Он сбегал в сени, принес пробку. Диск счетчика бешено завертелся. Но тут со вспышкой перегорела старая плитка. Ее изношенная донельзя спираль была составлена из множества кусочков с растянутыми витками, поэтому раскалялась неимоверно, и Юрка понял, что с ней придется хлебнуть лиха. Он зачистил медную проволоку и бросил в разрыв. Плитка ожила. Затем он взялся за кипятильник. Клеммы заржавели, гайки не свинчивались. Юрка откусил их пассатижами и прикрепил провода по-своему, в другом месте. И кипятильник заработал. Вода в ведре загудела и запузырилась.
Юрка почти физически ощущал облегчение на своих плечах.
- Юрк, вода скипела. Куда мы ее будем сливать?
- Сливать?
- А если обратно в колодец?
- В колодец?.. Правильно. В колодец.
Они отнесли ведро в огород, слили кипяток в колодец и набрали новой воды.
- Вот бы прямо в колодец кипятильник провести, вот бы смотал - хоть сто киловатт, - проговорил Юрка.
Когда начало бурлить третье ведро, Валерка сказал, что чем-то пахнет. Юрка внюхался.
- Резиной… Горелой… - Он быстро выдернул тройчатник и потрогал шнур. Шнур был горячим. - Елки! Перегрелись провода. Пусть остынут, а то как вспыхнут - будет тогда.
До прихода Петра Ивановича оставалась еще бездна времени, а смотано почти два киловатт-часа. Обжигаясь, Юрка проверил контур старой плитки, подвернул гайки на контактах и сказал:
- Мы поведем всех туда, где летом были. Ага, Валерк?.. Мимо портальных, по железным мостикам - к дырам, где вырывается вода.
- Только радуг, наверное, уж не будет и брызги, наверное, сильно холодные.
- Ничего, пусть посмотрят на борьбу с природой. Современность… Понюхай-ка. По-моему, резиной уже не пахнет.
Только в шестом часу мальчишки кончили свои рискованные эксперименты и попрятали все принадлежности. До свободы осталось четыре киловатт-часа.
- Ура! - крикнул Юрка, распахивая настежь все двери, чтобы комнаты проветрились.
Петр Иванович не заметил ничего. Из "кельи" Аркадия Юрка услышал, как щелкнул замок шифоньера - отец проверял, не тронут ли утюг.
Аркадий весь вечер как-то странно посматривал на братишку и наконец уже перед сном спросил:
- Вам говорили об экскурсии?
- Говорили.
- Ну и как?
- Двадцать семь.
- Что - двадцать семь?
- А что как?
- Ты не сопоставлял десять киловатт-часов и воскресенье? Никаких подсчетов не делал?
- Нет, - ответил безразлично Юрка.
- Хм, - сказал Аркадий, опять глянув испытующе. - Ну, как знаешь. Дело в том, что и я еду с вами, то есть с ними.
Юрка еле удержал радостный возглас, только взгляд вспыхнул.
- Я настаивал на следующем воскресенье из-за тебя, но меня убедили, что дальше откладывать нельзя, - продолжал Аркадий. - Вот такие, братец, дела. Проступки так или иначе наказываются.
Юрке и приятно было слышать это соболезнование и немного смешно, потому что соболезновать было нечему. "Да, нечему, - мысленно повторил мальчишка, забираясь под одеяло. - Потому что я буду вместе со всеми, даже впереди всех".
Последний урок был самым муторным. Он тянулся бесконечно. Думая, что звонок прозвенит вот-вот, Юрка собрал сумку, но звонка все не было и не было. К Юркиному ужасу, Галина Владимировна сказала: "А сейчас запишите такой пример…" Пришлось расстегнуть сумку и вытащить тетрадь. Когда же наконец прозвучал звонок, то, представьте себе, нашлись такие оболтусы, которые что-то недопоняли из объяснений учительницы и взялись расспрашивать. Галина Владимировна, успокоив всполошившийся было класс, охотно стала разъяснять. Никому и в голову не приходило, что он, Юрка, вообще ничего не понял и тем не менее не задает вопросов и не задерживает того, у кого, быть может, жизнь зависит вот от этих нескольких минут.
