цыплят - ребятишки нечаянно перетопчут их или задавят, от чрезмерной любви, в ладошках. Заведут поросенка - глядь, поросенок перекормлен чем-то да опоносился. В избе-то все хозяева - от Людмилы до карапуза Мишутки, - кто что хочет, то и вытворяет. Пока не подрастут удальцы, Людмила решила не заводить никакую живность.

Выглянул из своей конторки заведующий свинарником Ветошкин.

- И мелкоту привела… - выпуклыми глазами уставился на Людмилу. - Гляди, как бы не подчистили кабаны твою ораву.

- Мы вперед съедим кабанов живыми, - серьезно ответил Петруша.

Ветошкин, пожилой, сутулый, надел черный полушубок, шапку из серого кролика и завел Милешкиных в длинный свинарник с закурженными окнами. Свиньи повскакивали с лежек, тычась рылами в щели между изглоданных досок, захрюкали, заревели. Мишутка подумал, что свиньи, встречая новых хозяев, по-своему ликовали, но Ветошкин угрюмо сказал:

- Жрать хотят.

Удальцы отпрянули от клеток.

В тупике свинарника Ветошкин показал Людмиле огромный котел, вмазанный в печку, кивнул на груду мерзлой картошки и пробурчал:

- Вот чан и корм, вари и корми.

И все, что ли? - Людмила с недоумением взглянула на картошку. - И больше никаких приправ?

- Ты имеешь в виду лавровый лист, петрушку, укроп?..

Да будет язвить, Семен Парфеныч! - вспылила Людмила. - Чушки в голодном реве зашлись, а тебе шутки. Где отруби или соя?

Ветошкин ответил, что для маток с поросятами он отпустит отрубей, подсвинкам полагается вареная картошка, приправленная солью: месячную норму отрубей они уже слопали.

- Зимой-то животину держать на картошке! - негодовала Людмила. Как же у Матрены не разорвалось сердце от их вопля? Ну, молодцы-удальцы, деваться нам некуда, - обратилась к ребятам мать. - Василек, наколи и натаскай дров к печке. Ты, Люсямна, разожги огонь, а я побегу за отрубями. - Схватила пустой мешок и скрылась за дверью. Принесла отрубей и на чем свет стоит бранила Ветошкина:

- Вот и протяни целую неделю!..

Людмила изогнула черную бровь. Верный признак: о чем-то усиленно думает. Бровь выпрямилась, и Людмила сказала Васильку:

Дуй не стой за пшеничной мукой! С каких пор мука лежит у нас без пользы, плесневеет. Мука - маткам, а подсвинкам будут отруби.

Меньшие удальцы с Люсямной качали насосом воду, повисая на рычаге; Людмила заливала воду в котел, под которым таяли и не разгорались сырые березовые поленья. Тогда Людмила, не колеблясь долго, отодрала топором доску от стены в коридоре, расхряпала - и в печь. Хватилась она мыть картошку и не нашла посуды. Побежала спрашивать у свинарок, в чем Матрена мыла картошку перед варкой. А свинарки подняли ее на смех. Чушки и грязную уплетут, на то они и чушками называются. Не послушалась Милешкина женщин, выворотила из снега жестяной ящик, кое-как затащила с ребятами в тепло, налила воды и давай бросать в ящик подборочной лопатой мерзлую картошку, стучавшую камешками. Выпрямилась передохнуть, посмотрела в ящик, а картошка-то взялась сплошной ледяной глыбой - ломом не раздолбить.

Как на представление заезжих артистов, набежали в варок колхозницы. Пришел и сам Ветошкин. Вот так Милешчиха, учудила! Где же она видела, чтоб мерзлую картошку полоскали в холодной воде?

Вали с кучи прямо в котел, - наперебой советовали Людмиле колхозницы, - Тебе до морковкина заговенья не нагреть воды, а потом еще надо корм варить.

- Своим-то небось моете! - заполошными глазами обожгла Людмила скотниц. Брысь отсюда! - шикнула на женщин. - А то я вас лопатой!..

Милешкины все-таки нагрели воды, намыли картошки и полным жаром варили корм.

