Больше тридцати лет Пронькин ходит в председателях. Когда-то была война. Пронькин не воевал: слышно, одна нога у него выросла малость короче другой. Но и во время войны, особенно после, у Пронькина была житуха не лучше окопной. В колхозах работали женщины, старики да подростки и работали не за деньги, а за совесть. Как только в какой-нибудь деревне притуплялась у колхозников совесть - туда посылал район Пронькина. Иван Терентьевич какими-то особенными словами обострял в измотанных людях совесть, и хозяйство начинало понемногу оперяться. С тех пор у Пронькина осталась привычка: прежде чем нарядить колхозника на какое-нибудь дело, он пробуждал в нем сознательность и чувство долга перед обществом.
- Нам подменять кого-то или десятую работу брать? - Людмила не хотела выслушивать подготовительную речь. - Говори сразу. У моей совести пока еще не сбились углы, не обкатались, как речной голыш.
- Прими-ка, девушка, склад, - покашливая, сказал Пронькин. - Кладовщик Еремин с почками замаялся, едет в город на долгое лечение.
Предложение председателя показалось Людмиле забавным, и Люсямна хихикнула, с любопытством глядя на мать: что ответит председателю.
- Я в своей избе толку не дам, а тут надо отвечать за богатство колхоза. - Людмила смахнула с головы красочный платок. - Ух, как жарко стало! Испугал ты меня, Иван Терентьич, своим доверием.
- Многих я перебрал в уме, прикидывал, кому бы можно поручить склад, - рассуждал Пронькин, глядя в окно. - Тебе, Людмила, и больше никому другому решил я доверить ключи. Быть тебе сторожем и соднова кладовщиком. Не положено этак, да в нашей деревне и не то бывает…
- Гляди, посадишь козу на капусту, - съязвил бухгалтер Данилыч.
Он несколько раз, пока сидели Милешкины у председателя, забегал в кабинет и все пофыркивал, что-то бурчал под вислый нос да холодно косился на Людмилу. Пронькин его не слушал, он уже окончательно решил доверить Людмиле склад.
Вчера вечером после шумного заседания правления, когда решалось, кому передать временно склад, председатель остался в конторе один. Сидел Пронькин, делать ничего не делал - думал о Людмиле Милешкиной. Признавал он, что Людмила какая-то не от мира сего в образе жизни, в воспитании своих ребят, и можно бы посплетничать о ее чудачествах, но сказать, что она делает нечто недозволенное - нельзя. Даже больше: к Милешкиной у Пронькина таилась необъяснимая симпатия, и доволен он был, что Людмила с удальцами жила именно в его колхозе.
"А что же, собственно, Милешкина натворила? - рассуждал в одиночестве Пронькин. - Ничего не припомню. Так почему окрестили ее ветреницей, вихреватой бабенкой? Напротив, она добросовестно выполняет свою работу. Три года отапливает омшаник - ходит в тайгу в буран и стужу - и ни разу не заморозила картошку; часто доярок подменяет; склад, слава богу, до сих пор не обворовали; ребят растит здоровыми и шустрыми. Забавные ребятишки, - улыбнулся Пронькин. - Дожить бы да посмотреть, какие получатся из них люди. Одно не одобряю, что не водит Люда удальцов в детсад. Да еще вот с мужем у нее не по-людски получается. Тут уж целиком виноват один Тимка… Что ни говори, а славный человек Людмила…"
На правлении никто не хотел доверять склад Людмиле, и председатель колебался. Но утром, послушав Ветошкина, как Людмила ухаживала за свиньями, Пронькин самовольно решил назначить ее кладовщиком.
За три дня Милешкина приняла у Еремина склад. Недостачи не оказалось - товары сошлись по бумагам тютелька в тютельку. В складе Василек читал вслух ведомость, ребята ликовали: у них бочка меда, пуды подсолнечных семечек, сахар-рафинад, сливочное масло деревенского изготовления… Однако Людмила омрачила удальцов, сказав, что без ордера за подписью председателя и бухгалтера она и горсточки семечек на вынос никому не даст. Другое дело - полакомиться в складе. Длинным ножом наколупала она в бочке засахаренного желтоватого меда - всем ребятам по кусочку - и еще по горсточке подсолнухов.