Кто-то заглянул в класс и поманил учительницу.
- Поршенничиха! - прошептал Валерка. - Гляди.
Юрка обернулся. Да, это была Поршенникова. Галина Владимировна, сказав: "Минутку, ребята", подошла к Поршенниковой, и та, улыбаясь, что-то сказала ей. Учительница жестом пригласила ее пройти в класс и вернулась к столу.
- Ну, ребята, если вопросов нет, то занятия окончены.
В присутствии постороннего не сразу сорвалась с парт шумная братия, выстраиваясь у доски цепочкой, от дверей до окна, где поворачивалась и кончалась в проходе между рядами парт. Юрка какой-то момент сидел бездумно, забыв, что только что метался и рвался прочь. Затем вдруг на него нахлынуло то состояние духа, та настороженная, опасливая заинтересованность, которая сопровождала его во всех этих историях с Поршенниковой. Юрке захотелось узнать, о чем здесь будут говорить учительница и Катькина мать. Узнать во что бы то ни стало. Из-за дверей не услышишь - в коридоре галдеж. Спрятаться в классе!
- Валерка, не жди меня! - быстро прошептал Юрка, и, прежде чем друг успел что-либо спросить, он, воспользовавшись обычной сумятицей построения, пригнувшись, перебежал на последнюю, Фомкину, парту и шмыгнул под нее.
В другое время Галине Владимировне пришлось бы добиваться полной тишины и строгого порядка, прежде чем вывести ребят, но тут она только окликнула нескольких, велела подравняться и, поскольку все были спокойны и молчаливы, разрешила выходить, назначив для присмотра старшего.
- До свидания, Галина Владимировна!
- Галина Владимировна, до свидания!
- До свидания, ребята, до свидания.
Класс утих. Юрка сидел, согнувшись в три погибели.
Сердце било в коленку.
- И ведь каждому надо попрощаться, - проговорила Поршенникова.
- Садитесь… Я вас слушаю.
- Так чего меня слушать. Я чего?.. Я за Катьку узнать.
- Почему вы говорите "за", а не "про"?
- Чего "про"?
- Не по-русски. Впрочем, простите… Ну что же, Катя сильно отстала. Сильно. Она и до этого слабо училась, а теперь ей вовсе трудно.
- Так ведь каждый заболеть может, - заметила Поршенникова. - Что вы, что я, что кто хочешь…
- Вы настаиваете на Катиной болезни?
- Так как же. Куда ж денешься, раз болела. Вот ведь только оклемалась… Вы вот поверили ей, а чего, господи, ребенок может знать о себе, кроме как жив он или нет.
- Мне непонятно, почему вы лжете, и так упрямо. Боитесь? Так мы пока ничем не пугаем. Мы просто хотим знать, в чем дело… Хитрите?
- Ну ведь зазря все, Галина Петровна.
- Владимировна. Оставим это. - Учительница вздохнула. - Катя подтянется. И единственное, что от вас требуется, - не мешать ей. Если вам угодно якшаться бог весть с кем, то оградите от этого девочку.
- Ой, да что вы такое валите на меня!
- И потом, следите, чтобы одежда ее была чище.
- Так ведь гардеробов-то на нее нету, а что есть - пусть сама берегет и доглядывает, небось не маленькая, десять лет, слава богу. А что уроки - так никто ей не мешает ни писать, ни читать, ни, там, выучивать.
- Вот так… Оценки? Оценок пока нет. Какие могут быть сейчас оценки? Просто помогаем ей… Деньги? Зачем?
- За книжки, что вы Катьке дали.
- А-а… Только учтите, что это не моя обязанность.
- Я понимаю… И еще: вы уж справочку-то верните. Катька все равно в школу ходит, так ни к чему она теперь.
- Да нет, справочка мне еще нужна будет. Это ведь документ. Пусть полежит. А вот вам она действительно ни к чему.
После некоторого молчания Поршенникова вздохнула и поднялась.
- Ну, так ладно, я пойду, до свидания… А может, все же справочку вернете?
- До свидания.
Женщина удалилась. Чуть погодя вышла и Галина Владимировна.
