Папа стоял у окна и смотрел на улицу. Хотя он не любил холода, но все равно открыл окно, словно ему было жарко. "ПОКОЙ" - написано было сзади на его кальсонах.
Я сидел на диване и смотрел телевизор. Я уставился в экран, чтобы не видеть грустной папиной спины и того, как мама мечется туда-сюда, укладывая вещи в бумажные пакеты. Впрочем, мы не так уж и много брали с собой. У Хилдинга Торстенсона все уже было приготовлено.
- Выключай телевизор и пошли! - велела мама.
Но я, как загипнотизированный, не мог оторваться от экрана. Не мог поднять глаза. Боялся, что тогда у меня не хватит духу уехать отсюда. Оттого-то и прилип к телику и смотрел все подряд. На экране размахивал руками бородатый тип в зеленом костюме и с биноклем на шее, он прикидывался, что он друг пернатых и наблюдает за птицами. Он рассказывал о какой-то книге про орла, который боялся летать, а сам при этом скалился так, что видны были щели между зубами. Передача называлась "Книжное обозрение".
Пока любитель птиц вертелся перед камерой, я краешком глаза наблюдал за отцом. Вот он отвернулся от окна. Не нужно было маме заикаться о телевизоре!
- Может, ты и телик прихватишь?
Он кивнул на "Люксор".
- Оставь себе, - сказала мама. - Там уже есть.
Меж тем нелетающий орел, привлеченный какой-то пташкой, взобрался на дерево на вершине скалы. Дядька в телевизоре задрал голову, чтобы показать, на какую высотищу взгромоздился орел.
- Мне он ни к чему. Мы его тебе купили! - огрызнулся отец.
- Ну так делай с ним, что хочешь!
Вот этого ей точно не следовало говорить!
Орел расправил крылья. Тип в телевизоре растопырил руки, подражая птице. Он слегка встряхнул руками, словно проверяя надежность крыльев. Но отец уже был у телевизора. Он схватил его и потащил к окну.
- Аффе! - крикнула мама.
- Сейчас! - вскрикнул бородач, изображавший орла, и что есть сил замахал руками.
Тут папа отпустил телевизор. В последний раз мелькнул передо мной человек-орел и, не умолкая ни на минуту, спикировал на мостовую.
Все стихло. Папа так и остался стоять у окна.
- Все равно бы я к нему не притронулся, - буркнул он.
Мама смотрела на него такими глазами, что мне показалось: вот сейчас она стащит с себя розовую шубу, усядется на диван и попросит отца сыграть одну из тягучих мелодий вроде "I can’t stop loving you" или "Make the world go away". Но она лишь повела плечами.
- Нам пора идти, - повторила она. - Машина ждет. Пошли, Лассе.
Она направилась к входной двери.
Сначала мы молчали. Просто стояли и смотрели друг на друга.
- Поторапливайся, - проговорил отец с наигранным равнодушием, как будто посылал меня в магазин за молоком, мукой или чем-нибудь еще.
- Ага, - поддакнул я, тоже стараясь показать, что мне все нипочем.
- Увидимся.
- Ясное дело.
Больше нам нечего было сказать. Я поплелся к двери. У порога стояла сумка со всякой мелочевкой, которую мне надо было забрать. На самом ее дне скрывался Блэки Лоулес. Я засунул его в одну из старых маминых обувных коробок, предварительно проделав в ней множество маленьких дырочек, чтобы зверек не задохнулся. А еще положил туда немного еды, чтобы он сидел тихо. В дверях я обернулся.
- Послушай, - сказал я.
- Что? - встрепенулся отец.
- Хочу тебя попросить об одной вещи.
- О чем?
- Отдай мне свою старую губную гармошку.
- Бери, конечно.
Папа пошел в спальню и вернулся с гармошкой. Он сунул ее мне в руку и потерся колючим подбородком о мой колючий затылок.
- Я тебя люблю, - прошептал он.
- Знаю, - пробормотал я.
Вот мы и оставили наш старый мир. Он растаял во тьме.