В распахнутых дверях склада появилась нанайка Акулина. Старушка лицом свежая и душой добрая: летом и зимой приносила Милешкиным свежих карасей и щук. Оставит в коридоре улов, а сама незаметно уйдет. Жила Акулина в двух километрах от Павловки на реке Кур, в маленьком нанайском стойбище Улэн. С каких-то пор Акулина уверилась, что чай из русского магазина пахучее и крепче, сахар слаще и соль солонее, чем из своего. Оттого она была частой гостьей в Павловке, заходила и к Милешкиным.
- Ай-я!.. Кака ты нынче, Мила, богата! - восхищалась старушка Акулина, осматривая узкими живыми глазами склад.
- Уж и не говори! - призналась Людмила. - Чем тебя угостить? Хочешь семечек?
- Богата, а не зазналась, - подметила Акулина, - друзей узнаёшь… Семечки не надо… Дай лучи мне муки в кредит, а то магазин деньги просит. Денег как раз нету. Старик пензию не получил.
- Как это в кредит? - смешалась Людмила.
- Телевизоры и холодильники дают в кредит, знаешь, поди? Раньше и еду купцы давали. И ты дай мне, не бойся. Скока дашь муки, в тетрадь пиши - это и есть кредит. Потом тебе принесу деньги или пушнину. - Нанайка сняла с плеч котомку, из котомки достала мешочек.
Людмила немного поколебалась, другого бы просителя подняла на смех, но Акулине не смогла отказать. Уж слишком бесхитростно просила та в кредит муки, и грешно было думать, что не вернет.
Людмила насыпала ей белой муки под завязку, взвесила, записала в тетрадь. Против своей фамилии Акулина поставила крестик - так расписывалась еще при купцах.
Поход в гости
Любит Василек просыпаться утром, когда уже топится печка, пощелкивают и пыхают дрова; красные ладони нет-нет да выбрасывают в поддувные отверстия искры, летят искры на жесть и гаснут. В избе еще холодно, окна в куржаке, на дворе темная ночь. Затаится Василек под ватным одеялом и, высунув нос, видит: стоит мать на кухне, сильные руки оголены до локтей; слышно, как чистит картошку, что-то вполголоса напевая Мишутке. Этот вскакивает раньше всех. Едва щелкнет выключатель, Мишутка - прыг с кровати и помогает матери стругать лучину, чиркать спички. Куда мама Мила, туда и Мишутка хвостиком. Он то и дело забегает в комнату, смотрит на спящих, громко кашляет и вздыхает. Скучно одному в непривычно тихой избе.
- Сам не спишь, как старичок столетний, и другим мешаешь, - громким шепотом говорит сыну Людмила.
Вот и сегодня Василек вылез из-под одеяла, когда изба нагрелась, за ним проснулись Петруша и Люсямна.
- Ну, рассказывайте свои сны, - обратилась к детям мать.
- Ко мне дак собака красная с белым хвостом ластилась… - Мишутка растягивал слова и высоко взмахивал руками, показывая большую собаку.
- Она лизала твой нос? - спросила Люсямна.
- А ты откуда узнала? - удивился мальчонка.
- И вчера ты видел собаку…
- А я - таракана… - сказал Петруша.
Спорили удальцы, у кого интереснее сновидение, и дело делали - застилали свои кровати, подметали пол, поливали герань и фикус под самый потолок и не заметили, как поспел завтрак. Мать поставила на стол чугунную сковородку - ломтики картошки зажарились, соблазнительно шкворчали. Расселись Милешкины вокруг стола, уплетая картошку с солеными огурцами и селедкой.
Василек как проснулся, сразу заметил: мама Мила какая-то не такая - чему-то сдержанно посмеивается. Что-то знает, но до поры, до времени не хочет объявлять ребятам. Василек глаз не сводит с матери. Надо терпеть и ждать, все равно скажет, что держит в уме.