Юрка выбрался из-под парты и с минуту стоял, упершись руками в бока и выгнувшись животом вперед. Затем резко встряхнулся, схватил сумку и кинулся из класса.
Торопливо одеваясь, мальчишка думал, что напрасно проторчал под партой чуть ли не полчаса - ничего интересного не было сказано, разве что о справке. Ишь, хитрая, верните ей! Запуталась, а теперь - верните. Надо же так отпираться. Если бы он, Юрка, не был свидетелем происшедшего в вагоне, он бы так и считал, что беспричинно подозревают человека. И тогда, на лесозаводе, тоже отпиралась, мол, не крала доски, мол, они сами прыгнули на телегу, возчика подвела. А тут не возчика, а собственную дочь, и не подвела, а вообще чуть не погубила, потому что сектант в конце концов заставил бы ее делать что-нибудь пострашнее. Гады ползучие!..
И все-таки Юрка жалел эти полчаса. Успеют ли теперь смотаться те злополучные киловатт-часы? Он прибавил шагу и затем побежал.
В кухне за столом сидел Петр Иванович.
- Здорово, парнище!.. Так вроде у Некрасова?
Юрка, застыв на пороге, некоторое время смотрел на отца в упор, потом, не раздеваясь, прошел в комнату Аркадия и без сил опустился на табуретку. Он ощутил в себе прежнюю пустоту, холодную пропасть. Все пропало…
Заглянула Василиса Андреевна.
- Ты чего? Садись, поедите вместе с отцом. Его пораньше отпустили, старика нашего, за переработки.
- Не хочу.
Юрка долго сидел так, неподвижно и молчаливо, словно его и не было в комнате. Ему ничего не хотелось: ни думать, ни двигаться. Былая энергичность казалась ему странно далекой, почти неправдоподобной.
Вошел Валерка, поздоровался и после обычных ответов на обычные вопросы Петра Ивановича: как, почему и отчего - пробрался к Юрке. На немой Валеркин кивок в сторону Петра Ивановича мальчишка только поднял и опустил плечи. Теперь они молчали вдвоем и молчали тоже долго. Потом Валерка отправился домой. И Юрка проводил его до калитки.
Во дворе было сыро. Падал редкий снег и тут же таял. Ночами лужи вымерзали, и теренинские куры, теперь свободно гулявшие по чужим огородам и дворам, клевали тонкие льдинки, принимая их, видно, за колотое стекло.
- А у нас горе, - печально сказал Валерка.
- Что?
- Тузик замерзает. За лето нисколько не оброс, так и остался, как остригли. Сегодня всю ночь скулил.
- Штаны шейте, чего же делать.
- Мама и так что-то там затевает… А отец твой знает про завтрашнюю экскурсию?
- Нет.
- Так ты скажи - отпустит. Потом, мол, отсижу. Нельзя же пропускать такое.
- Нет уж, проситься я не буду, раз ни за что посадил. Если бы за дело, попросился бы. А раз ни за что, буду сидеть назло.
Они некоторое время следили за крупными снежинками.
- Да, о чем там Поршенничиха говорила?
При иных обстоятельствах Юрка подробно описал бы подслушанный разговор и они бы вместе пофилософствовали, но сейчас мальчишке было не до душевных излияний, поэтому он только махнул рукой - дескать, пустяк - и медленно двинулся к крыльцу.
Утром Юрка проснулся, когда Аркадия уже не было. Уехал. И Валерка, конечно, уехал. Все уехали. Прежней отрешенности и обиды мальчишка не почувствовал, хотя ему было жаль себя.
Василиса Андреевна попросила сходить на озеро за водой: колодезная жестковата, а ей нужно кое-что из белья замочить, чтобы к вечеру простирнуть. Вообще Юрка не был охоч до всяких хозяйственных просьб, но во время "киловаттного ареста" они становились желательными, потому что только благодаря им можно было вырваться на улицу на часок-другой. Василиса Андреевна, видимо понимая это и жалея сына, нет-нет да и выпроваживала его с каким-нибудь поручением. Петр Иванович особо не перечил и, лишь когда уж очень был сердит на сына, все исполнял сам, чтобы Юрка, значит, безвылазно сидел дома и тем полнее прочувствовал наказание.