В зеркало заднего вида я следил за тем, как наша хибара мерцает в ночи, словно гаснущая звезда. Я изо всех сил закусил губу, до крови. Водитель такси ворчал, что вот-де есть же психи, которые выкидывают из окон телевизоры, и что мама правильно делает, что уезжает из такого дома. Но она ничего не отвечала. Мы с ней молчали, а такси мчало нас сквозь черное мировое пространство, где мерцали забытые адвентские звезды, к той незнакомой планете, где нам отныне суждено было жить. Я не мог отделаться от ощущения, что отец смотрит мне вслед.
Жаль, что я так и не сумел объяснить ему, почему не остался с ним. Я и сам толком этого не понимал. Просто не мог видеть, каким он стал. Отец всегда был большим и сильным, казалось, ничто не может его одолеть. А теперь он совсем сдал. Не хотел бы я, чтобы меня когда-нибудь так же облапошили.
В этом все дело.
Но как это объяснишь? В речах мы с ним никогда не были сильны. Нам достаточно было промычать что-то или пробурчать - мы понимали друг друга без слов, словно два белых медведя.
Слова только вносили путаницу.
Пусть бы их вовсе не было!
Вдруг на меня накатила страшная усталость. Я притулился к маминой искусственной шубе и зарылся лицом в мягкий мех. Мне хотелось, чтобы на шубе остались следы крови, сочившейся из прокушенной губы. Где-то там внутри под шубой рос младенец, который не был сыном моего отца, но который станет мне сводным братом или сестрой.
Я крепче прижался к маминому животу.
- Гули-гули-бип-бип, - прошептал я младенцу.
- Что ты бормочешь? - удивилась мама.
- Гули-гули! - повторил я.
Мама погладила меня по щеке. У нее удивительно мягкие руки, она их мажет специальным кремом.
- Все будет хорошо, - шепнула она. - Слышишь, Лассе? У нас все будет замечательно!
Она проговорила это очень тихо, словно сама себя уговаривала.
- Дудели-плуп, - отозвался я на своем языке без слов.
- Он славный, - сказала мама. - Хилдинг очень хороший человек. Вот увидишь! Сам поймешь.
- Бубби-бутти-бут, - пролепетал я, не в силах остановиться.
Я заметил, что пилот нашего космического корабля краешком глаза наблюдает за мной в зеркало.
- А парнишка-то у вас немного того, бедняга! - посочувствовал он.
- Нюсси-нюсс-бу-бу, - пролопотал я, невольно преисполняясь жалости к самому себе.
- Бедный дурачок! - сокрушался шофер.
- Уже скоро, - шептала мама. - Скоро приедем.
- Бупп-бупп, - отозвался я.
Шофер бросил на меня сочувственный взгляд. Все замолчали. Я лежал, прижавшись ухом к маминому животу, а ее рука была у меня под щекой. Я-то предвидел, что ничего хорошего из этого не выйдет. Совсем наоборот! У меня живот сводило при одной мысли об этом Хилдинге. Вот бы вцепиться ему прямо в пузо, нет, лучше слопать целиком!
От нашего старого дома до виллы Хилдинга было не так уж и далеко, но мне этот путь показался вечностью. Наконец таксист остановился на самой вершине холма. Он распахнул заднюю дверцу и помог мне выбраться, будто я и в самом деле был недоумком. Он держал меня за руку, пока мама вылезала из машины, словно боялся, что я повалюсь на снег. Это было забавно.
- Хотите, я помогу вам отвести мальчика? - вызвался шофер.
- Спасибо, это ни к чему, - вежливо отказала мама.
- Понимаете, я очень переживаю за таких вот несмышленышей, - не унимался таксист. - Как несправедлива бывает жизнь!
- Не-а, - попытался я выразить свое согласие.
- Что? - не понял шофер.
- Вы правы, - пояснил я. - Ну, в том, что вы сейчас говорили о несправедливости.
- Так он умеет разговаривать!
Таксист изменился в лице, словно кто-то у него на глазах процарапал гвоздем лак на его новеньком автомобиле. Мне стало его жалко. Паршиво чувствовать, что свалял дурака.