Когда Милешкины напились сладкого чаю, Людмила торжественно заявила:
- Сегодня, удальцы-молодцы, пойдем в Туземную.
Это известие приятно ошеломило удальцов. Закружились по избе, запрыгали, обнимая маму Милу.
Скажи Людмила раньше, что поведет ребятишек в Туземную, разве бы они стали есть? Похватали бы кое-как и объявились сытыми. А дорога у них будет долгая - целых три километра, на улице мороз. Никак нельзя натощак идти.
Туземной в Павловке называли стойбище нанайцев - Улэн. "Улэн" редко кто говорил, все "Туземная" да "Туземная"… В стойбище жили рыбаки и охотники. Осенью, едва зеркальным льдом тихо покрывалась Улика, из Улэна прикатывали на коньках и самокатах узкоглазые, смуглые ребятишки и с мальчишками Павловки носились по кривунам речки закадычными друзьями. Потом вдруг из-за какого-нибудь пустяка устраивали крикливую потасовку. Обычно рукопашная заканчивалась бегством улэнцев в свое стойбище. Потом павловцы, смирившись, позабыв обиды, заявлялись к стойбищу. Нанайчата и русские опять дружно и усердно глушили на косе деревянными колотушками чебаков и налимов, однако и тут не обходилось без драки. Теперь уже павловцы улепетывали без оглядки под защиту своей деревни. Так и жили из года в год мальчишки двух сел. Зато Василек не видел и не слыхал, чтобы когда-нибудь поссорились между собой взрослые. Соседи встречались дружелюбно, подолгу курили табак, радушно зазывая друг друга в гости. Нанайка Акулина как увидит Людмилу, так и спрашивает:
- А когда придешь к нам? Сама приходи, арбятишек веди, не чужие ведь…
Людмила обещала навестить старушку, да никак не могла собраться. И наконец-то!.. Васильку представлялось стойбище очень далеким, за горизонтом. Одно название чего стоит: Туземная - значит, где-то на другой неизвестной земле. Всегда мечтал Василек побывать в Туземной. Он бы и сейчас схватил пальто, шапку в охапку и помчался бы в стойбище, он весь извелся от нетерпения: непростительно медленно, как показалось ему, мама Мила собиралась в гости. Она ломала голову, что же такое подарить бабке Акулине и ее деду? Открыла комод, распахнула чемоданы. И то и это возьмет, посмотрит, потрогает и скажет: "Нет, не годится". Кое-как выбрала для бабки цветастого материала на фартук, деду - белоснежную рубаху, новую, с этикеткой; этикетку оторвала, рубаху - в сумку.
- У них ведь дочь Даранка на выданье, - вспомнила Людмила. - Что же Даранке?.. - И снова давай рыться в чемоданах. Девушке решила отдать ни разу не надеванную шелковую кофточку.
Ватага вышла во двор, взяла с собой салазки, чтобы в пути отдохнуть на них и покататься. Тут Людмила всплеснула руками:
- Как придем к Акулине, наверняка повалят соседи приветствовать нас, у нанайцев это заведено. Соседей Акулины тоже надо будет чем-то угостить…
Поискала в карманах шубейки деньги, немного набрала. Завернули Милешкины в магазин и купили шоколадных конфет, узорчатого печенья. Понасели удальцы на салазки, с визгом и смехом скатились с крутого берега Кура на заснеженный лед. Теперь ничто не остановит и не задержит их на пути в Туземную!
Солнце в закурженном круге, мороз сухо поскрипывал под валенками и облаком клубился у рта. Где-то за тальниками пощелкивали деревья. По всей ширине Кура, ослепительно играя многоцветьем, ершился тонкий лед торосов. Милешкины смотрели вдаль и шли быстро: не терпелось им увидеть Улэн. Мало-помалу они утомились от ожидания, стали катать друг дружку на салазках - сами наваливались горой, и Людмила везла, затем Людмилу сажали и мчались ретивой четверкой.
А признаков стойбища все не было, только лес и мглистое небо впереди.
Увидели ребята: кто-то показался из Туземной; сначала думали, пешеход ведет на поводке собаку.