Мальчишка стал одеваться, ожидая, что отец, читавший после завтрака газету, сейчас встанет и скажет: сиди, я сам. Но Петр Иванович только глянул поверх очков и опять уставился в газету.
- Слушай, мать, что пишут, - вдруг сказал он. - Поймали кашалота с задними конечностями.
- Урода, что ли?
- Почему урода? Просто кашалота с ногами. Это доказывает, что когда-то кашалоты бродили по земле и, может быть, произошли от обезьян.
Юрка искоса посмотрел на отца, действительно ли он читает по газете, и встретился с его хитроватым взглядом.
- А поскольку человек тоже произошел от обезьяны, - продолжал Петр Иванович, - то выходит, что человек - это кашалот.
"Вот сочиняет. Это он нарочно для меня, чтобы я возразил, заспорил… Значит, чувствует, что зря арестовал. Раз чувствует - мог бы поменьше дать киловаттов… Дал бы пяток - ехал бы я сейчас с классом в автобусе да покачивался на мягком сиденье… Нет уж, возражать я не буду, хоть что плети про кашалотов". Юрка вышел в сени, взял ведро и направился к озеру.
За ночь озеро застыло. Утки, вчера еще плававшие в свое удовольствие, толпами шатались вдоль берега по льду, водили по нему носами, как хоккейными клюшками, поскальзывались и оголтело крякали, пораженные превратностью судьбы.
Юрка ступил на низкие мостки, пробил дном ведра лед, зачерпнул и, отойдя шагов на пятнадцать, остановился - торопиться было неразумно. Три утки - из тех, что были неподалеку, - наткнулись на маленькую полынью у мостков, блаженно плюхнулись в нее и с гвалтом, мешая друг другу, стали окунаться, хорохорясь. Счастливиц заметили, и скоро более десятка уток, хлопая крыльями, окружили полынью, как окружают любопытные люди купающихся в проруби здоровяков.
Мальчишка усмехнулся, посмотрел на небо, вздохнул и поднял ведро. "Наши, конечно, уже доехали. Уже осматривают всё, елки…" Вылив воду в ванну, он удалился в комнату Аркадия и бухнулся на стул. Короткая, но такая свежая и чистая прогулка оттенила Юркину душевную мрачность и настроила его философски.
"Вот тебе и борьба с природой! Вот тебе и современность… Сиди и пялься в потное окно на свое затухлое болотце… Болотце… Затухлое". Эти слова сами воскресли в памяти и неторопливо потянули за собой весь тот не очень давний разговор с Аркадием о какой-то цивилизации, о боге, о болоте… Да, Аркаша прав. Сколько ненормальностей в жизни! Сектант, нищенка, Поршенникова, вся эта невероятная история с Катей - разве это нормально, разве это не болото?.. Самое настоящее. И Фомка, из-за которого он, Юрка, сидит дома, тоже болотный тип, и даже то, что вот приходится торчать в заточении, вместо того чтобы путешествовать с друзьями, что это - нормально?.. Ну, погодите, придет время - разгонят всех этих нищих, сектантов, поршенничих, этих фомок. И не будет не только нищих, но и таких убогих, несчастных людей, которые похожи на нищих, как тот трясун. Все будут сильными, веселыми, справедливыми!.. Скорей бы настало это время!
Юрка вырвал из альбома лист полуватмана, нарисовал на нем жуткую харю в черной шляпе, поставил ниже шесть крупных букв "болото", приколол к косяку и начал метать в харю ручку.
Часть третья
В союзе с Аристотелем
Глава первая
СЕМЕЙНОЕ ТОРЖЕСТВО
Приближался Юркин день рождения.
Мальчишка возвещал об этом дне уже не раз: за полмесяца, за неделю и, наконец, вчера, за три дня до торжества, и тем не менее он боялся, что родные все равно забудут и, естественно, не купят подарков. К тому же ни Василиса Андреевна, ни Петр Иванович не заикаются об этом и не делают никаких приготовлений. С ума можно сойти!