- Блуг! - пискнул я, чтобы облегчить его страдания.
Шофер обрадовался. Значит, все-таки у меня не все в порядке с головой! Да я и сам это чувствовал. Мама взяла меня под руку, и мы вошли в калитку. А там нас поджидал Хилдинг собственной персоной! Он стоял на крыльце меж двух темно-серых колонн, на нем был кожаный пиджак, и улыбался он так, будто всю жизнь торчал здесь под дождем, высматривая нас - маму, меня и Блэки Лоулеса, моего таинственного зверька.
- Добро пожаловать! - крикнул он. - Добро пожаловать домой!
- Вот увидишь, мы с тобой подружимся, - сказал он мне.
Мы лежали наверху, в той комнате, которая должна была теперь стать моей. Я поставил перед собой мой будильник, он показывал всего восемь вечера, но я чувствовал, что устал как собака. За последнее время мне изрядно досталось. Я лежал на кровати со стальными ножками и глазел по сторонам. Похоже, этому Хилдингу нравились ножки из стальных трубок. Их было полным-полно по всему дому - у письменного стола и стула в моей комнате. На столе стоял глобус и слабо светился, словно это была удаленная на много световых лет наша прежняя планета, которую мы покинули.
Он и впрямь расстарался, этот Хилдинг Торстенсон.
Даже не припомнил мне, что я укусил его в живот. И делал вид, что не обращает внимания на то, что я почти ему не отвечаю. Он, видно, к этому привык. Как-никак он был зубным врачом и привык разговаривать с пациентами, у которых изо рта торчали всякие трубки-отсосы и сверла. Хилдинг не стал настаивать на том, чтобы я спустился вниз, посидеть с ним и с мамой.
- Мы можем и утром поболтать, - сказал он.
Ему и самому хотелось посидеть вдвоем с мамой: как-никак это был их первый вечер в их новом доме.
А у меня был Блэки Лоулес.
Я еще побаивался этой крысы, поэтому сунул ее в коробку из-под ботинок. Выбравшись наружу, он стал моргать от света, и вид у него был такой же потерянный, как и у меня самого. Он устроился на моем растревоженном животе, и мне приятно было ощущать его тепло. Все же какая-никакая, а компания.
Я достал отцовскую губную гармошку и попробовал сыграть пару мелодий. У меня не больно здорово получалось. Но я решил тренироваться, и поэтому поиграл еще немного, пока Блэки не начал ворочаться: видимо у него был музыкальный слух. Да я и сам устал.
- Спокойной ночи, - сказал я Блэки.
Может, это не самый удобный дом, но пока я не найду чего-нибудь получше, ему придется пожить в коробке. Я запихнул ее под кровать. Потом закутался с головой в одеяло и включил магнитофон. Я записал несколько отцовских пластинок.
Странно было слушать их здесь.
В конце концов я, кажется, заснул.
Мне приснилась большая снежная долина, по которой брели белые медведи. Стояла ночь, и луна светила холодным светом, словно прожектор на стадионе. Я стоял и смотрел на медведей. Они танцевали, и откуда-то издалека доносилась песня Элвиса Пресли "Got a’lot o’living to do". Я знал, что один из медведей - мой отец. У него на лбу была ярко-красная отметина.
Вдруг он поднял на меня глаза и улыбнулся мне грустной улыбкой.
- Я иду! - крикнул я.
И тут же проснулся и вспомнил, что я в доме Хилдинга Торстенсона. Потом я снова задремал, но мед веди мне больше не снились.
Глава пятая
День начинается с холодного душа, я встречаю в магазине старого знакомого, а на мою голову заключают пари
Когда я услышал, что кто-то поднимается по лестнице, было уже поздно.
Я бы все равно не успел его спрятать.
Я вытащил крысу из коробки, когда проснулся. Мне было его жалко. Как-никак и я на своей шкуре испытал, каково это просыпаться на новом месте, где никого не знаешь.
- Бедняга Блэки, - прошептал я в его безволосое ухо и усадил перед собой на одеяло.
Выглядел он вполне бодрым.