- Жестянщик Донкан с нартой, - разглядела Людмила.
Донкан, с черной повязкой на правом глазу, еще издали улыбнулся Милешкиным и чисто по-русски сказал:
- Здравствуйте, молодые люди. Я - к вам, а вы - к нам, так и надо друзьями жить. - Он вез на нарте новый камин.
- Да вот собрались к Акулине, - ответила Людмила. - Здорова ли бабка?
- Давно ждет вас Акулина; пока шел мимо ее избы, она три раза выбегала на речку. Я-то думал: кого она высматривает? Значит, вас, ну-ну… А я вот камин везу Митрофанову. Говорит, изба большая, а печка худо греет, камин, говорит, сделай мне. Печку и камин будет топить…
- Дяденька, - обратился Мишутка к Донкану, - где твой глаз?
Люсямна шикнула на братца. Вот глупый, нашел о чем спрашивать!
Донкан нисколько не обиделся, наоборот, как будто повеселел, словно понравился ему Мишуткин вопрос.
- Глаз-то, молодой человек?.. Понимаешь, в прошлую зиму собака нашла берлогу, я - к берлоге с ружьем, а медведь выскочил и начал царапаться. Затылок повредил мне и глаз задел… Не по-мужски поступил медведь. Ну, ударил бы меня лапой по уху, а то поцарапал и убежал, драться не умеет и трус… - Донкан подмигнул единственным хитроватым глазом Мишутке и предложил: - Садитесь на нарту, молодые люди, прокачу.
Сели удальцы, свесив ноги. Донкан прокашлялся, поправил на плече ременную лямку и потянул нарту. Отъехав метров сто, остановился. Удальцы бегом вернулись к Людмиле.
Еще немного прошли Милешкины и видят: в устье протоки сети на вешалах, лед издолблен; из каждой проруби торчат тальниковые колья. Рыбаки ловили рыбу. Значит, недалеко и заветное стойбище, уже слышен лай собак. Долго проходили косу, поросшую кустами. И наконец показалось Туземное.
Теперь удальцы приближались к стойбищу позади Людмилы: побаивались собак. Туземное растянулось вдоль пологого берега. Избы старые, стояли как попало. Возле каждой избы - пирамиды тальниковых дров, амбарчики на высоких столбах и перевернутые вверх днищем лодки и оморочки.
- Избушки-то на курьих ножках, - Васильку понравились амбары. - Кто живет в таких домиках?
- Это кладовки, - поднимаясь на берег, отвечала сыну Людмила. - Держат в них улэнцы вяленую рыбу, крупу, муку, сети - от мышей. Это старый Улэн, а новый - видите? - во-он за лесом белеет крышами. В старом почти одни старики; каждый год топит их наводнением, и все-таки не покидают они родительского берега, не могут жить вдали от речки. Здесь и бабка Акулина. Тоже упрямая старушонка, никак не хочет переселяться в новый дом. Ей надо, чтоб у порога покачивалась оморочка и плескалась рыба.
Дюжина собак разных мастей выстроилась на бугре в шеренгу и, задрав морды вверх, подняла надсадный лай с зазывом. Удальцы плотнее обступили мать. А Васильку показалось, что собаки лаяли не сердито, они будто бы радовались неожиданным пришельцам, которые дали им повод погавкать во все горло, вдоволь, и хозяева не обругают их пустобрехами.
Из ближней избушки вышла пожилая женщина в мужском пиджаке, с тальниковым удилищем и, замахиваясь на собак, закричала: Та, дурные!.. Идите, не укусят, - сказала Милешкиным. - Всегда пугают людей. Та!.. Вам кого надо? Акулину? Акулина да вон живет. - И женщина пошла впереди Милешкиных, замахиваясь удилищем на слишком любопытных псов.
Псы следовали за гостями с обеих сторон, не отставая и не забегая вперед.
Из приземистой глинобитной избы появилась бабка Акулина в шерстяном теплом халате, за ней дед Сукту, маленького роста, круглоголовый. Оба ринулись навстречу Милешкиным.