- В прошлом году ко дню моего рождения был торт, - сказал он вчера за ужином.
- Это не вы с пацанами забирались на крышу? - спросил Петр Иванович. - Две плиты шифера раскололи. Они вот-вот сорвутся и пристукнут кого-нибудь. Надо заменить.
Юрка сердито покосился на отца и ничего не ответил, думая, что бы еще такое ввернуть насчет именин.
- Валерка, наверное, не придет нынче на день рождения- не выхворается, - наконец проговорил он.
- Не будете лезть где попало. Холодина, снег, а им на гэсу надо. Ишь ведь какие герои!.. Нагероились! Один чуть не нырнул, а второй при смерти, - неожиданно разгневалась Василиса Андреевна.
- Ну уж и при смерти! Просто ангина. И то уже скоро пройдет!
- Пройдет! Хорошо, что ты на электричестве сидел, а то бы тоже или валялся сейчас, или бы искали тебя сетями на дне морском, вылавливали, прости господи, покойничка.
Аркадий прыснул. Василиса Андреевна стукнула его полотенцем по спине:
- И ты тоже, анжинер, куда повел ребятенок! И учительница!.. Всех бы вас надо…
- Зря ударила. Валерка мог с таким же успехом простыть и дома. Кстати, он каждый ноябрь болеет ангиной. И в воду никто не собирался нырять. Просто один мальчишка соскользнул с камня, когда мы шли по берегу, и искупался по пояс. Так что возьми свой удар обратно.
Юрка допил чай и поднялся из-за стола. Именины явно проваливались. Подарки улыбались откуда-то издалека, с прилавков магазина.
Все это мальчишка припомнил сейчас и отметил, что никаких изменений за день не произошло. Он забыт начисто. Хотя подсознательно чувствовал, что не может этого быть, чтобы его позабыли. Ведь девять лет не забывали, с какой стати па десятый забудут. Он присматривался ко всем кулькам и сверткам, которые приносили мать с отцом, желая видеть в них что-то угловатое, тяжелое, предназначенное ему. Почему угловатое и тяжелое, Юрка не знал, но именно так представлял подарок. Кульки и свертки раскрывались. Сахар, макароны, гречка. Красный кусок замороженного мяса. Тоже угловатый и тяжелый…
У Аркадия сегодня стипендия. Не было случая, чтобы треть от всех денег он не расходовал на пути из института домой, и не было случая, чтобы Василиса Андреевна после этого не ворчала, жалея рубли, "пущенные на ветер", в то время когда "сам без штанов".
"Если Аркадий сегодня ничего не купит, то крышка", - подумал Юрка, включая и выключая настольную лампу.
- Любуйся, отец, - сын опять книжки тащит в обеих руках, - услышал мальчишка Василису Андреевну и выскочил из комнаты.
Аркадий долго в сенях вышаркивал ноги, потом вошел и, смущенно улыбнувшись, спросил:
- Можно?
- А куда вторую-то стопу дел? - осведомилась Василиса Андреевна.
- Какую - вторую? Вот всё тут. Показалось.
- Ну хорошо, коли показалось, все меньше будет.
- Книги?
- Два учебника, Лесков и три томика Шекспира… Остальное вот - прошу. - Он вытащил пачку троек, еще что-то скомканное, положил на стол, поцеловал Василису Андреевну в щеку, подмигнул Петру Ивановичу и отбыл в свою "келью".
Юрка вьюном следом. Развязал бечевку, раскинул бумагу. Да, одни книги… Юрка не мог сдержаться, не мог больше говорить иносказательно, намеками.
- Значит, мне ничего не купил!
- А собственно, чего тебе надо?
- А собственно ничего… Просто послезавтра день моего рождения.
- Разве? - удивился Аркадий.
- Да.
- Странно. Как быстро летит время!.. Да-да, припоминаю, именно послезавтра. Ах ты, как глупо получилось.
Юрка презрительно усмехнулся и, чувствуя, что слезы где-то уже близко, прямо посмотрел брату в глаза.
- Но ничего, ничего, не горюй. Я тебе сделаю моральный подарок, - шепотом сказал вдруг Аркадий. - Ценнейшая штука!