Пока корм кипел, Людмила, убирая навоз у маток, ловила поросят, визгливых, брыкливых, и подавала подержать ребятишкам.

Свиньи, чуя запах корма, зверели. Милешкины нервничали, не зная, чем утешить животных. Мать сама металась из конца в конец свинарника и удальцов своих закрутила. Они навоз выносили на носилках, с улицы охапками таскали свежую солому, кочегарили в топке.

Наконец картошка сварилась. Людмила вычерпывала ее из котла ведерным ковшом в жестяную ванну; в варке стало темно от горячего пара. Василек, раздевшись до свитера, мял картошку вытесанной из кола толкушей. Люсямна сыпала в месиво отруби. А неразговорчивый Петруша и Мишутка, проголодавшись, хватали из ванны картошку и, облупив, ели да нахваливали: сладкая, как мед.

Еду приготовили праздничную. Ребятишки поминутно совали пальцы в похлебку: проверяли, скоро ли остынет. Наварить корма было полбеды, вот как раздать? Свиньи пялились на стенки, забирались в корыта; ни окрики, ни охаживанье хлыстом - ничто не могло их утихомирить.

- Да чтоб тебе тряско было в самолете! - бранила Матрену Людмила. - Чтоб ты крутилась в небе и не знала, где сесть! Довела до голодной истерики бедную животину и нам всучила!

От жалости к орущим животным, от зла на Матрену у Людмилы сами собой навернулись на глаза слезы. Мишутка, глядя на мать, тоже заревел в один голос с поросятами. Людмила, выбранив на чем свет стоит свинарку и Ветошкина за плохое руководство, особенно жестокой была к своему Милешкину. Бродит где-то по тайге, раскатывается на вертолетах, а тут, в деревне, его жена и малые дети маются с голодными свиньями. Дров хороших нет ни дома, ни в скотнике. Но Милешкину и горя мало!

- С кем я связалась, - злилась Людмила, - за что бог меня карает баламутом Милешкиным?..

- Хватит ругать папу, - приструнила мать Люсямна. Девочке всего-то десять лет, а рассуждает как взрослая. - Папа на стройке, ему тоже забот хватает, - не давала в обиду отца Люсямна.

Свиней накормили до отвала. Подсвинки, разбухнув, блаженно похрюкивая, зарывались в чистую солому. Матки разлеглись, и поросята сосали, упираясь задними ножками в пол, настырно поддавали рыльцами в розовые соски. Мишутке тоже хотелось потолкаться между белыми поросятами; уж очень зазывно и забавно они сосали да причмокивали.

Ночью Милешкины шли домой. На самокате сидели Мишутка и Петруша, сидели смирно, дремали. А большие гулко топали по дороге обледеневшими валенками. Людмила пожалела: вот еще день не ходили в школу Люсямна и Василек и уроков не узнали на завтра.

Светлана Николаевна опять нехорошо будет выговаривать ей за прогулы ребят. Ну да ладно, удальцы свиней кормили - это ведь тоже учеба для них, не пустая забава.

Подходят они к своей избе и видят - в окнах свет. Уж не сам ли Милешкин пожаловал! Людмила прибавила шаг, побежала… Видит: у калитки крытый грузовик. Первой влетает в избу и, разочарованная, уставшая, опускается на стул:

- У нас гостей со всех волостей…

В избе незнакомые: двое мужчин, двое мальчишек и женщина. Стоят перед хозяйкой виноватые. Полдеревни обколесили, и никто не пустил ночевать, все направляли к Милешкиным. Подъехали - дверь приткнута сломанным топорищем. А прохожие им говорят: "Заходите в избу-то. Ничего. Людмила, она такая, не выгонит". Ну и зашли непрошеные гости…

Пять человек толпились в кухне, откашливаясь, с надеждой глядя на усталую хозяйку.

- Раздевайтесь, ужин будем варить, - с грустью проговорила Людмила.

Полненькая женщина кинулась обнимать да целовать ее, торопливо рассказывая, откуда они едут и куда да какая нужда заставила перекочевывать среди зимы.

- Соловья баснями не кормят, - спокойно перебила обрадованную женщину Людмила. - Чисти картошку, а вы, мужики, дров нарубите; дрова в заборе.