Когда я почувствовал его лапки на одеяле, мне и самому как-то полегчало. Он ворочал головой во все стороны, оглядывая все вокруг, а усы его при этом дрожали.
Зверек пристально рассматривал белые занавески и явно навострился вскарабкаться по ним, чтобы побалансировать на блестящем карнизе. Потом перевел взгляд на стоявшее в углу кресло на стальном каркасе, видимо, предвкушая, как вцепится зубами в синие подушки.
Я чувствовал себя чужаком в этой комнате. Словно поселился в экспозиции в магазине "ИКЕА".
- Все-таки хорошо, что ты у меня есть, - прошептал я и почесал ему брюшко, где шерстка была светлее.
И тут послышались шаги на лестнице.
Они быстро приближались. Вот-вот кто-то войдет в мою комнату. И этому незваному гостю явно не понравится, что я сижу в кровати и милуюсь с коричневой крысой.
- Проклятие, - прошептал я, - прячься сюда! Сиди тихо и носа не высовывай! Понял?
Я засунул Блэки под одеяло и подоткнул его под себя со всех сторон, чтобы крыса не смогла вылезти. Он прошмыгнул к моим ногам, и тут дверь распахнулась.
- Доброе утро! - приветствовал меня Хилдинг Торстенсон. - Вот, заглянул убедиться, что ты живой.
Он улыбался своей безупречной улыбкой зубного врача и держал одной рукой поднос с завтраком.
- Вроде да, - пробормотал я, пытаясь выдавить из себя улыбку.
Пока Торстенсон оглядывал комнату, ища, куда бы поставить поднос, я с замиранием сердца следил, как Блэки, словно крот, копошится под одеялом.
- Вот, прихватил твой завтрак, - сказал Торстенсон.
- Спасибо, - буркнул я, стараясь держаться как ни в чем не бывало. - Можешь поставить на письменный стол.
Я до смерти испугался, что Торстенсон раздавит Блэки этим тяжеленным подносом. Я слегка приподнял колени, чтобы под одеялом образовалось что-то вроде палатки. Блэки живо устроился там - в темноте и тепле. Он, видимо, решил, что это такая игра. Только бы ему не вздумалось попробовать на чем-нибудь свои зубки!
Торстенсон водрузил поднос рядом с глобусом. Я еще раз его поблагодарил в надежде, что теперь он уберется восвояси. Но он, похоже, вовсе не собирался отчаливать.
Вместо этого он плюхнулся на край кровати и обнял меня за плечи своими пухленькими ручками. Я вспомнил, как эта самая рука схватила меня за шиворот при нашей первой встрече. Теперь он меня легонько похлопал. Но это было не лучше.
Я пошевелился, пытаясь высвободить плечо. И это встревожило Блэки.
- Как дела, Лассе? - спросил Торстенсон.
- Нормально, - ответил я и закусил губу.
Я всей душой желал, чтобы он поскорее убрался. Тогда я смогу покормить Блэки какой-нибудь едой с подноса, а потом сыграть ему пару песен Элвиса. Но Торстенсон, наоборот, придвинулся поближе.
- В самом деле? - он допрашивал меня, как школьный психолог. - Я боялся, что для тебя это будет нелегким испытанием.
Я ничего ему не ответил. В нос бил запах его лосьона. И это меня лишь еще больше раздражало. Если он не заткнется, то я тут волком взвою.
Блэки, похоже, тоже устал. Он перебрался мне на живот. Пижамная рубашка была мне коротковата. Я чувствовал, как он обнюхивает мой пупок. А потом добрался до того места, где начинаются ребра, там я особенно чувствителен к щекотке.
Я изо всех сил старался сдерживаться.
- Что скажешь? - спросил Торстенсон и посмотрел на меня таким взглядом, будто я его пациент, которому он собирается пломбировать канал.
Больше я не мог сдерживаться. Рот мой сам собой расплылся в дурацкой улыбке, стало ясно, что, как бы я ни стискивал зубы, ничего не поможет: вот-вот прысну со смеху.