- Мила, здарстуй! - радостно воскликнула Акулина. - Та, проклятые! Слова не дают сказать. И что за собаки! Заходите, арбята… А я знала, что ты придешь, Мила, сердце мне с утра говорило…
Акулина секунды не молчала, зато старичок помалкивал, улыбаясь, ловил за руку Мишутку. Василек заметил: и в соседних дворах появлялись люди и тоже улыбались, что-то кричали Милешкиным.
Акулина быстро завела их в сенцы, словно побаивалась, как бы не перехватили сородичи ее гостей. В темных сенцах пахло вяленой рыбой и черемухой. Едва зашли в избу, к Мишутке подскочила горбатая, с тощими седыми косичками дряхлая старушка. Сухими руками она быстро расстегнула на его пальтишке пуговицы, развязала тесемки шапки, посадила на нары и, сдернув с его ног валенки, крепко ощупывала - может, замерзли ноги?
В избе творилось что-то невообразимое. Акулина, легкая девушка Даранка и горбатая старушка бегали из избы в сенцы, растапливали печку, мыли вмазанный котел веничком, чистили картошку. Акулина принесла жирную тушку барсука и начала рубить топориком на чурке; старичок Сукту занес с улицы белую от мороза метровую щуку. Едва она оттаяла, содрал с рыбины шкуру и взялся тонко изрезать узким ножом.
Не встречал гостей один лишь парень с продолговатым лицом и коротко подстриженными смолисто-черными волосами. Лежал он на нарах у стенки закинув руки за голову и смотрел на гостей равнодушно, мечтательно думая о чем-то своем.
Заходили без стука соседи, здоровались и спрашивали у Людмилы: "Когда пришла, Мила?", хотя все видели когда. Улэнцы усаживались у порога на корточках, на стулья, на низкие скамеечки, курили трубки и папиросы. Похваливали удальцов, угощали их кедровыми орешками, вялеными чебачками или подавали незатейливые поделки из дерева.
Людмила вспомнила о своих подарках. Когда открывала сумку, туземцы прекратили говор и смех, забыли о трубках и папиросах - все смотрели на Людмилу. Она раздала вещи Акулине, ее миловидной дочери, круглоголовому старичку. Те отказывались. Зачем дорогие подарки принесла, Людмила! Сама пришла в стойбище, ребятишек привела и тем сильно обрадовала семейство Акулины, зачем еще и подарки. Да разве можно так! Хоть и отказывалось от подарков семейство Акулины, однако сейчас же стало примерять на себе обнову. Сородичи доброжелательно прицокивали языками, трогали, просили померить подарки.
- А для вас ничего не взяла, - смущенно сказала Людмила горбатой старушке и лежащему на нарах парню.
- Родственница приехала меня проведать, - заметила Акулина о старушонке. - Муж моей дочки, - с холодком показала трубкой на парня.
Когда парень поднялся с нар, надел выбегайку - легкую стеганку без рукавов - и вышел за дверь, Акулина сказала Людмиле:
- По-умному сделала, что не дала подарок этому, - кивнула на дверь. - Уже месяц как женился, а на охоту, на арбалку не идет, только и знает улыбаться. Как с утра начинает, так до вечера не перестает смеяться. Когда холостым ходил к нам, серьезным парнем был, а то разве бы отдали за него Даранку… Пошто так шибко испортился зять, не знаешь ли, Мила?
- Об этом спроси лучше у своей Даранки. - И Людмила заговорщицки переглянулась с юной женщиной.
Та залилась густым румянцем, сжала сочные губки и принялась усердно мыть в тазике ложки.
Соседям Акулины Людмила раздала шоколадные конфеты и печенье. Гостили соседи у Акулины до тех пор, пока она не поставила на нары два низких столика. Тут соседи вспомнили о неотложных делах и быстро разошлись.
Акулина самодельной поварешкой накладывала в деревянные миски мелко нарезанное душистое мясо, начерпывала бульона с какими-то травяными приправами и ставила на столики. Сукту нарезал тоньше лапши мерзлой щуки, перемешал с красным перцем, уксусом, посолил и тоже принес на столик.