Люди у Милешкиных останавливались ночевать часто. Которые были повидней должностью, с командировочным удостоверением - этих председатель Пронькин к себе брал, менее важных в сельсовете оставлял; посторонние сами искали ночлег. Приходили к Милешкиным, те понятия не имели отказывать в теплом углу.

Мужчины занесли дрова. Один был пожилой, с курносым, кротким лицом - отец семейства, и шофер средних лет, разговорчивый, особенно приветливо посматривающий на Людмилу.

- Стыдновато нам, хозяюшка, забор крушить, - признался шофер. - На обратном пути я вам полный кузов дров привезу.

- Если бы все гости мои делали, как обещали, я бы завалила ограду и улицу дровами, хворостом и жердями…

- Я честно говорю, - уверял Людмилу шофер. - Мне раз плюнуть нашвырять в кузов долготья.

Людмила, толкаясь возле печки, с иронией посмеивалась.

Люсямна убрала со стола учебники и тетрадки, нарезала горку хлеба. Людмила принесла из кухни большую чашку, доверху наполненную рассыпчатой горячей картошкой, в тарелке - отваренную красную кету, подаренную нанайкой Акулиной, достала из погреба соленых огурцов. Нравилось Людмиле угощать гостей, для них всегда берегла что-нибудь вкусное, напоминая удальцам: "Зайдет человек, вот и попотчуем…" И теперь она поставила к чаю последнюю банку земляничного варенья. Хозяева и гости уселись плотно вокруг стола. Просидели до поздней ночи; не смолкали разговоры, смех и шутки. После ужина женщина вымыла пол, Людмила настелила, что нашлось, и всех уложила спать.

К избе Милешкиных подкатил председательский "газик". Шофер Витька, с сигаретой в зубах, сказал Людмиле, чтоб она срочно ехала в правление. Зачем, Витька не знал. Пронькин ему велел мгновенно доставить Людмилу - и все.

Удальцы похватали шапки, пальтишки, надернули на босу ногу валенки и высыпали на мороз. "Газик" заходил ходуном от их возни и радостного гама. Набились на задние сиденья, а матери оставили место впереди, рядом с шофером.

Председатель Пронькин, маленький, сухонький, не то рыжий, не то русый мужичишка, ждал Милешкиных у распахнутого кабинета. Наблюдательный Василек отметил у Пронькина непомерно длинный и острый нос и большие серые валенки - даже с заправленными ватными штанами голенища валенок казались просторными. И пиджак на Пронькине как будто с чужих, в косую сажень, плеч. Милешкиных он усадил на стулья вдоль стены, сам забежал за письменный стол с бумагами, прищурил быстрые, пронизывающие глаза и спросил сурово:

- Ну-ка выкладывайте, молодцы-удальцы, что же вы такое натворили с чушками? - и покосился на Ветошкина; тот сидел не понять какой - сердитый или задумчивый.

- Как что?.. - Людмила вопросительно взглянула на Ветошкина.

- А то вы натворили со свиньями, граждане Милешкины, - продолжал председатель, - что вернулась Матрена и не узнала свое хозяйство… Это когда же у нее бывало такое: разлила она по корытам корм, а свиньи дрыхнут в соломе и морды не задирают. Всполошилась Матрена, к Ветошкину прибежала жаловаться. Заморочили, говорит, животину Милешкины. Вот и пришел Ветошкин ко мне разбираться…

И тут председатель открыто, словно год не видел людей, разулыбался. Ветошкин долго-долго смотрел своими загадочно хмурыми глазами на Милешкиных и заявил:

- Утерли они носы моим свинаркам. Да при таких-то работниках я бы за год выдал пять планов мяса…

- Председатель сгонял машину за нами, чтобы похвалами одарить? - спросила Людмила. - А мы-то думали, у него что-то загорелось… Вели отвезти нас домой, Иван Терентьич. Мы сегодня лыжи навострили в проруби рыбачить.

- Граждане Милешкины, вы мой резерв! - торжественно заявил Пронькин, обращаясь сразу к Людмиле и удальцам. - А резерв посылается закрывать брешь, сводить концы с концами, на прорыв…

Назад Дальше