- Во всяком случае, глядишь-то ты молодцом, - заметил Торстенсон.
Все - еще чуть-чуть, и я взорвусь! Внезапно я услышал свой собственный смех. Совершенно дурацкий!
- Вот и славно, что ты все так воспринимаешь! - обрадовался Торстенсон. - А я-то боялся, что ты на меня затаишь обиду. Вполне ведь мог.
Я почти не слышал, что он там молол. В ушах звучал лишь мой собственный идиотский гогот. Я попытался отвести нос Блэки в сторону. Но зверьку там явно понравилось, и он разошелся не на шутку. И Торстенсон, похоже, тоже. Он закатился от смеха, и при этом булькал и сопел.
- О-о-о! - стонал я.
- Хо-хо-хо! - гоготал Торсенсон. - Ну и развеселил же ты меня! Видно, мы с тобой родственные души, что скажешь?
Так мы сидели и хохотали - до слез. В конце концов Торстенсон все же угомонился.
- Ладно, потом еще поговорим, - пообещал он. - А сейчас мне пора вниз, надо еще кое-что приготовить к вечеру. Я пригласил друзей на ужин.
На прощание он похлопал меня по плечу.
- Тут наверху тоже есть ванная, - сказал он уже в дверях, втянув носом воздух. - Тебе бы не мешало принять душ.
Прихватив простыню, я поплелся в душ.
Блэки ее описал. Видно, перетрусил от долгого сидения под одеялом. Ничего удивительного.
Я отодвинул пластиковую штору в синий горошек, которая закрывала ванну, и собрался прополоскать простыню. Но тут поймал на себе взгляд прищуренных зеленых глаз.
В ванне сидела голая девчонка!
- Привет, - сказал я и задернул занавеску. Ну и вляпался же я!
Девчонка стряхнула воду с волос. Когда высохнут, они, наверное, станут рыжими, но сейчас казались почти черными. Похоже, и она не знала, что сказать.
- Что ты тут делаешь? - спросила она в конце концов.
- Я здесь живу, - ответил я. - А ты сама - что?
Наш разговор напоминал диалог из английского лингафонного курса, который заставлял нас слушать Асп, только мы говорили по-шведски.
- И я тоже здесь живу.
- Так значит, ты знакома с этим придурошным зубным врачом?
- Это мой папа.
Я понимал, что мне надо сваливать, но словно к месту прирос.
И никто мне про эту девчонку ни слова ни сказал! Выходит, я еще обзавелся и сводной сестренкой в придачу. Мало мне Торстенсона!
Мне показалось, что я узнал ее. Она ходила в ту же школу, что и я, только была класса на два старше. Я видел ее на школьном дворе. Но тогда она была не мокрая и в одежде.
- Ну, чего уставился? - прошипела она.
- Чего?
- Чего пялишься на мою грудь?
- Вовсе я и не пялюсь, - огрызнулся я, а сам и впрямь глаз отвести не мог. Я такого еще никогда не видел. Они словно плавали в воде.
- Нет, пялишься, - не унималась девчонка.
- Да плевал я!..
Девчонка повернула душ, и струя ледяной воды что есть силы брызнула мне прямо в лицо. Я отпрянул к двери, пижама вмиг промокла насквозь, хоть я и пытался закрыться простыней.
- Прекрати! - завопил я, бросил простыню на пол и выскочил за дверь.
- Погоди, еще не такое увидишь! - кричала мне вслед моя голая сводная сестренка. - Еще пожалеешь, что притащился в этот дом, сопляк вонючий!
Похоже, я уже пожалел.
Когда я спустился вниз, Торстенсон как раз распинался о званом ужине. Мама улыбнулась мне своей темнозубой улыбкой. Торстенсон расписал ей, как мы с ним славно повеселились с утра, и мама заявила, что с самого начала верила - все так и будет. Что мы друг дружке понравимся.
Я поспешил сбежать от их влюбленных взглядов. У меня прямо слезы на глаза наворачивались при виде того, как они стоят вот так друг перед дружкой, чистят лук и смеются. Давно не слышал, чтобы мама так смеялась.